О дереве судят по плодам - Василий Шаталов

— Ничего, — ответил Алимов.

— А я все боялся за него, — признался Седлецкий. — Ну, думаю, прихлопнет и — крышка.

Бригаде Бекгула Алимова снова поручили бурить на калийную соль. На этот раз скважину 713-ю, расположенную к северо-востоку от Гаурдака. Вокруг — холмы, небольшие горы, которые как будто кто-то нарочно размалевал в самые различные тона: нежно-зеленый, красный, вишневый, желтый.

Станок Алимова проработал не больше двух дней, как приехал Седлецкий. Он хотел узнать, благополучно ли доставили буровую на новое место. Дело это не простое: местность овражистая, крутые спуски, подъемы. Интересовала, конечно, и проходка скважины.

Быстро прочитав вахтенный журнал, Владимир искренне удивился: прошло два дня, а забой уже на глубине пятидесяти метров. Здорово! Тем более, что породы тут высокой твердости, крепкие песчаники, известняки.

Просматривая керн, Седлецкий сказал:

— Мне кажется, соль здесь метров на сто выше, чем это считалось раньше. Как ты думаешь, Бекгул?

— Я тоже так считаю, — согласился Алимов. — Уже сейчас по керну это видно.

Потом пили чай. Главный геолог поднялся, чтобы распрощаться, и на всякий случай спросил:

— Вопросы есть?

— Есть, — услышал вдруг Седлецкий. Это сказал молодой парень с пышной золотистой шевелюрой. Судя по гимнастерке, он недавно демобилизовался из армии.

— Я человек тут новый, товарищ Седлецкий, — заговорил парень, — просто так, ради интереса, хочу узнать, когда образовалась эта самая калийная соль и много ли ее?

— Ясно! — с удовольствием сказал Владимир, поправляя очки. — Вопрос весьма интересный. Калийная соль образовалась давно — около двухсот миллионов лет назад в неглубокой лагуне древнего Юрского моря. Так что здесь, где мы с вами находимся, плескалось море. Но, как говорится, ничто не вечно под луной. После накопления калийной соли дно моря постепенно понижалось. С суши на нее сносился песок, глина, которые потом окаменели. Поверх окаменевших глин и песчаника легла толща серо-зеленых глин с тонкими прослойками известняков. Залегает соль на разной глубине: 300—500 метров. В отдельных местах она выходит на поверхность. Ну, а что касается ее запасов, то они исчисляются миллиардами тонн.

ЗАПОВЕДНЫЙ КОПЕТДАГ

Смотрите на горы, Лорх; нет ничего чище для размышления.

По-моему, нет человека, который был бы равнодушен к горам, к их величию и красоте. Именно об этом подумалось мне, когда впервые я увидел Копетдаг, взметнувший свои вершины к югу от Ашхабада.

Но прелесть гор познается не сразу. Так же, как море, они часто меняют цвета. И в этом одна из тайн их притягательной силы, их очарования. Мы часто видим горы то призрачно-бледными, почти не отличимыми от неба, то почти черными от клубящихся грозовых облаков, то в синеве всех оттенков — от самой слабой до самой густой, в легкой серебристой дымке. И всегда, независимо от того, какого они цвета, на них смотришь как на что-то таинственное, загадочное, непонятное.

Иногда пелена с гор спадает, словно им надоедает прятать свое «лицо» в облака да туманы и появляется у них желание полюбоваться на степь, на дольный человеческий мир. Чаще всего так бывает осенью. Горы в эту пору ясны до мельчайших подробностей. Трава на них уже выгорела чуть ли не до самых вершин и гигантские золотисто-смуглые складки скульптурно выпуклы. Резко синеют извилины. На склонах отчетливо видны арчовые деревья.

Величавы, торжественны горы зимой, когда их сплошь выбелят снега. Озаренные солнцем, они отбрасывают мощный свет — глаза прикрыть хочется! Ослепляющий, синеватый, этот свет льется на город, а вместе с ним льется на город и холод заснеженных гор.

А что в горах? Какие там птицы, звери, растения? И, наконец, какими будут горы, если их увидеть вблизи? — эти вопросы давно волновали меня. И, конечно же, ответы на них я мог найти только в горах.

Отправился я туда весной.

Когда город остался позади, а горы приблизились чуть ли не вплотную, машина свернула влево и начала подниматься по серпантину дороги. С каждым витком все выше. Повороты крутые, опасные. Только раз или два я посмотрел вниз и увидел светлую ленту шоссе, рассекавшую весеннюю зелень лугов. Это был вид, какой обычно открывается с самолета, когда он наберет изрядную высоту, сверху все кажется во много раз уменьшенным, игрушечным.

