Когда забудешь, позвони - Татьяна Лунина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Забирайте своего! Все нормально, парень отлично перенес операцию.
Дама нахально втолкнула Бориса в открытую дверь. На гладкой металлической поверхности стола лежал пудель. Черные умные глаза, не мигая, уставились на Бориса, кожаный нос чуть подергался, и человек готов был поклясться, что пес улыбнулся.
— Ой, улыбается! — ахнула дама.
— А как же, — хмыкнул ветеринар. — Радуется, что с того света вернулся. Забирайте своего весельчака!
Борис подошел к псу. Тот счастливо вздохнул и закрыл глаза… Черт!
Черныш очухался довольно быстро, окреп и по-хозяйски обосновался на новой территории. Чего это стоило истинным хозяевам, может вместить единственное слово: кошмар.
Но дама оказалась Кассандрой: пес действительно здорово согревал дом. Который почему-то стал терять уютное тепло, стремительно превращаясь в холодную, чистую, комфортную коробку для пересыпа и кормежки. Домашняя температура находилась в обратной пропорции к уличной: чем выше поднимался ртутный столбик на градуснике за окном, тем прохладнее становилось в доме. И процесс этот, похоже, становился необратим. Борис невесело вздохнул и посмотрел на пассажира рядом — кудрявого брюнета, который теперь извозом зарабатывал с хозяином на жизнь.
Из фирмы Глебов ушел ободранным как липка. Юридически «кидаловка» была оформлена вполне грамотно. Собрали совет соучредителей, повысили в разы уставный капитал — и оставили своего партнера с носом. По-своему они и правы: лохи не нужны никому. Забирая из офиса свои вещи, Борис пожелал бывшему другу и заму побыстрее испытать финансовый оргазм.
— Уже испытал! — цинично ухмыльнулся Попов, развалясь за столом в глебовском кресле.
Самодовольная реплика эмоций не вызвала никаких. Ее подавал не Сашка. Кто-то другой влез в поповскую шкуру и, замазав совесть дерьмом, вышвырнул прежнего обитателя. Разбираться с причинами этого «выселения» было неинтересно. Бориса больше волновали перемены в себе самом: они затрагивали судьбу другого человека. Хорошего, только начинающего жить, ни в чем не виноватого. Ольга — вот кто занимал сейчас его мысли. Их отношения все больше заходили в тупик, и выбраться оттуда, кажется, надежды не было никакой. Почему и кто виноват? Ответы на эти вечные вопросы достойны Нобелевской премии. Но претендовать на почетное звание лауреата некому. Просто так распорядилась жизнь — вот и весь сказ. А над причинами пусть ломают головы философы да романисты. «Не судьба!» — вздыхая, говорила в таких случаях его мудрая бабка. И эта куцая фраза переговаривала всех велеречивых исследователей.
— Шеф, на Казанский подбросишь?
— Полтинник.
— Годится! — Парень открыл переднюю дверцу и увидел спящего на пассажирском сиденье пуделя. — О, и этот тоже опаздывает на поезд?
— Садись сзади! — бросил Борис.
— Понял, шеф! Нет проблем!
С Казанского вокзала подбросил в Сокольники двух теток с чемоданами. Из Сокольников — молодую пару — на проспект Мира, оттуда озабоченного очкарика — на Кузнецкий, с Кузнецкого девушку — в Кузьминки. И так — весь день! К вечеру ныла спина, в ушах скапливались назойливые голоса, а высшим наслаждением казались тишина, бутылка пива и полное одиночество, разбавленное Чернышом. Ольге в этом мире места, к сожалению, не было. Да и кто может знать свое место в вечном хаосе! Но сказать об этом любящей женщине очень трудно. И Борис откладывал разговор, подсознательно ожидая повод — ошибку, промах, презирая себя за малодушие и подловатое выжидание. А может, он просто устал и в нем зашевелился ворчливый старик, который постоянно зудел в уши, что с молодостью зрелости не по пути, пережевывал двадцатилетнюю с хвостом разницу в возрасте, издевался над романтическими бреднями и намекал на близкую старость, напоминая, что не для лета изба рубится — для зимы. Ядовитый зануда сделал свое дело, и по утрам, слыша веселый молодой голос, Глебов бесстрастно констатировал, что этот юный оптимизм его раздражает.
За дверью квартиры слышались чужие голоса, играла громкая музыка. Глебов недовольно поморщился: не домой возвращаешься — в студенческое общежитие тычешься. В замочной скважине изнутри торчал ключ, судя по всему, хозяина никто здесь не ждал. Оно и понятно: свои все дома, веселье в разгаре, кому нужен хмурый, усталый неудачник?
— Скоро, Черныш, будем по телефону запрашивать: можно ли попасть в собственный дом, — усмехнулся Борис. — Все идет к тому, что мы становимся лишними, тебе не кажется?
Пес молчал, терпеливо ожидая, когда откроется, наконец, дверь и его накормят. Ввязываться в глупые дискуссии ему явно не хотелось.
— Ладно, — вздохнул хозяин, — не горюй. Сейчас попытаемся войти, может, и удастся. — И нажал кнопку звонка.
— Ой, Боря! — обрадовалась выскочившая на порог Ольга. — А я думала, у тебя ключ есть.
— У меня есть, да только слишком много ключей на один замок.
Радостная улыбка слетела с лица.
— Иди ко мне, милый, я вымою тебе лапы и накормлю, — позвала она Черныша и, не глядя на Бориса, направилась в ванную.
— Я тоже не прочь бы вспомнить, что в мире существует еда.
— Через минуту напомню, — сухо пообещала Ольга.
В комнате орал телевизор. Слава богу, чужие голоса неслись с экрана — не с дивана. Для полного счастья не хватало только гостей. Он взял пульт управления и вырубил звук, наблюдая за странными телодвижениями молчащих человечков. Кто-то что-то доказывал, кого-то убеждал, с кем-то спорил — какая чушь! Красная кнопка погрузила во тьму эту нелепую суету.
— Там хороший фильм показывают, — заметила Ольга, входя в комнату, — с де Ниро. — За ней, повиливая хвостом, трусил довольный Черныш.
— Я уже нанырялся за сегодняшний день. Скоро пузыри пускать начну.
— Первое будешь?
— Да! — Идиотский вопрос: мужик голодный весь день, и вола съешь, не то что тарелку супа.
Она молча вышла. В кресло запрыгнул Черныш и укоризненно посмотрел на хозяина: дескать, что ж ты хамишь-то? Опомнись!
— Ты еще будешь на меня давить! — буркнул обвиняемый и направился в ванную.
И без собачьего упрека ясно, что ведет он себя недостойно, цепляется к мелочам и балансирует на грани хамского срыва. Но язык явно находился в разладе с разумом и тянул в паскудство. Мерзостно, противно, позорно! И неизбежно.
Вернувшись, увидел на столе тарелку, полную аппетитного борща, пару больших котлет с горкой пюре, присыпанного зеленью, рюмку водки и аккуратно нарезанный «Бородинский» в плетеной корзинке. Борис внезапно разозлился: черт, своей безупречностью она только все портит, ставит палки в колеса и выставляет его самодуром! Дескать, я — хорошая, он — сволочь, я — жертва, а он — изверг. Глебов понимал, что его «понесло» и мысли эти — бредовые, но остановиться уже не мог.