Зачем жить, если завтра умирать (сборник) - Иван Зорин

«Это и есть рай? – удивился человек. – А что же такое ад?»

Как видишь, любопытство не покинуло его и после смерти. Но теперь оно, как и всё в раю, уже не считалось пороком. Архангел щёлкнул пальцами, и перед ним вырос лифт, в который он жестом пригласил человека. На панели внизу была кнопка «Ад», архангел молча утопил её, повернувшись к человеку спиной. У того защипало в носу, а, когда он чихнул, то оказался уже в аду. Там была та же картина. Дома, трамваи, пешеходы. Всё в точности, как в раю. В чумазом прохожем он узнал даже другого охранника, устроившегося здесь истопником.

«А в чём же разница? – удивился человек. – Между раем и адом?»

«Здесь думают, что живут в аду».

Жуя гренку, Обушинский рассмеялся.

– Не поверишь, но я и продолжение где-то слышал.

– Не перебивай, это ещё не конец. Услышав разницу между раем и адом, человек почесал затылок.

«Зачем же возвращаться? Мне всё равно, где быть, так что я остаюсь».

«Не положено!» – строго сказал архангел.

Пока они поднимались на лифте, человек успел подумать, как мудро устроена загробная жизнь. И тут наверху панели заметил кнопку «Бог». Архангел опять повернулся к нему спиной. Отбросив свою обычную нерешительность, человек нажал её.

«Все вы такие, – повернулся архангел. – И зачем вам это?»

Лифт остановился.

Двери открылись.

Но никакого Бога там не было.

Обушинский уже не смеялся.

– Не сомневайся, – по-своему поняла его молчание Устина, – по сравнению с твоими рассказами остальные выглядят газетными фельетонами.

– Кроме твоих.

– Ничего подобного! Просто я хорошо говорю.

Признание курицы в снесённом яйце!

Устина интеллектуальна.

Или просто любит?

Глядя на неё, Устин Полыхаев вспоминает свою жену, с которой даже в лучшие годы, окрашенные постелью, разговоры не шли дальше сплетен – кто теперь с кем и почему. А действительно, почему? Этот вопрос Устин задаёт себе всё чаще. Почему он до сих пор с ней не развёлся? Он смотрит сквозь пальцы на её роман, потому что уже давно не нуждается ни в её пресной плоти, ни в её скудных мыслях. В переселение душ Устин не верит. Но возможно, Устина его следующая реинкарнация? А предыдущая – Обушинский? Вот он говорит (Устина, сложив руки на столе, внимательно слушает): «Писатели всё-таки большие пройдохи. Их уже давно нет на свете, а люди продолжают смеяться над их шутками и плакать над их вымыслами. Это продлевает им жизнь». Устин где-то уже это слышал. Но где? Кто-то совсем недавно говорил ему то же самое. Слово в слово. Может, тот парень на Рождество, когда он ошибся номером? Линия была перегружена, в трубке сплошные помехи, он поздравлял оставшихся у него немногочисленных знакомых и случайно попал к этому незнакомому юноше. Устин был один, нарядив ёлку, жена ушла в магазин за подарками, оставив его в кресле со взглядом, прикованным к единственной вещи, олицетворявшей движение в мёртвом доме. В джунглях зелёных иголок, будто на козьей ножке, вращался хрустальный шар. На стене за ёлкой висела его детская фотография в рамке. Или нет, всё было не так. Тот парень позвонил ему сам. Удивляясь наглой настойчивости, он долго не брал трубку, надеясь, что это уже не понадобится, но телефон надрывался.

– Это ты?

Нелепая формулировка всех говорящих по телефону.

– Я.

– А это я.

Голос был знаком, но Устин его не узнавал. Высветился номер его бывшей квартиры. Но там давно жили чужие.

– Звонишь из дома?

От растерянности Устин сморозил глупость.

– Нет, у меня только квартира!

Шутка была плоской. Но это была его шутка. И смех, сопровождавший её. Много раз Устин слышал его внутренним слухом. Много раз ему улыбались в ответ. И его обожгло чувство давно виденного: обои с чередующимися всадниками, столетник на подоконнике. Он представил, как собеседник ходит маятником между узким, заиндевевшим окном с перильчатым балконом и книжными полками. Перекрученный телефонный шнур лезет под ноги змеиными кольцами. Было слышно, как вдалеке работают отбойные молотки.

– Не прекращают даже на Рождество?

– Чёртово шоссе! К лету обещали закончить.

– А закончат только к следующему. Когда ты получишь диплом. Если не ошибаюсь, журналиста?

Вопрос пропустили мимо.

Ну, конечно, ему хочется большего! Он мечтает стать писателем.

– Летом поеду к морю, – неожиданно поменял он тему. – С Платоном.

– Грудиным? – механически уточнил Устин.

– Ну да.

