Избранное. Том 1 - Станислав Константинович Ломакин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Однако хватит воспоминаний. Выбор сделан, завтра на работу и надо идти обживать избушку. Хорошо бы кошку пустить по деревенскому обычаю, а то, говорят, домовой каждую ночь душить будет. Но ее нет. Ничего, пусть подушит немного, заведем со временем и кошку, и собаку.
Иван Васильевич вошел в избушку и основательно осмотрелся. В избе имелось одно окно, на небольшом столе, покрытом клеенкой, одиноко стояла железная кружка. Впритык к столу примостился топчан, сбитый из грубых досок, на топчане лежал матрац, небрежно прикрытый старым шерстяным одеялом. Одну четверть избы занимала русская печь с лежанкой, такие печи кладут только в Сибири. С ней не пропадешь даже в лютые морозы. Дрова имелись. Он приметил две спаренные поленницы, тянувшиеся от собачьей конуры до пристройки, которая, видимо, служит для хозяйственных нужд. Он разобрал немудрящий скарб, состоящий из самого необходимого. Ему вдруг захотелось, как в детстве, забраться на печь, правда подумалось: как Иванушка-дурачок. Ну и пусть, все равно многие так считают.
Вспомнилось стихотворение, написанное им два года назад, которое называлось «Ода русской печи». Последние строчки были такими:
... Я ностальгически скорблю по русской печи,
Хотя расстался с нею двадцать лет назад.
Она служила на Руси тысячелетья,
И двадцать первый век ей – не закат.
«Вот и встретился с тем, чего желал, – уже в полудреме подумал он, – хорошо, если приедут сыновья, будут мне незаменимыми помощниками. Надо их приучать к крестьянскому труду, приучать к общению с природой».
СЕМЬ ЧАСОВ В ЛЕНИНГРАДЕ
Главный конструктор авиазавода Семен Павлович Тюхаев в последнее время стал видеть один и тот же сон.
Во сне ему являлись события, которые действительно случились с ним в молодости, когда ему было девятнадцать лет. Сначала Семен Павлович удивился, что эта прошлая явь, возникшая во сне, так эмоционально всколыхнула память, взбудоражила мысли и чувства, но, когда события памятного для него дня стали являться во сне каждую ночь, он забеспокоился. Появились мысли– сомнения: «Может быть, старею, хотя до пенсионного возраста еще не близко и итоги прожитой жизни подводить рановато. А может это такая болезнь, если каждую ночь видится во сне одно и то же». Он все явственней, до мельчайших подробностей вспоминал тот обычный и в то же время необычный для него день. Семен Павлович ловил себя на мысли, что он и во время работы думает об этом случае. «Может взять внеочередной отпуск, – рассуждал он, – и все придет в норму». Однажды он даже пожаловался другу-коллеге по работе на то, что плохо спит ночами, а если спит, то видит один и тот же сон.
– А ты поделись, исповедуйся перед кем-нибудь, т. е. расскажи, что тебе снится, и все как рукой снимет, – посоветовал Петр Степанович.
– Ты это серьезно? – засомневался Семен Павлович.
– Вполне, – заявил друг, – давай рассказывай.
И Семен Павлович начал: «Я был курсантом высшего летного училища. В конце второго семестра первого года обучения вызвал меня подполковник, заместитель начальника училища по политчасти и говорит: «Поедете со мной в двухдневную командировку в Ленинград». Конечно, я очень обрадовался, так как никогда не был в Ленинграде. В первый же день мы быстро управились с делами и подполковник говорит: «У меня в городе есть еще дела, а Вам даю семь часов на ознакомление с Питером. Начните с Эрмитажа и основательно используйте предоставившуюся Вам возможность. Встретимся в двадцать ноль-ноль на железнодорожном вокзале у справочного бюро». Радости моей не было предела. Семь часов, почти целый день – и ни от кого никакой зависимости. Не теряя времени, поехал в Эрмитаж, там я ошалел от всего увиденного. Если бы дали возможность основательно осмотреть в течение трех месяцев, наверное, и этого времени не хватило бы, а так хотелось побывать во всех залах, все увидеть и запомнить. На третьем этаже Эрмитажа, в залах, где представлено западноевропейское искусство (точно запомнил) у портрета артистки Жанны Самари Ренуара познакомился с очаровательной, умной девушкой – Леной, коренной ленинградкой. Она охотно стала моим гидом. Лена водила меня по залам Эрмитажа, рассказывала о художниках, старалась войти во все тонкости их жизни. Вела себя Лена естественно и свободно, без всякого кокетства, никак не подчеркивала свою образованность. Но когда я задавал глупые вопросы, она смеялась и говорила:
– Откуда ты взялся, такой дремучий, где ты жил до этого времени? Ты что, никогда не слышал и не читал о Моне, Писсарро. Дега, Коро, Сезанне или ты меня разыгрываешь?
– Да что ты, Лена, – взмолился я, – вот ты называешь меня дремучим, а откуда мне быть просвещенным? У нас в Сибири, где я жил до училища, один книжный магазин на весь район, а после окончания семилетки я в 14 лет стал работать на комбайне.
– Ты меня прости, Семен, – просто сказала Лена, – но все равно ты – дремучий.
Из Эрмитажа мы вышли через три часа, а затем бродили по набережной Невы. Берега реки – из бетона и гранита, но есть просветы-ниши, в одну из которых мы вошли и спустились по ступенькам к воде. В тот день была чудесная погода, солнце еще стояло высоко. Изредка оно скрывалось за редкие клочковатые тучи, а когда выныривало – все сразу преображалось. Вода на Неве приобретала светло-зеленый оттенок, несильный ветер поднимал небольшие волны, которые искристо переливались блестками. Мы сидели на каменных ступеньках, смотрели на воду и молчали. Лена первой нарушила молчание и попросила меня рассказать что-нибудь о моих родителях. Что я мог рассказать об отце? Он погиб под Москвой в декабре 1941 года, ему шел 22 год. Понимаешь, Петр, – продолжил свой рассказ Семен Павлович, – когда я думаю об отце, то, наверное, его
