Русская красавица - Виктор Ерофеев

Витасик так и присел на диванчик. Струсил. Это меня не удивило. Смотрит недоверчиво и одичало. То на меня, то на зеркало. Он что, в зеркале показался? О чем ты говоришь! Здесь, на диванчике, сидел! Витасик подпрыгнул с диванчика...

Витасик, герой шестидневной любви. Ты бы хоть курточку снял! Он не снял. Он спросил: - Он тебе угрожал? - А ты думал! Он сказал, если кто узнает, что он ко мне приходил, тому несдобровать... - Я зажала ладошкой рот. - Ну, спасибо! - промолвил Витасик. - У меня нет никого, кроме тебя... оправдывалась я. Но Мерзляков хитер, изворотлив умом: - А может быть, он на пушку брал, чтобы ты не болтала? - Я обрадовалась: - Конечно, на пушку!.. Только вдруг он опять придет? - Обещался? - Его ко мне тянет. Он сказал, что Бог совсем не такой, как нам кажется, что, хотя Он есть, это в принципе не имеет значения... - А что имеет? - насторожился Витасик. - Я не поняла, призналась чистосердечно. - Но вообще он говорил о том, что нужно беречь природу, не загрязнять леса и водоемы... - Витасик хмыкнул: - а о том, что нужно лечить больных, не обижать домашних животных, уважать старших, почитать начальство - об этом он тоже распространялся? - Почему ты спрашиваешь? - Каким ты был, - весело и фальшивя запел Витасик, - таким ты и остался... - Это ты зря, - не согласилась я. - Он раскаивается. Он сказал, что он многое понял, однако идею вселенского коммунизма как идею одобряет и поддерживает. - А что он к живой девушке пристает, это его не смущало? - Он же мне сначала в любви признался! - чуть-чуть обиделась я за Леонардика. - И потом: разве он не прав? разве не нужно лечить больных и сажать деревья? - Какое трогательное и гуманное явление! - умилился Витасик. - Я бы попросил у него автограф... - Он бранил свои книги, - вспомнила я. - Да ну? - не поверил Витасик. - Он вообще сомневался! Говорил, что культура повсюду выхолостилась, что только новое откровение способно будет ее оживить. - Витасик наморщил лоб: - Постой, а что он имел в виду под новым откровением?

Терпеть не могу заумных мужиков: они всегда склонны к отвлеченным словам и многочасовой болтовне в накуренном помещении!

- При чем тут откровение! - рассердилась я. - Ты мне лучше посоветуй, как мне быть? - А ты сама чего хочешь? - Чтобы он от меня отвязался! - Интересно, это был призрак или привидение? - задумался Витасик. - Какая разница! Главное, он на меня набросился. - А ты? - Я, что я? - Тебе понравилось? - Ты что! вскричала я. - Понравилось! Он подушкой душил! - И сколько раз ты кончила? Не помню... - Ясно. - Ничего не ясно! - возразила я. - Я боюсь, что он повадится меня трахать. Витасик! Я этого не перенесу. Я так могу умереть!.. Витасик помолчал. Ты знаешь, сказал он мне, что Егора с Юрой вчера вызывали? Ты чего там про них порассказала? - Ничего я про них не рассказывала! Просто пришли ко мне два журналиста, ну эти, которые обо мне статейку написали непонятную... - Сами пришли? - Ну да! Они уже обо всем знали... - Во дают! кисло поразился Витасик. - Может, они о нем тоже знают? - предположил он. С Мерзляковым никогда не понятно: то ли шутит, то ли издевается, то ли правду говорит. - Ты сходи в отделение и заяви, что тебя изнасиловали. Ведь он тебя изнасиловал или как? - Знаешь что! - сказала я с гневом. - Что? - нагловато спросил Витасик. - Иди-ка сюда! - приказала я. - Нагнись! - Да... пробормотал виновато Витасик, удостоверившись. - Как будто трупом пахнет! сказала я. - Витасик покачал головой. Запах его огорошил. - Ты ведь умный, сказала я, - ты все знаешь, скажи, такие вещи случались на белом свете? Ну, вдали от людских глаз... Может быть, ведьмы с ними спали? - Витасик беспомощно развел руками. Он ни о чем подобном не слышал. - Что же мне делать? - спросила я и рассказала про Катюшу Минкову и про молнию на боку. - Я вижу только один выход, - сказал Витасик, подумав. - Одевайся! Едем! - Куда? - Он посмотрел на меня странно: - Как куда? В церковь.

Пока я одевалась и куталась, предохраняясь от возврата панически бросившей меня болезни, Витасик ходил вокруг меня и изучал предметы хорошо знакомой ему спальни. Он был на высоте когда-то, но потом опустился, и мы подружились. Ирочка, скажи мне, пожалуйста, вот эти твои мысли о поле и встреча с Леонардиком - откуда это взялось? Ты же была очень земная девушка. Не попала ли ты ненароком в руки какому-нибудь экстрасенсу? эзотерику? нет? - Я решительно отрицала. - В церковь в брюках не годится? А в шотландской юбке не очень пестрая? - Сойдет, - одобрил Витасик. - Я вообще ни с кем теперь не сплю, - объяснила я. - И вообще после тебя, лапуля, я спала с мужиками безо всякого энтузиазма. - Ты всегда была очень вежливая девушка, - поклонился Витасик. - Нет, я правду говорю! -Я тоже после тебя ни с кем не спал, кроме жены, - улыбнулся мой друг. - А в Бога ты веришь? - спросила я. - Да все никак не решусь... - замялся он. - Знаю, что необходимо и очень полезно, но, может быть, оттого, что все это знаю, - рассказывал он мне по дороге, - стою, понимаешь, и чего-то выжидаю, выжидаю.... - Ну, а после того, что случилось со мной? - Витасик покосился на меня: - Во всяком случае, это вдохновляет... - И опять: то ли шутит, то ли издевается, но у меня с ним дружба.

