Сила басурманская - Сергей Панарин

– Грешно, поханя! Мы за добро злом не башляем![11]

Дальше покатили с пассажирами. Колобок перебрался к ним в повозку, и понеслась беседа на кантюжном языке:

– Зеть-ка, стибуха полутемная[12]. А пащенок-то не еенный внук?

К счастью, дембель этой птичьей речи не слышал из-за топота лошадей, скрипа повозки и хлопанья матерчатых стен. Меж тем наступила ночь, луна немного посветила да и спряталась за облака.

Каравай выбрался к кучеру, окрикнул Емельянова-младшего:

– Егорий! Не ропа ли кимать?

– Чего?

– Спать не пора?

– Сейчас привал сделаем! – прокричал богатырь. – Только если еще раз ты мне что-нибудь не по-нашему тренькнешь, я тебя в мелкие бутерброды изрублю, понял?

– А что такое бутерброды? – заморгал Хлеборобот.

Рычанье было ему ответом.

Встали на поляне, неподалеку от дороги.

Непоседы-офени вызвались найти воксарей, больше известных как дрова, и вскоре в лагере бодро запылал костер.

За пару часов, которые Егор провел в обществе масыг до сна, он несколько раз ловил себя на мысли, что либо находится среди иностранцев, либо коротает время с уголовниками-рецидивистами, ботающими исключительно по фене. В принципе ефрейтор уловил главное: многие словечки босяков-коробейников семнадцатого-девятнадцатого веков перешли в блатную музыку двадцатого.

Вызнал Емельянов-младший и причину исхода щепетильников из Тянитолкаева. Не то чтобы юсов в костре было мало, а просто светила неслабая дермоха. Вольные обзетильники трущами быть не собирались. Позже Колобок перевел и этот пассаж: денег в городе было много, но близилась драка, и ходебщики в солдаты не стремились.

Короче, Егор устал от трескотни этой троицы сильнее, чем когда у него самого было расстройство речи.

Долговязый, который был явным лидером группы, тщательно избегал разговора с ефрейтором и даже не глядел в его сторону. Это настораживало. И Емеля вспомнил! Мозговский воришка-коробейник! Вот, значит, как мотает судьба мелких преступников.

– Слышь, длинный, – тихо окликнул его Емельянов, когда все стали расходиться на боковую. – Я тебя узнал. Чем ты промышляешь, мне неинтересно. Главное, чтобы с нами был честным, иначе – в дыню. Сечешь?

– Да. – И добавил себе под нос: – Не было бы счастья, да несчастье помогло. И как мы повстречались?

Утром лапотники почему-то не захотели ехать с обозом, сказав, что у них есть дела в ближайшей курехе, сиречь деревне.

– Небось ты погнал, – упрекнул парня Хлеборобот. – А с ними весело.

– Тебе разговорчики, а мне каждый раз кошелек проверяй, – буркнул дембель.

Двигались по короткой дороге, которую близнецы Емельяновы в свое время очистили от Соловья-разбойника, поэтому в Легендоград добрались засветло.

Егор ломанулся к старому знакомцу – Радогасту Федорину. Следователь обрадовался гостю, быстро понял его проблему, отвел к своему начальнику. Еруслан устроил встречу с княгиней Василисой Велемудровной по прозвищу Продвинутая.

– Рарожич предупреждал, что придется давать подмогу, – сказала княгиня, зевая – ведь дело шло к полуночи. – Вещий птах советовал не отказывать, хотя это и опасно. Сам знаешь, западные соседи из латунского ордена только и ждут, когда бы ударить по нашему княжеству. А я давно жду посла от Световара, так что завтра утром выступишь с нашей тьмой[13] в Тянитолкаев.

– Спасибо!

– Как там Иван, почему не он приехал? – спросила девушка.

Егор посмотрел на чернявую красавицу и в который раз по-доброму позавидовал брату – любит его Велемудровна-то!

– Он, княгиня, сейчас по Эрэфии скитается, ищет волшебные вещи всякие. Нам домой путь надо открывать.

– Да-да, знаю, – еле слышно проговорила она. – Вот и славно…

– Еще у меня есть просьба.

– Все, что угодно, для моего спасителя и славного героя.

Дембель даже зарумянился от такого обращения.

– Я привез больную старушку. Вещунью Скипидарью. Устроить бы…

– Разумеется! Мы здесь наслышаны о ее даре. Не волнуйся.

Спустя несколько часов Емельянов-младший повел легендоградских воинов на битву с мангало-тартарами. Шли ужасающе медленно, потому что на сей раз полдружины составили пехотинцы-лучники.

«Лишь бы не опоздать», – мысленно твердил Егор, то и дело натягивая вожжи своей каурки. Лошадь чувствовала спешку хозяина и проявляла не свойственную тяжеловозам прыть.

