Это не любовь (СИ) - Шолохова Елена

Как мог он так? Как мог?! Выгнать, вышвырнуть? При всех так унизить? За что? Ведь мог бы просто сделать замечание, как обычно поступал, пусть даже строго, но не так ведь... не выгонять же позорно. А ещё писал, что скучает! Оно и видно.

А она-то, дура, надеялась, что он, узнав про инцидент в общежитии, посочувствует ей, а он… он её и вовсе добил.

Юлька завыла громче, но тут же крепко сжала рот ладонями. Не хватало ещё, чтобы её кто-нибудь обнаружил в таком виде. Хотя… не плевать ли?

Лишь к концу пары она начала постепенно успокаиваться, но чувствовала себя при этом измождённой, почти больной, будто со слезами выплакала и жизненные силы.

Пиликнул телефон. От Алёны прилетела смска:

«Как ты? Где ты?».

О, нет! Вот только жалеть её сейчас не надо. Иначе она совсем расклеится.

А Анварес, решила Юлька, Анварес ещё пожалеет о том, что так с ней жестоко обошёлся. Никаких больше свиданий с ним, никакой близости, никаких смсочек. Ни-ког-да! Она его больше знать не желает!

Как он там когда-то говорил? Надо соблюдать субординацию. Единственные возможные отношения между ними – это преподаватель-студентка. Вот она и будет соблюдать эту его субординацию.

104

Внизу на лестнице и в коридорах началось оживление.

Юлька взглянула на телефон – точно, вторая пара закончилась. Почти час она тут проторчала. Пора выбираться из своего укрытия.

Она спустилась на этаж ниже и быстро прошмыгнула в уборную, чтобы хоть мало-мальски привести себя в божеский вид. Пока умывала лицо холодной водой, от Алёны пришла очередная смска: «Где ты?».

Опять тревожилась о ней сердобольная её подруга.

Юлька решила, что позже ответит. Но Алёна настаивала: «Юля! Ты в институте? На третью пару идёшь?».

Да сколько же можно?! Ну нельзя же быть такой навязчивой!

Юлька в раздражении отключила звук и убрала телефон в рюкзак.

«Блин, Рубцова, как тебя Макс терпит? Ты же мёртвого с ума сведёшь!», – прошептала себе под нос Юлька, вглядываясь в отражение. Покрасневшие, набрякшие веки ещё выдавали её. И нос некрасиво лоснился. Хорошо хоть в кои-то веки прихватила с собой косметичку.

К её неудовольствию в уборную зашли две старшекурсницы. Правда, на Юльку обе не обратили совершенно никакого внимания, будто её и нет. Во всяком случае, без всякого стеснения продолжали откровенничать на весьма щекотливую тему. Одна делилась впечатлениями после жаркой ночи. Вторая выспрашивала подробности. Совершенно дикие, на Юлькин взгляд, подробности. Она торопливо красилась и отчаянно краснела.

– … а потом спрашивает, мол, я у тебя какой. Типа, чувствуется опыт.

– А ты?

– А что я? Я как все: кто у нас не первый, тот у нас второй.

Обе захохотали.

– Ну правда, что за идиотские вопросы? Так я ему всё и рассказала. Мужики вообще странный народ. Хотят, чтоб ты в постели ему пируэты исполняла и при этом чтоб опыта никакого. А откуда пируэты возьмутся без опыта?

– Мужики вообще придурки, – поддакнула вторая. – Придурки и козлы.

– Ну… они козлы, если их любишь. А если нет, то… просто придурки.

Обе девицы снова захохотали.

Юлька подхватила с подоконника рюкзак и рванула прочь. Но слова этих старшекурсниц почему-то засели в голове. Их реплики шокировали, вызывали одновременно любопытство и отвращение, а главное, заставляли задумываться: неужели и она будет так же рассуждать спустя время. Нет. Не верилось. Но на их фоне сама себе она казалось какой-то наивной дурочкой в розовых очках.

Особенно одна фраза впечаталась: «Они козлы, если их любишь».

Анвареса она не просто любила, она его едва ли на алтарь не вознесла. Да что уж скромничать – вознесла. Глядела на него вечно с придыханием, внимала каждому слову, старалась соответствовать, зубрила всякую муть ради его одобрительного взгляда.

