Детство 2 - Василий Сергеевич Панфилов

— Я иногда подумываю заявиться с крокодилом на поводке, — доверительно наклонившись ко мне, зашептал Гиляровский на всю квартиру, — так думается, что она и тогда только улыбнётся, да устроит крокодила поудобней в нашей ванной!

Губы у меня сами растянулись в улыбке, а Владимир Алексеевич захохотал басовито.

— Наденька, — представил он дочь, притянув её к себе. Такая себе… в папу.

«Лучше б в маму», — вылезло язвительно, но к счастью, не на язык.

— Твоя комната, — провёл он меня в небольшую комнатушку с железной кроватью, шкафом и письменным столом. — Юлия Алексеевна и Степанида Фёдоровна уже доставили вещи. Место нашлось бы и для Александра, но увы и ах…

Гиляровский развёл руками.

— …судебная система.

Я покивал, зная о том напрямую от мастера Жжёнова. Опекун же мой, чуть замявшись, прикрыл дверь и присел на стул, показав жестом на застеленную кровать.

— Я должен рассказать тебе о ходе расследования, — начал он непривычно серьёзно, — единственное – ты должен пообещать мне не лезть в этот гадюшник как минимум до совершеннолетия.

Киваю, чуть помедлив.

— История твоего отца, — опекун повернулся на стуле, прикрыв глаза, — оказалась много сложней, интересней и трагичней, чем мне представлялось.

— Нет-нет! Никаких там барских бастардов и прочих, — он пренебрежительно махнул рукой, — низкопробных сюжетов. Нормальный крестьянин… из свободных!

Владимир Алексеевич приоткрыл глаза и уставился на меня пронзительно, явно вкладывая в ети слова што-то большее. Ну да потом переспрошу!

— Солдатчина, Балканская война, — опекун пожал могучими плечами и снова подёргал ус. — А знаешь? Ведь мы с ним, скорее всего, пересекались! Н-да… Вернулся, а деревни и нет.

Холера. Все померли.

— От холеры? — в голос вылезает недоверие. Холера, она конечно та ещё зараза, но штоб прямо целая деревня, до единого человека?!

— Просто – зараза какая-то, — он грузно ворохнулся на стуле, — а чиновники, даже если от медицины, утруждать себя не любят. И – карантин. На несколько лет. Если бы не карантин, он может и осел бы на земле предков, а так сложилось, как сложилось. Записался мещанином…

— Точно?!

— Точнее не бывает, — опекун снова подёргал себя за ус, не разделяя мою радость, — и вот здесь-то начинается интрига. Земля. Записался он мещанином, а потому земля общины отошла государству.

— Ого! — я ажно привскочил, а потом и опустился медленно. А сам бы? Как? Вернулся, а дома нет. И людей. А я с войны тока-тока. Как, остался бы?

— Так-то, брат, — понял меня Владимир Алексеевич, — понял, каково?

— И тут-то, — он снова дёрнул себя за ус, — всё и начинается. Записался твой отец мещанином, но внезапно – по бумагам, оказался крестьянином. Оттого и брак его позже хотели признать небывшим.

— Вот даже как, — медленно проговариваю я. Поддразнивали меня иногда в деревне байстрючёнком! Тогда – просто оскорбление обидное, потому как и не понимал, после болезни-то.

— Да, — кивнул опекун, — так вот. По одним бумагам – мещанин. По другим – крестьянин. И скорее всего, вскрылась как-то эта двойственность.

— Почему? — карканье вместо голоса.

— Земля. По документам он, как последний представитель общины, продал её задёшево одному из местных пропойц, единственное достоинство которого заключалось в дворянском звании. Тот на удивление удачно помер, успев проиграть землю в карту заезжему шулеру. Ещё несколько ходов такого же рода, и земля переходит человеку, приятному во всех отношениях. Не подкопаешься.

— Кто? — каркаю я.

— Потом всё, — опекун серьёзен, — до совершеннолетия! Все имена записаны, рассуждения, ход расследования. У нотариуса хранится.

Поиграли в гляделки, но пару минут спустя я отвернул глаза. Ладно… наверное, он прав. Взять хотя бы Иван Карпыча. Будь я взрослым в полной силе, да со всеми моими навыками, сколько таких мужиков смог бы в брусчатку втоптать?

— Затем, — продолжил Гиляровский, правильно поняв моё молчание, — я должен перед тобой повиниться.

Скрипнув стулом, он развернул его и оседлал, опёршись на спинку. Взгляд серьёзный и чуточку виноватый.

— Боюсь, что в расследовании твоего дела я оказался недостаточно осторожен. В своё оправдание могу лишь сказать, что такого масштаба просто не ожидал! Полторы тысячи десятин! За меньшее убивают.

— И… я наследник? Через отца, как представителя общины?

— Н-нет. Он всё-таки записался в мещане, а эту историю признали «досадным недоразумением». Возможно, при очень удачном стечении обстоятельств эта история может всплыть через много лет, испортив некоторым чиновникам репутацию.

— Ты же… — он замолк, собираясь с мыслями. — Всё, что я буду говорить сейчас – исключительно предположения.

— Получается, что потревожил я змеиное кубло, и… предположительно! Отправился кто-то доверенный – присмотреться.

— Решала.

— Пусть так, — согласился опекун. — Человечек такой неприметный, один или несколько, да с опытом тайных дел. Узнать про тебя несложно, а в процессе и на Ивана Карпыча вышли.

Опять-таки предположительно!

— Уверенно можно сказать, — он потёр нос, — только одно. Дядьку твоего видели в кабаке не раз. Сидел, пил, да рассказывал горячечно что-то там кому-то там… понимаешь?

— Разогрели?

— Хм… можно и так сказать. И подвели, столкнули. Как, гадать не буду – думаю, ты и сам при желании можешь найти варианты, а какой из них окажется правильным…

Снова пожатие могучих плеч.

— …по большому счёту и не важно.

— Расчёт? На Иван Карпыча?!

— Э, брат! — Владимир Алексеевич усмехнулся. — Ты даже и не понимаешь, как удачлив! При большой для тебя неудаче мог и забить. До смерти. Разогретый-то.

Хмыкаю смущённо, так ведь оно чуть и не вышло!

— Да и в пиво могли подсыпать чево, — добавляю задумчиво, — озверину каково!

— Могли, — соглашается опекун, — а могли ещё после порки в полиции отдать обратно сапожнику. Формально если подходить вовсе уж. Смог бы с таким ужиться? Сейчас, после воли?

Мотаю головой так, што мало не отрывается.

— Так-то! А значит, побег и окончательно – репутация неблагонадёжного бродяги.

— Знакомства, значицца, выручили, — произношу задумчиво. — А дядька? Иван Карпыч?

— Здесь, — Гиляровский дёргает ус, — вовсе уж хитрозакрученно получается, детективно. Я достал документы о твоём мещанстве, и в этом случае Иван Карпыч не может быть опекуном, как представитель более низкого сословия. А сейчас вот думаю… вовсе уж шахматная партия получается.

— Так, — в голове у меня начинает крутиться по-умному, — ето если дядька меня не прибивает, то я с испугу подальше от нево? В мещанство?

— Как-то так, — уважительно кивнул Владимир Алексеевич. — Аферу эту можно повернуть и обратно. Если ты крестьянин, то как ни крути, а можешь, пусть даже и очень косвенно, претендовать на ту землю. Маловероятно, но нервы попортить мог бы. Да хотя бы запрет на продажу оной, пока тянется судебная тяжба.

— Не уж! — с тяжёлым сердцем, но вполне решительно, отказываюсь от етаково сценария. — Очень хочется жить!