– Вот прикол, – шептал беспокойный дембель. – Совсем недавно был вшивым ефрейтором, а сейчас возглавляю немереную кучу народа. Тут бы всякие капитаны Барсуковы мигом свои фуражки сожрали. Как там тот же Барсуков любил шутить? «Ефрейтор Емельянов, ну что вы за дубина народной войны?» Будто Толстого читал.

– Чего ты там бормочешь? – Колобок очнулся от каких-то глубоких дум.

– Говорю, неотвратимо занесена над супостатом нашим дубина народной войны.

– Это ты красиво загнул, – одобрил Хлеборобот. – Наверняка не сам придумал.

Послушайте сказки народные, и вы поймете, с кем имеете дело. Педантичные и зачастую угрюмые немчурийцы сложили истории о храбрых и находчивых портняжках, странных деспотах-королях, работящих золушках. Рассеяне, люд беспечный, но душевный, прославил дураков, которые неизменно оказывались умней мудрецов, воспел сиротку, у которой кроме коровы никого нет, а также развел целый зверинец хитрых, глупых, честных, сметливых, щедрых и жадных животных.

Есть сказки и у мангало-тартар.

Степняки веками складывали истории о том, как один грабит другого, угоняя чужое стадо в свой курень. Хитрый обманывал простака. Отец выгонял из дома сына, которому снилось, что он станет ханом. Сильный отбирал жену слабого. В общем, суровый быт диктовал жестокие сказки.

Нет, безусловно, в большинстве этих историй побеждала справедливость. Но расправа правого над неправыми иной раз заставляла усомниться, нужно ли торжество обиженного.

Тандыр-хан испытал унижение в юности. Когда скончался его отец, дядьки отобрали у племянников и золовки улус Достар-хана. «Вы потеряете богатство сиятельного хана, – сказали они. – Враги разорят ваши стойбища и угонят вас в рабство».

И действительно, зачем ждать, когда что-то предпримут враги. Лучше все сделать самим.

Молодой джигит не простил родичей. За пять лет он вернул себе улус, потом отобрал их богатства. Многие расстались с жизнью. Потому что есть справедливость в степи!

На склоне лет Тандыр-хан стал все чаще вспоминать юность и борьбу. Хитрость и умение повести за собой людей подтолкнули его к большим завоеваниям. К моменту, когда Тандыр принял титул повелителя степи, он перестал быть просто ханом. Он уже не был человеком. Подобно маленькому снежку, который становится основой большого кома, катящегося с горы, Тандыр стал ядром воинственной степи.

Кто-то называл его небесным бичом, которым боги хлещут зарвавшиеся племена и народы. Кто-то считал богом его самого. Разве мог простой человек провозгласить кочевникам: «Идите за мной, и мы вычерпаем своими шлемами Последнее море!»

Последним степняки называли море, омывавшее гнилой Закат.

Сейчас хану не хватало мудреца Дона Жу Ана. Кидаец много раз заговаривал с ним о том, что будет, когда бунчуки мангало-тартар поднимутся над всем миром.

В словах Дона Жу содержался немалый смысл. Когда Тандыр-хан станет повелителем сущего, в родные степи перестанут приходить обозы с отнятым у слабаков добром. Да, будет дань. Но не потому ли повелитель кочевников затеял нынешний набег, что увидел своих соратников нежащимися в добытой роскоши? Не разжиреет ли великий народ-завоеватель подобно волку, которого вдруг стали кормить сами бараны?

Кидаец предлагал брать противника без боя. Этим он приближал час, когда сильный хищник превратится в покладистого обрюзгшего толстяка. Здесь хитроумец либо был неправ, либо нарочно заводил хана в паучьи сети лжи. Поняв это, властитель степи захотел собственноручно переломить хребет мудрецу и оставить его в сырой яме подыхать. На всякий случай. Не принято, собравшись в поход, оставлять за спиной врага или глупца.

А Дон Жу Ан все же не был глупцом. Он говорил о мирном устройстве завоеванных стран. Здесь кидаец подсказал много дельного. Только всякое стремление удержать все как есть ведет к проигрышу. Любой порядок норовит превратиться в мешанину. Значит, задача Тандыр-хана не поддерживать, а устанавливать порядок.

Он подчинит себе всех. Если надо, то дважды.

Удивительно, что мангало-тартарский властелин рассуждал так же, как персиянский купец Торгаши-Керим. Этот погоревал-погоревал о пропавшем Абдур-ибн-Калыме да продолжил завоевывать необъятное Крупное Оптовище.

И персиянец, и главный кочевник верили, что, утвердившись над чем-то огромным, подмяв под себя все доступное пространство, они вырвутся на новый уровень.