И это он ещё не знает, как она вчера перед сном накачала себе в плеер полгигабайта классики и слушала, пока не заснула. Ну, заснула, правда, она почти сразу. Но не в том суть, главное – пыталась же, поставила себе цель: не только всё прослушать, но и хотя бы немножко понять, кто есть кто. А то ведь для неё что Бах, что Бетховен – всё одно.

И все эти реверансы для него, для Анвареса. И не надо говорить, что для неё это тоже надо. Ей и без Бетховенов жилось прекрасно.

А он её просто взял и выгнал. На глазах у всего потока.

«Не буду больше его любить», – пообещала себе Юлька, закусив нижнюю губу, чтобы снова не расплакаться.

Третья пара тянулась и тянулась. Изольда терзала их и скопом, и по одиночке. Лишь то, что накануне Анварес разжевал ей правила от и до, спасало от позора Юльку, которая с расстройства совсем туго соображала.

– Позавчера, – всё же отметила Изольда, – вы производили лучшее впечатление.

– Просто у меня, – отозвалась Юлька, – голова болит.

Изольда пристально посмотрела на неё.

– Ну раз так, ступайте домой, лечите голову.

Юлька геройствовать не стала. Сгребла книги и тетрадь в рюкзак и ушла с середины пары. Насчёт головы она даже и не приврала, между прочим. Действительно, затылок ломило и в висках противно пульсировало.

Она медленно брела по пустому коридору, уткнувшись в телефон. Перечитывала пропущенные смски от Алёны, коих оказалось не меньше дюжины. И в эту вереницу затесалось вдруг сообщение от Анвареса. Он, как всегда, был немногословен: «Надо поговорить».

«Надо ему поговорить! – фыркнула Юлька. – Зато мне не надо!».

Она свернула на лестницу, спустилась на один пролёт и… едва не столкнулась с Анваресом. Вот уж точно – закон Мерфи никогда не даёт сбоев!

Анварес поднимался наверх и выглядел при этом очень серьёзным и сосредоточенным. Сердце её на долгий миг остановилось, но тут же заколотилось так яростно и гулко, что Юльке казалось – оно сейчас попросту разорвётся.

Она напряглась изо всех сил, лишь бы сохранить хотя бы подобие невозмутимости, мысленно приказывая ему: «Пройди мимо! Не останавливайся!».

Но он не только остановился, но и преградил дорогу.

– Юля, мне нужно с тобой поговорить. Но сейчас я не могу. Меня в деканат срочно вызвали. Можешь подождать?

– Извините, Александр Дмитриевич, у меня занятия.

– Ну после занятий?

– Извините, нет. После занятий – дела.

Юлька хотела его обогнуть, но он протянул руку и взялся за перила, не давая ей пройти.

– Обиделась?

– Простите, на что? – Юлька деланно удивилась. – Ах, вы про опоздание. Конечно, нет! Вы же преподаватель, как я могу обижаться?

Синие глаза казались почти чёрными. Он смотрел в упор и будто душу вытягивал.

– Обиделась, я понимаю… Ну прости. Так получилось. Послушай, Юля, я всё объясню, но сейчас правда должен идти. Давай вечером…

– Александр Дмитриевич, пропустите меня, пожалуйста.

Анварес убрал руку с перил, но только она прошла мимо, как он поймал её за локоть.

– Да не веди себя, как маленькая, Юля, дай мне, пожалуйста, всё объяснить…

– Господин Анварес, что вы себе позволяете? Руки уберите!

Лицо его вмиг окаменело. Огонь в глазах потух, превратился в лёд. Он разжал пальцы, кивнул коротко:

– Прошу прощения. Всего хорошего.

– И вам всего хорошего, господин Анварес, – протараторила она, сбегая скорее вниз, потому что рыдания вновь подступили к горлу.  Потому что видеть его таким было невыносимо больно. Так больно, что дыхание перехватывало и била дрожь.

Но она ведь правильно поступила! Он её оскорбил, она проявила гордость. Отчего же теперь сердце рвётся в клочья и не покидает чувство, будто произошло что-то очень-очень плохое и непоправимое?

105

Анварес с трудом мог бы ответить, если бы кто спросил, в какой именно момент он в конце концов сдался. Когда вдруг осознал, что между ними не просто влечение. Когда ощутил, что связывает их нечто хрупкое и живое. Когда решил для себя, что хочет быть с ней и точка.