И отправились мы с ним за город, будто в Москве церквей нет, а он говорит, что под Москвою как-то вольготнее, ну, поехали, и снова я еду по осеннему пейзажу, мимо желтых деревьев и засыпающих, будто рыбы, прудов, и взлетели мы вскорости на горку, мимо свалки увядших венков и неровных, как детские каракули, оград и крестиков - и вдруг медным самоваром пылает и блещет церковь - приехали. А было воскресенье, и только-только кончилась служба, и народ постепенно расходился, выходил на паперть и крестился, оглянувшись на самовар, и я косыночку накинула - входим, проталкиваемся против течения, а там еще свечками торгуют, я захотела купить, надышанный и насмоленный воздух густ непонятной мне густотой, и я чужой долговязой фигурой стою последняя в очереди за свечками - дылда - со своими эталонными пропорциями, только щиколотки заужены дворянским происхождением, а среди верующих народец мелкий, низкорослый - высокого человека редко когда в церкви встретишь и обязательно на него оглянешься, - но мы замешкались со свечками, зазевались, только собрались направиться к алтарю, а уборщицы нас не пускают, полы, говорят, начинаем мыть, все, давайте-давайте, ставьте свечки и выходите, не задерживайте, а Витасик берет их на обаяние, улыбается уборщицам отлаженной щедрой улыбкой: - Пропустите нас, у нас срочное дело, непременно нужно помолиться, - а они, естественно, не пускают, им все равно, раньше приходить надо, коли молиться надумали, а не дрыхнуть до полудня, и не пускают, будто в магазине перерыв на обед, а Витасик настаивает и даже, утрачивая улыбку, сердиться начинает, вы уже совсем совесть потеряли, мы вам, мол, мыть не помешаем, а они ни в какую и даже толкаются, то есть гонят, но вдруг пропускают, пожалуйста, вижу по лицу Витасика, оказывается, и здесь можно по-хорошему договориться, чтобы все остались довольны, и мы прошли, а они принялись мыть пол и не обращают на нас внимания, хотя только что злые были и неуступчивые.

Подошли к образам. Пустота. Свечи вокруг горят, догорают. Что делать? Оглянулась я на Витасика. Он шепчет: вставай на колени, ну, я от всей души стала, хотя никогда до этого не становилась, однако раньше ко мне тоже Владимир Сергеевич таким образом не приходил, и я стала. И Витасик стал рядом со мной. Стоим на коленях. Я пальцы сложила и неуверенно перекрестилась, но, по-моему, не ошиблась, перекрестилась, как положено. И он тоже вслед за мной перекрестился. Перекрестился и зарумянился, то есть ему стало стыдно, как рассказывал позже, в кабаке, потому что, рассказывал, в жизни его две неравные вещи смущали: обряды церковные и мужской гомосексуализм, то есть домашнее воспитание провело как бы черту, и умом своим развитым он понимает, что черта эта - вымышленная, но когда это с юности, ну, как у Андрюши, то можно сказать: от природы, и нет черты, а когда ее преодолеваешь, потому что дошел до пресыщения, рассуждал мой Витасик, тогда, несмотря на интерес, никак не избавишься от мысли, правильно ли поступаешь и не обманываешь ли себя. - Ну, а если даже обманываешь? - спросила я Витасика, выпив немного водки, поскольку черту видела менее отчетливо и не понимала, в чем, собственно, проблема, если кто из мужчин нежно тронет его за член. Глупый ты, право, Витасик! А мы оба были некрещеные. Стоим на коленях, как два дурака. Ну, шепчет, давай, Ира, начинай, молись - как? - ну, расскажи, что с тобой произошло, вырази отношение к происшедшему и попроси, горячо попроси, чтобы этого больше не повторилось ну, вот, в двух словах... А теперь молись, а то нас отсюда сейчас попросят. Молись, а я за тебя помолюсь, да и за себя тоже, раз такая оказия, а если что не так, спишем на психотерапию, тоже не страшно, чтобы не выглядеть дураками, только, говорит, какая уж тут психотерапия, если он к тебе сватается и увлекает за собой, а я думаю: нужно в самом деле помолиться, хуже не будет, только я не умею, а иконы все какие-то странные, нет привычки, то есть у меня крестик всегда на шее - хрустальный, с золотым ободком - и иконы - я знала это сокровища, ими обзаводятся и гордятся, и называют досками, и торгуют, и садятся за них на долгие года - все понимаю - страсти и красота, но не мое, как для Витасика педерастия, но я начала молиться, как могла, и губы зашевелились от слов, и я обратилась к Богу первый раз в жизни с такими словами: