Особое задание - Юрий Колесников

— Иди, говорю, гадина! Руки вверх, слышь?!

С поднятыми руками Ефимов стал приближаться к Васину, чтобы обогнать его и потом уже первым идти под наставленным в спину автоматом. «Идти сдаваться?! Нет, этому не бывать!» Противная, неудержимая дрожь одолевала его, челюсти непроизвольно отстукивали мелкую дробь, но он и не пытался сдерживаться. «Пусть думают, что я окончательно обмяк...» В нескольких шагах от Васина он опять заговорил дрожащим голосом, умоляюще глядя в свирепые, налитые кровью глазки Васина:

— Старший лейтенант, дорогой, да вы не сердитесь на меня, старший лейтенант, за то... Простите, прошу вас...

— Там будешь извиняться! Шагай, шагай!

Гороховский тупо, безразлично посматривал то на Ефимова, то на Васина, руки его были безвольно опущены, трофейный автомат свободно свисал с плеча. По всему было видно, что он не сознает ни своей роли в происходящем, ни того, что происходит, ни того, что ожидает его там, в селе. Мельком взглянув на него, Ефимов с облегчением отметил, что Гороховский окончательно впал в прострацию и вряд ли способен помешать ему расправиться с Васиным. Подвигаясь вперед мелкими шажками, он не переставал слезно умолять:

— Старший лейтенант, дорогой мой, простите, что ударил вас тогда... Ну, ударьте, прошу, ударьте меня... Я виноват перед вами, братцы, простите, прошу... — и, зарыдав, Ефимов упал на колени.

— Вставай, собака, не то стрелять буду! — Разъяренный Васин направил на Ефимова автомат. — Овечкой прикидываешься, гад!

— Встаю, встаю, только не убивайте... Я пригожусь вам, старший лейтенант, не убивайте меня, — причитал Ефимов.

Он поднялся, сделал еще два-три шажка и, поравнявшись с Васиным, упал, стараясь как можно глубже утопить правую ногу в снегу. Васин не переставал сыпать ругательствами, угрожать, понукал Ефимова быстрее встать и идти вперед, а он, барахтаясь в снегу, запустил руку в правый валенок, нащупал рукоятку финки, судорожно сжал ее и, плаксиво приговаривая «Встаю, встаю, старший лейтенант, встаю», — вдруг рывком разогнулся, резким движением левой руки отвел от себя автомат Васина и нанес ему смертельный удар.

Эта сцена вывела Гороховского из оцепенения. Он судорожно схватил автомат и, когда Ефимов уже повернулся лицом к нему, оттянул затвор, нажал на курок... Выстрела не последовало — затвор замерз и, не дойдя до конца, остановился.

— Игорь!.. Опомнись!.. Не стреляй! — приближаясь к нему, отрывисто выкрикивал Ефимов. Но расстроенный рассудок Гороховского диктовал другое. Дергая затвор взад и вперед, он успел еще раз безрезультатно нажать на курок и, прежде чем Ефимов приблизился вплотную, протяжно завопил истошным голосом.

Ефимов, вероятно, мог бы обезоружить обезумевшего парня, но дикий вопль, раскатившийся многоголосым эхом по окрестностям, лишил его власти над собой. Гороховского постигла та же участь...

Много месяцев продолжалось следствие. Когда же оно было закончено и дело прекращено ввиду отсутствия состава преступления, Игнат Петрович Ефимов мог задать вопрос, который сверлил ему мозг на протяжении долгого времени.

— Теперь, товарищ следователь, если не секрет, скажите, как случилось, что эта печальная история всплыла через двадцать лет?

— Что ж, пожалуй, теперь это не секрет, — подумав, ответил следователь. — Случилось это так. Много лет спустя после окончания войны судьба свела родных Гороховского с одним человеком — фамилию называть не стану, — которому случайно довелось узнать об этой истории. Ему рассказал ее кто-то из ваших товарищей. Человек этот не скрыл, что Игорь погиб не в бою, но, как теперь стало ясно, намеренно не сказал родным всей правды. Он изобразил дело так, будто Игорь поплатился жизнью за то, что вопреки приказанию не сохранил отруби и, изнемогая от усталости, самовольно бросил какой-то груз... В качестве командира группы был назван старший лейтенант Васин. Но проверкой установлено, что в тот отрезок времени в районе, где произошло это событие, никакого старшего лейтенанта Васина не существовало. Вместе с тем было установлено, что командиром взвода связи, в котором служил Гороховский, являлись вы — лейтенант Ефимов. Вот как возникло это дело и вот почему вам было предъявлено обвинение в убийстве одного, а не двух человек.

