Иван Болотников Кн.1 - Валерий Замыслов

— Тут дело непростое.

— Поведай мне свое дело, Дорофей Фомич.

— Потом как-нибудь, — уклончиво ответил Кирьяк.

А про себя подумал: «Мыслимо ли дело о своих грехах подьячему Разбойного приказа рассказывать. Нет уж, лучше умолчать».

…Сильно разгневался тогда на своего приказчика князь Василий Шуйский. Кричал, ногой топал:

— У меня мужики из вотчины и без того ежедень по лесам разбредаются.

— Так ведь я, князь, из мужиков оброки выколачивал. Супротивничают они, — оправдывался Кирьяк.

— Так оброк нынче не собирают. Не те времена, Дорофейка. Намедни известил меня староста, что из Березовки после твоего погрома семь мужиков сошли. А куда — неведомо. Прикажу кнутом тебя бить нещадно, пес греховодный! Экий урон моей вотчине нанес.

— Я человек вольный, князь. К тебе на службу сам пришел и кабальной грамотки на себя не писал. Потому стегать меня кнутом не положено.

— В своей вотчине мне все положено. И не тебе меня судить, лиходей.

Василий Иванович звякнул колокольцем. В палату вбежал бойкий молодец.

— Кличь дворовых, Сенька. Дорофейку на козле[106] растяните. Всыпьте ему тридцать плетей за княжьи убытки.

Челядинец метнулся во двор, за холопами, а Кирьяк обиженно фыркнул:

— Верой-правдой тебе служил, князь. Пошто перед холопами меня бесчестишь?

— Наперед будешь знать, как с мужиками дела вершить. Не по тебе, вижу, эта служба. В Разбойном приказе твое место — за воровским людом досматривать. А с крестьянами похитрей надо дельце обставлять. Твоей башке это не под силу. Потому с приказчиков тебя снимаю. Кнута изведаешь — и ступай прочь с моего двора…

— Чего замешкался, Фомич? — вывел Кирьяка из раздумья подьячий.

— Пойду, однако, — поднялся с лавки Дорофей.

— С богом, с богом, Фомич. Зело много у меня дел государевых.

Глава 9

 Князь и бобыль

Афоня Шмоток толкался по темным сеням приказа, надеясь увидеть Болотникова. Мимо сновали челобитчики, мелкие приказные люди, истцы и стрельцы. Один из них подозрительно глянул на неказистого мужичонку и схватил его за сермягу.

— Уж не тебя ли я в кабаке видел, человече? Кажись, тебя Кирьяк по голове шмякнул.

«Выходит, Кирьяком супостата кличут», — подумал Афоня и перекрестился.

— Побойся бога, мил человек. Нонче скорбь всенародная по царевичу Дмитрию. Нешто ты — государев служивый в эту пору по кабакам ходишь. Грех, батюшка.

Стрелец что-то буркнул себе под нос и отпустил набожного человека.

Бобыль присел на лавку и стал выжидать. Вскоре он снова увидел Болотникова. В окружении шестерых стрельцов его вывели из приказа во двор. С Ивановской площади государевы люди пошагали к подворью Крутицкого митрополита, а оттуда свернули мимо хором боярина Морозова к Пыточной башне.

«Ох, плохи дела у Иванки», — горестно покачал головой Афоня.

Якушка осерчал: с первого же дня пропали двое ратников. Сказывают, убрели на торг да так и не вернулись. Неужели в бега подались? Едва ли. Афонька Шмоток сам в поход напросился, а Иванка с великой охотой на Воронцовом поле ратному делу обучался. Не иначе, как загуляли в кабаке. Придется кнутом наказать за экую вольность.

Князю о пропавших и словом не обмолвился. Уехал после обеда с ратниками на луг, надеясь, что к вечеру оба страдника вернутся в подклет.

В пятом часу Андрей Андреевич засобирался в Кремль. Конюший холоп вывел стройного вороного коня в богатом нарядном убранстве.

Андрей Андреевич легко поднялся в седло, натянул повод, но в это время перед конем бухнулся на колени невысокого роста мужичонка в сермяжном кафтане.

— Прости раба своего, милостивец. Дозволь слово молвить.

Телятевский недовольно сдвинул брови и хотел было огреть плеткой мужика, но раздумал. Заметил, что из светлицы глядела на него Елена. Не любит жена, когда он в гневе бывает.

— Говори, да покороче.

Афоня Шмоток, ткнувшись головой о землю и сложив на груди руки крестом, проговорил:

— Батюшка князь! Возри на мою слезную молитву. Заступись за сирот. Призвал ты нас с Иванкой Болотниковым из села Богородского на ратную службу. На Русь-то вон какая беда навалилась. Думали вместе идти под твоим началом. Лихо ты ливонцев бил, батюшка, и на басурманина с таким князем не страшно идти. Да вот беда приключилась, пресветлый государь наш и воитель!