С суеверным ужасом Устин посмотрел на телефон.

– А ты куда поедешь?

Устин замялся. Теперь пришла его очередь промолчать. Но от молодости так просто не отделаться.

– Любишь путешествовать?

– Не очень.

– Ты странный.

Устин опять увидел его: подпёр спиной стену, затушил в пепельнице окурок.

– Ты куришь? А я вот бросил…

Он и не спрашивал. Разговор не клеился, и от этого оба испытывали неловкость.

– Хочешь анекдот? – скучно предложил он.

– Нет.

– Ты, правда, странный.

Устин силился вспомнить этот разговор. Напрасно. Тот, кто его устроил, позаботился стереть его в памяти.

– Ты помнишь детство?

– Смутно.

– А я будто вчера… А школу?

– Это было давно. Мне уже двадцать.

Похоже, он ещё вёл счёт от рождения!

– А ты чем занимаешься?

Ему безразлично, но он вежливый.

– Сам не знаю. Добываю хлеб насущный.

– Это скучно. Попробуй всё бросить.

– И засесть за роман?

Устин знал, куда ударить. Но он не раскрылся. И всё вышло наоборот.

– Ах, ты пишешь! – раздался звонкий смех. – Писатели всё-таки большие пройдохи. Их уже давно нет на свете, а люди продолжают смеяться над их шутками и плакать над их вымыслами. Это продлевает им жизнь.

Повисла пауза. Он торжествовал, выстроив такое длинное предложение.

Луна равнодушно катилась меж звёзд. Ничего удивительного, подумал Устин, однажды каждому доведётся встретиться с собой. А может, это сон? Версия показалась Устину убедительней сигнала, заблудившегося во времени.

– Мать давно видел? Как она?

– Хорошо. Недавно ходили к отцу на кладбище, в годовщину смерти.

Значит, через полгода она умрёт, и он будет мокнуть под дождём на могиле родителей. Людей соберётся немного, из его друзей придёт лишь Платон Грудин. На прощанье он крепко пожмёт руку, хотя обнять не решится.

– А ты бы хотел знать будущее?

– Я и так знаю. Оно будет не таким, каким представляется.

– Это же относится и к прошлому, – машинально пробормотал Устин.

К чему всё это? Юноша уверен, что перевернёт мир. Стоит ли его разочаровывать? Пересказав прошлое, Устин мог бы поведать ему будущее. Но зачем? Всё равно ничего не исправить! Они были тенями, которые ложились в противоположных направлениях, потому что их общее «я» освещалось разным солнцем – на восходе и на закате.

– И как тебе это? – вдруг сказал он.

– Что?

– Жить после истории. В безвременье.

Он произнёс это с той безысходной интонацией, которая отличает человека мыслящего от просто образованного.

Устин растерялся. Откуда ему знать? Нет, это точно сон.

– Ладно, не отвечай, я догадываюсь Он зевнул.

Паузы становились всё продолжительнее. Они изматывали больше, чем слова.

Устин бесконечно устал. Если верить часам – каким? – они говорили уже полчаса, но по-прежнему оставались чужими. Чувствовалось, что и человеку, бывшему когда-то Устином Полыхаевым, было не по себе.

– С Рождеством.

– И тебя.

Но он уже положил трубку.

Шар безысходно вращался. Устин сидел в кресле и неотрывно смотрел на свою детскую фотографию.

Да, это был Обушинский.

А почему бы не поверить в метемпсихозу?

Разве юность, зрелость и старость не наши реинкарнации?

И почему тогда не брать интервью у самого себя?

Например так.

Устин Полыхаев: Скажите, сколь часто, наблюдая рассвет, вы думаете, что Земля вращается вокруг своей оси?

Полыхаев Устин: Никогда.

У. П.: А что угол между её осью и траекторией полёта составляет двадцать три градуса?

П. У.: Никогда.

У. П.: Считаете ли вы себя частью человечества? Свою жизнь принадлежащей всеобщей истории?

П. У.: Нет.

Или наоборот:

Полыхаев Устин: Скажите, сколь часто, наблюдая рассвет, вы думаете, что Земля вращается вокруг своей оси?

Устин Полыхаев: Почти каждый раз.

П. У.: А что угол между её осью и траекторией полёта составляет двадцать три градуса?

У. П.: Очень часто.

П. У.: Считаете ли вы себя частью человечества? Свою жизнь принадлежащей всеобщей истории?

У. П.: Конечно. А разве может быть иначе?

Человек – это набор субличностей, они сосуществуют, как профили одного интернетовского аккаунта.

Поэтому интервью может выглядеть и так:

Макар Обушинский: В чём состоит, по-вашему, назначение государства?

Устина Непыхайло: Чтобы делать нам гадости и пить нашу кровь.

Устин Полыхаев: Странный вопрос. Государство существует для того, чтобы вить из нас верёвки. И только для этого.