Игнат Петрович слушал следователя, понурив голову. Он глубоко сочувствовал родным Гороховского. Гибель Игоря они пережили трижды, и каждый раз все более тягостными становились выяснявшиеся обстоятельства его смерти. «Пропал без вести» — сколько страшных картин рисовалось им за этими стандартными словами, но все же не угасала надежда, что, быть может, еще жив, вернется... Потом и вера в то, что он погиб, как подобает советскому солдату, и надежда на его возвращение были жестоко растоптаны дошедшей до них версией о самосуде, учиненном над Игорем. «И, наконец, теперь, — думал Ефимов, — каково им сознавать, что Игорь погиб от руки своего, советского человека, погиб, лишившись здравого рассудка и только потому став пособником предателя...»

— Вы говорите одного, а не двух человек, — сказал Ефимов. — Давайте скажем точнее: погиб действительно один человек — Гороховский. Убит тоже один, но это не человек... Убит предатель...

ВТОРАЯ АМНИСТИЯ

Ночь была необычной: крупные хлопья снега сменялись мелким дождем, внезапные порывы ветра рассеивали водяную завесу и казалось, что стихия наконец-то обуздана, но не проходило и получаса, как все начиналось сызнова. Погода затрудняла движение партизанской дивизии, колонна которой растянулась километров на шесть-семь.

Близится рассвет, а железная дорога, пересечь которую надо было затемно, все еще где-то впереди. Начальник колонны командир батальона майор Никитин все чаще посматривал на часы. Согласно графику движения дивизия уже должна была подходить к конечному пункту, между тем еще предстояло «форсировать железку» и после этого покрыть немалое расстояние до места расквартирования. Связные на взмыленных конях то и дело летели с приказами комбата соблюдать порядок в колонне, ни в коем случае не давать обозу растягиваться, чтобы, как только увидят переезд, быстро без задержки его пересечь. Но переезда все нет и нет. «И верно ли, что на нем нет охраны? — тревожно думал комбат. — Об этом наши разведчики узнали еще несколько дней тому назад. С тех пор многое могло измениться. Правда, дорога здесь второстепенного значения да и местность открытая. Партизаны в эти края еще не наведывались и вряд ли немцы ждут нас здесь...» — Тем не менее майор Никитин беспокойно вглядывался в даль.

За спиной на горизонте наметилась сероватая полоска. Мокрый снег облепил седоков и коней, дорога раскисла. Батальону Никитина предстояло захватить переезд и обеспечить прохождение дивизии. Это значит, что из головного он превратился в замыкающего. И это также беспокоило комбата. Ведь придется засветло уходить с переезда по совсем разбитой дороге.

Наконец впереди все отчетливее стала вырисовываться длинная цепь сосен. За ними должна быть железная дорога. Конники дозора насторожились, стараясь разглядеть сквозь снежно-водяную пелену, что делается впереди. Вот справа показались столбы шлагбаума. Никаких признаков того, что переезд охраняется, не было. Никитин облегченно вздохнул и пришпорил коня. Следом за ним рванулись конники дозора.

До переезда оставалось не более двухсот метров, когда послышался шум приближающегося поезда и вскоре из-за вытянувшихся на возвышенности сосен выполз паровоз с вереницей вагонов. Досадно было, что не успели заложить фугас и подорвать состав, и все же десятка полтора лихих конников поскакали на полном галопе через припудренную тающим снегом пашню, наперерез составу.

Комбат и остальные конники дозора, продолжая двигаться по размокшей проселочной дороге, глядели вслед умчавшимся товарищам, выжимавшим из коней все силы.

Никитин остановился, приподнялся на стременах, вытянул шею: вот конники почти достигли полотна, но и состав уже проходит переезд. Еще несколько секунд, и партизаны поравнялись с паровозом.

— Эх, проклятый... Уходит! — выкрикнул кто-то с досадой, и тотчас же послышался один, потом почти одновременно еще два взрыва и вслед за этим грохот и перезвон буферов.

Смельчаки забросали паровоз противотанковыми гранатами, повредили ходовую часть и остановили поезд. Возникшая было перестрелка с малочисленной поездной охраной быстро прекратилась, партизаны бросились к составу и тут их постигло разочарование: это был порожняк с запломбированными вагонами-теплушками, видимо, предназначенными для воинской части. Партизаны еще продолжали срывать пломбы, осматривать один вагон за другим когда майор Никитин с остальной частью головного дозора подъехал к переезду и организовал здесь свой командный пункт. Следом подошел батальон, выставили заставы в обе стороны от переезда. Вскоре через железную дорогу потянулись обоз, кавалерия, пушки, подводы с боеприпасами, ранеными и снова телеги с боеприпасами и сонными, промокшими, уставшими людьми.