— О деле сказывай, — поторопил красноречивого мужика Телятевский.

— Худое дело, батюшка князь. Знатного ратника мы лишились. Иванка Болотников — детина могутный. Во всей вотчине нет ему равных. Не ему ли в твоей хороброй дружине быть. Ан нет. Свели государевы люди богатыря нашего в Пыточную.

Андрей Андреевич еще более нахмурился. Ивашка Болотников ему ведом. Молод парень, но силы непомерной. Разумно мужик сказывает: такой ратник на поле бра ни не подкачает.

— В чем вина Ивашки? Встань с земли.

Афоня Шмоток поднялся, подтянул съехавшие порты и поведал князю о случившемся.

Андрей Андреевич внимательно выслушал бобыля и сказал свое слово:

— Смерду на господ и государевых людей поднимать руку не дозволено. Пусть сидит Ивашка в Пыточной.

Глава 10

 В пыточной башне

Крик. Пронзительный, жуткий…

За стеной пытали. Жестоко. Подвесив на дыбу, палили огнем, ломали ребра, увечили. Стоны, хрипы, душераздирающие вопли.

Холодно, темно, сыро…

На лицо падают тягучие капли. Тяжелые, ржавые цепи повисли на теле, ноги стянуты деревянными колодками.

Мрачно, одиноко, зябко…

Болотников шевельнулся. Звякнули цепи по каменному полу. Сплюнул изо рта кровавый сгусток. Хотелось пить.

Иванка с трудом подтянул под себя ноги, прислонился спиной к прохладной каменной стене. И снова жуткий вопль. Болотников зло ударил по стене колодкой.

У-у, зверье! Пошто людей губят. Ужель мало им крови. Вот и его без всякой вины в башню заточили. Прощай, ратное поле. Отсюда едва ли выбраться. В государевой Пыточной башне, сказывают, годами сидят. А ежели и выходит кто — долго не протянет. Здесь заплечные мастера — каты[107] горазды простолюдинов увечить.

Неправедная жизнь на Руси. Всюду кнут да нужда, горе, что стрела людей разит. «Горе горемыка: хуже лапотного лыка», — так Афоня сказывает. И ему крепонько досталось. В драку полез, заступился. А много ли ему надо? Дорофей его шибко по голове ударил. Очухался ли, страдалец? Зато и объезжему крепко попало. Дважды на полу побывал.

Послышались шаги — гулкие, неторопливые. Звякнула щеколда, скрипнула железная решетка. По узким ступенькам, с горящим факелом и железной миской спустился к узнику приземистый старичок в суконном армяке.

Тюремщик подошел к Болотникову, приблизил факел к лицу, забурчал:

— Совсем молодой. А-я-яй. Пошто с этих лет бунтовать? Не живется молодцам спокойно.

— Кой час, старина?

— Утро, детинушка. На-ко, подкрепись. Чай, проголодался?

Тюремщик поставил на пол миску с холодной похлебкой, протянул узнику горбушку черствого хлеба.

Иванка отвернулся к стене.

— Твое дело, детинушка. Вечером пытать тебя указано. Хоть и скудна снедь, а силы крепит.

— Пытать?… За что пытать, старик? — резко вскинул голову Болотников.

— Про то не ведаю. Одно знаю: уж коли в Пыточную угодил — вечером на дыбу к катам попадешь. Ох, жарко будет, детинушка.

Вечером к Болотникову вошли трое стрельцов. Сняли цепь, отомкнули колодки. Один из служилых ткнул бердышом в спину.

— Айда на дыбу, парень.

Иванка встал, хмуро глянул на стрельцов и молча начал подниматься по узкой каменной лестнице. Затем его подтолкнули к низкой сводчатой двери, возле которой застыл плечистый кучерявый тюремщик с горящим факечюм в руке.

В Пыточной полумрак. На длинном столе горят три восковых свечи в железных шандалах. За столом, откинувшись в мягкое кресло с пузатыми ножками, закрыв глаза, сидит худощавый, горбоносый дьяк в парчовом терлике нараспашку. Подле него двое подьячих в долгополых сукманах, с гусиными перьями за ушами. В углу, возле жаратки, привалился к кадке с водой рыжеволосый палач в кумачовой рубахе. Рукава закатаны выше локтей, обнажая короткие грузные руки.

Посреди Пыточной — дыба на двух дубовых стойках. Возле неё — орудия пытки: длинные железные клещи, батоги, гвозди, деревянные клинья, пластины, ременный кнут, нагайка…

Болотникова подвели к столу. Приказной дьяк на минуту открыл глаза, окинул недобрым взглядом чернявого детину и снова смежил веки. Спросил тихо:

— О крамоле своей сейчас скажешь, али на дыбу весить?

— Не было никакой крамолы. Вины за собой не знаю.

Дьяк кивнул подьячему.

— Чти, Силантий, о воровском человеке.