Повороты, кружившие голову, кончились, но дорога упорно продолжает набирать высоту. Справа тянется глухая каменная стена, слева за узкой, ничем не огражденной полоской дороги — черный провал. За ним ряды поднявшихся из тумана острых вершин. Сумрачно. Небо в сырых тучах. Вдруг по ветровому стеклу газика косо хлестнул дождь, забарабанил поверху. Дорога влажно заблестела, сделалась четче. Я зорко смотрю вперед, по сторонам. Чем выше дорога, тем ниже опускаются каменные вершины, тем шире между ними черные провалы. По ним, гонимые ветром, куда-то мчатся сизые клочья облаков. Они мчатся против движения автомашины и от этого замирает сердце, кружится голова. Невольно вспомнилось восточное изречение: «Ты, как слеза, на реснице аллаха». Точно. Малейшая неосторожность, и ты навечно канешь в пропасть.

Поднимаясь вверх, машина неожиданно вынырнула из облачного слоя и в эту же секунду в глаза ударил радостный солнечный свет.

А вот и перевал.

Здесь все было необычно. И прежде всего свет. Какой-то он был особенный: не яркий, не резкий, а приветливо спокойный. На уровне моего лица широко по горизонту над горами висели редкие облака. Они казались неподвижными, воздушно нежными и сильно сверились изнутри. Прямо от меня крутыми полукругами прыгал вниз, сиреневый асфальт дороги и уходил далеко к горизонту, сужаясь и теряясь в тумане, где-то на самом краю земли. По обеим сторонам дороги, наклонно вниз, уходили широкие горные овраги. Между оврагами расстилались на редкость ровные плато, покрытые травами, цветами. Такие же цветы виднелись на отлогих склонах холмов и в лощинах. Такого обилия цветов, такого грандиозного нашествия красок я не видел ни разу. Фон, на котором они выделялись, был золотисто-желтый. Такой чистый, яркий цвет бывает разве только у нарцисса или испанского дрока. Этот фон составляли небольшие заросли ярких золотистых цветов, по местному сары чоп. А корни и стебли этого растения используют для крашения тканей. Здесь были светло-лиловые ирисы, колокольчики, шафран, голубые васильки, бледно-розовые эремурусы, алели пятна шелковисто нежных маков, багрово-красных тюльпанов. Названия большинства растений я не знал. На некоторых сладко спали блестящие зеленые жуки, оранжево-красные шмели, нарядные бабочки. Вместе с цветком их раскачивало ветром. Но это нисколько не тревожило их. Скорее, наоборот: от легкого раскачивания им только слаще и глубже спалось.

Душист и прозрачен был воздух — именно так пахнет горный мед: сильно, с преобладанием одного стойкого аромата.

Где же, тот цветок, что издает такой приятный запоминающийся запах? Как отыскать его среди множества цветущих растений? Искал я его долго. И все-таки нашел. Это был скромный цветок из мелких желтых головок, собранных в тяжелый зонтик.

Другие мои поездки в Копетдаг были связаны с посещением Гермабской долины и расположенных рядом с нею гор. Поездок было много. Чаще всего они приходились на весну или осень, на то чудесное время, когда совсем не жарко, когда дышится легко и радостно.

Дорога в Гермаб не поднимается круто. Она долго идет среди голых и, на первый взгляд, ничем не примечательных скал. Но, как ни странно, ни скалы, ни дорога не утомляют. Они то высоко уходят в небо, то, резко понижаясь, сходят на нет, открывая за собой другие, затуманенные далью горы и долины, то смыкаются полукруглыми башнями, то нависают над дорогой отвесным утесом.

Вокруг — тишина, безлюдно, дико.

И как отрадно в этой каменной пустыне вдруг повстречать оазис — веселый, полный жизни! Этот оазис рожден речкой Секизяб, пересекающей огромную каменистую долину. Зеленой стеной придвинулся к воде тростник. На одном из султанов, раскачиваясь, сидит зеленая птица щурка. Речка несется, вскипает в галечном русле, наполняя все вокруг голосом живой природы.

Раздвинув камыш, дорога уходит дальше — на юг или юго-запад. И какое-то время, спустя приводит в Гермаб. Навстречу выбегают каменные осыпи, скалы, сады. Одна из скал до самого низа разрезана узким и мрачным ущельем. Колючий кустарник, цепляясь за мокрые стены, карабкается вверх. Внизу и на самом дне ущелья речка. Каким-то чудом к ней пробивается солнце, и вода кажется подсвеченной ярким зеленоватым светом. Сверкая чешуей, весело резвятся в ней рыбки-быстрянки.

Гермабская долина широка, поросла полынью и другими степными травами. К югу от нее синеет еще одна гряда Копетдагских гор. Торжественно величавы здесь утесы, по-вечернему сумрачны ущелья, неповторимо прекрасны просторные распадки. Часами я бродил по ним, и это доставляло мне величайшее наслаждение.