Великая степь - Виктор Точинов

Механик жал. А там, в Девятке, творилось что-то серьезное. Кто-то пожаловал в гости — и встречали его по полной программе. Калюжный, высунувшись из люка, безошибочно определял по звуку: танковые пушки, КПВТ, бомбометы… Ага, вот и «шилки» вступили…

Когда передовой БТР выскочил на вершину прибрежного холма, стрельба поутихла. Работали лишь пушки западного сектора обороны. Через несколько секунд замолчали и они. Но бойцы группы этот факт проигнорировали. Все их внимание приковало то, что творилось на партизанском пляже.

Любая змея, даже крохотная, умирает долго — обезглавленное тельце часами извивается в степной пыли, а сердце продолжает биться и сутки спустя. Когда же в змее шестьдесят метров…

Агонизирующий Хаа прошелся по «партизанке» спятившим асфальтовым катком. Камни не спасли глинолицых — камни рушились и хоронили их под собой. Убившая айдахара установка валялась сплющенным куском металла. Рядом две искореженные кучи тряпья — наводчики-глинолицые. Кровь змея заливала все. Крохотные ручейки ее сползали по раскаленной скале в озеро. В белесой воде расцветали красно-бурые кляксы. Бешеная пляска гигантских обрубков прекратилась. Хаа был еще жив. И — умирал победителем. Врагов не осталось. Огромный плоский глаз (вместо второго — кровавая дыра) неподвижно смотрел на поле боя. Желтый глаз.

Страшным зрелищем стал пляж — но и на него группа быстрого реагирования не обратила внимания. Потому что у самого берега возвышалась громада Водяного Верблюда.

Всё — скалы и холмы, живые и мертвые, застывшие на вершине бронетранспортеры и даже перерубленная, подергивающаяся туша айдахара — все казалось по сравнению с ВВ мелким и внимания не заслуживающим. Громадная башня шеи Верблюда наклонялась. Движение было стремительным, но гигантские размеры замедляли его для глаза — точно так же, на вид медленно, рушатся огромные здания. Пасть чудовища почти коснулась берега и раскрылась. Двойной частокол клыков прикрывал черную пещеру глотки.

— Не стрелять! —– крикнул Калюжный — он увидел.

…Обнаженная девушка подходила к Верблюду. Приблизилась к пасти вплотную. И — шагнула внутрь, проскользнув между клыками с ракету «земля-воздух» размером…

Калюжный застонал.

Пасть схлопнулась. Шея стала подниматься. Вода вскипела под могучими ластами. Отчаянную пальбу вслед чудовище проигнорировало. Закат окрашивал степь в цвет крови.

10

По степи брел человек. Брел от кочевья к Девятке. Олег Звягинцев. Хотя человеком это назвать было трудно — кошмарный манекен из покрытого спекшейся корочкой мяса. От движений корка трескалась, красные капли падали на траву. Зубы скалились в постоянной усмешке — губ не осталось.

Сзади, мелко перебирая лапками, бежал корсак. Жадно принюхивался к запаху крови. Но пока не приближался.

Человек остановился. И упал — как игрушка с кончившимся заводом. Корсак медленно, осторожно приблизился. Рука упавшего дернулась. Зверек отскочил и стал ждать. Ужин предстоял на редкость обильный.

Ночного пиршества корсака лишили. Колонна, которую вел в рейд лично Звягинцев-старший, нашла ободранное тело — чисто случайно. Олег еще жил, но в таких случаях медики виновато разводят руками. Умер он ночью.

К утру кочевье плотно — мышь не проскочит — обложили.

IX. Легенда

1

Ак-кончары шли степью — всадники, кибитки, верблюды. Овечьих отар — главного богатства степняков — не было. Часть овец захватили свирепые нукеры Сугедея, часть пала, не выдержав быстрых и долгих переходов — овцы достаточно медлительные животные.

Всадников тоже оставалось мало. На сто тысяч кибиток — меньше шести тысяч мужчин, способных сидеть в седле и держать оружие. И те были измотаны проигранными битвами, многие ранены.

Ак-кончары шли степью. Сзади оставался след из костей животных — на махан пускали лошадей и верблюдов. И — оставались крохотные безымянные холмики. Умирали дети. Умирали старики. Умирали раненые воины. Впереди летели вестники-хайдары с переломленными дротиками в руках. Ак-кончары просили мира.

На пятый день после перехода границы их старейшины поднесли Нурали-хану дары: черного коня, черного барана и черную собаку. Четвертым даром, не предусмотренным ритуалом, стала голова Тохтчи-нойона — последнего перебежчика от Нурали под бунчук Улюкай-хана, ныне погибшего владыки ак-кончаров.

Пресветлый хан плюнул голове в глаза, даже сейчас хитро прищуренные. И отшвырнул в сторону — недостойна быть пиршественной чашей. Остальные дары принял. Ак-кончары стали его подданными, население ханских земель неожиданно увеличилось вдвое. Правда, их, земель, больше не стало. Не стало больше овец. И воинов — не намного больше.

Но это неважно. Овцы окотятся, женщины нарожают воинов. По случаю объединения братских тюркских народов закатили трехдневный той. Нурали своими руками разделывал голову пресловутого черного барана, оделяя старейшин былых врагов кого ухом, кого глазом, кого губой — высшая честь у степняков. Буза лилась рекой. С пиршественной кошмы не вставали. Упившиеся спали тут же. Веселились, не думая о нависшем с востока Сугедее. О самозванном хане, явившемся ниоткуда и набравшем за последние год-два невиданную силу. О его непобедимой орде, свалившейся на голову старым владыкам степи, как беркут падает на зайца-толая…

На третий день, под конец пиршества, прискакал хайдар. С вестью о судьбе рода, после заключения мира откочевавшего на прибрежные пастбища, к самой Девятке.

И веселье как рукой сняло.

2

— Ты чем это у сугаанчаров разжился, мичман? — порой Гамаюн по привычке называл Ткачика именно так.

— Да вот, провернул один бартер… Степные сувениры, — туманно ответил морпех.

— И что же из вверенного имущества ты на сей бартер пустил?

Когда каждый штык на счету, держать нестроевого интенданта — роскошь. И обязанности каптенармуса (баталера, зампотылу, каптерщика, квартирмейстера и т.д. и т.п.) исполнял Ткачик. Флотские – народ хозяйственный. Утром Гамаюн краем глаза видел, как кавторанг притащил и загрузил в машину тяжело звякнувший сверток.

— Не наезжай, командир. Пустил на это дело исключительно личное имущество. Два номера «Плейбоя». От сердца оторвал. Видел бы ты, как глаза у мужиков здешних загорелись… Да и дамочки заинтересовались.

— Смотри, грянет тут сексуальная революция. А ты в ее родоначальники угодишь…

Последние дни они с Ткачиком общались примерно в таком стиле. Разговор, начатый после поломки бензовоза, не возобновился.

Дальнейшее обсуждение вопроса: от сердца или от какого другого органа оторвал экс-мичман пресловутые «Плейбои» — пресек свист с вершины скалы, известной как Верблюжья Голова. Сигнал от Багиры. Из степи приближался всадник.

Хайдар от Пака.

3

Послание оказалось в двух частях. Первая часть — четыре исписанных мелким почерком листа. Вторая — две аудиокассеты.

Гамаюн мельком просмотрел листочки. Пак раскопал некий гуляющий по степи шедевр устного народного творчества — музыкальную поэму неизвестного автора. Название в вольном переводе звучало как «Легенда о Ваир-хане, его дочери луноокой Джеймун и восьмипалых онгонах».

Дату создания легенды Пак не смог установить даже приблизительно. Но из разряда свежих бестселлеров она вышла как минимум несколько поколений назад — информатор Кулая, сам не молоденький, слышал шедевр еще от деда.

На кассетах имел место текст поэмы в исполнении певца-акына. На листках — сжатое изложение Кулая. Ну что же, приобщимся к местной поп-культуре…

…Дребезжание дутара вполне гармонировало со старческим фальцетом певца. В русском переводе нерифмованные вирши звучали примерно так:

Велик и могуч был властитель степи Ваир-хан. Велик Ваир-хан!

Кочевья его занимали всю степь до последнего моря. Велик Ваир-хан!

Стада тонкорунных овец не исчесть, как песок у Синей Воды.

Велик Ваир-хан!

Коней табуны, проходя, сотрясали копытами землю,

Велик Ваир-хан!

Табунщики их Ваир-хана считали владыкой.

Велик Ваир-хан!

Верблюдов могучих мохнатые спины казались ковром,

Велик Ваир-хан!

В степи расстеленным веленьем великого хана.

Велик Ваир-хан!

И т.д. и т.п. Короче, велик и славен Кочубей, его поля необозримы… А на деле-то, небось, правил хан на территории с пару районов будущей Джезказганской области. Ох уж эти поэты…