Только вперед - Борис Раевский

И все ребята сейчас же подумали:

«В самом деле! Как это им раньше не пришло в голову? С больной рукой Волгу не переплывешь! Факт!»

— Да, хлопцы, попали вы в самую точку! — серьезно ответил Леонид. — До войны мог я Волгу много раз туда и обратно переплыть… А вот теперь тяжеловато. Повредили мне руку враги.

Он задумался и замолчал. Нахмурившись, молчали и ребята.

— А может, заживет рука-то? — тихо спросил Витя.

— Конечно, заживет! — встрепенулся Кочетов. — Лето наступит, и айда — поплывем через Волгу!

Ребята сразу повеселели и снова шумно заговорили. Тут наступил удобный момент, и Витя спросил про веревку с кирпичами.

— Эге, да ты настоящий разведчик! Откуда знаешь про веревку? — удивился Леонид, но подтвердил, что все правильно.

Он действительно лечит свою больную руку веревкой. И хотя это лекарство показалось ребятам очень странным, несомненно было одно: Витя говорил правду.

Стояло ясное морозное утро. Лучи солнца падали на снег, и он вспыхивал тысячами огоньков. Вся Волга, насколько видел глаз, была покрыта сверкающей белой простыней.

Ребята гурьбой сбежали на лед и увлекли с собой Кочетова. Здесь мальчишки ломами и лопатами долбили лед. Леонид выбрал себе пешню потяжелее и стал помогать. Вскоре он пробил прорубь и вместе с ребятами быстро расширил ее.

Рыбы, задыхавшиеся подо льдом, жадно бросились к открытой воде. Серебристые головы и хвосты то и дело выскакивали на поверхность. Леонид склонился над прорубью и на миг отшатнулся. Рыба кишела так густо, — ее даже не надо было ловить: просто бери ведро и вычерпывай.

Вскоре хозяйки Мало-Дмитровской, Большой Дмитровской, Волжской и Калининской улиц удивленно провожали глазами странного бегуна, неловко размахивавшего на бегу больной правой рукой. На левой руке у него болталась сетка — «авоська», и в ней шевелился серебристый живой груз — наверно, с полпуда большие жадно разевающих рот рыб.

Это Леонид нес домой с Волги подарок ребят. По тем временам дар был просто царский.

«Зажарю вечером парочку лещей, — радовался Леонид. — Где бы только масла достать? Хоть немного… И вдобавок уху сооружу! Давным-давно уж я так не обедал!»

Дни Кочетова мелькали быстро, как странички календаря, перелистываемого нетерпеливой рукой. Каждый день был похож на предшествующий, и каждый день приносил что-то новое.

Уже почти полтора года жил Леонид в тыловом приволжском городе.

Уезжая из Ленинграда, он долго думал: «Куда направиться?»

В эти дни Леонид неожиданно для самого себя с болезненной остротой ощутил, что во всем мире, кроме тети Клавы, нет у него ни одной родной души. Друзья есть, а родных — нет. Где-то, кажется, в Днепропетровске, жил его дядя, паровозный кочегар. Но Леонид не знал адреса, да и самого дядю почти не помнил. И жив ли он?

С грустью убедился Леонид, что ему почти безразлично, куда ехать: в Ташкент или на Урал, в Новосибирск или Уфу. Нигде и никто не ждал его.

Хорошо бы к Виктору Важдаеву, но в Москву не пускают. А остальных друзей война раскидала по фронтам…

Так сидел он на забитом до отказа, пропахшем потом и махоркой вокзале, уже на «Большой земле», за триста километров от Ленинграда, и ждал посадки в эшелон. Он даже толком не разузнал, куда пойдет этот длинный товарный состав, наспех приспособленный «под эвакуированных». Куда-нибудь привезут — и ладно!

И вдруг — он чуть не вскочил со скамейки. Как же он это забыл?! Тракторостроители!.. Завод, который стал ему таким близким, перебазировался на Волгу. Конечно, Леонид поедет туда же!

Тотчас поспешил он в эвакопункт, выстоял длинную очередь к начальнику и добился, чтобы ему переменили проездные документы.

…Приехав в незнакомый город, Леонид сразу направился на завод. Большинство его учеников-пловцов ушли на фронт. Но оставшиеся встретили Кочетова, как родного. Первое, что он увидел, был висевший на стене портрет. Лицо паренька на нем казалось очень знакомым. Вероятно, фотограф, прежде чем щелкнуть затвором аппарата, попросил паренька улыбнуться. И тот улыбался одними губами, глаза его оставались серьезными, сосредоточенными.

Грач! Конечно, это Николай Грач! Леонид часто видел этот портрет на заводской «Доске почета». Но тогда он был окружен алыми флажками, а теперь — черной, траурной каймой.

Кочетов узнал: позавчера на завод пришло известие о гибели Николая Грача. Об этом взволнованно рассказывали Леониду сразу несколько человек. Эх, и жаль парня!

Не забыть Леониду, как он провел свою первую ночь в этом приволжском городе. Бухгалтер Нагишкин — похудевший, одетый в серый ватник, но все с тем же изящным пенсне на носу — привел его к себе в комнату, которую он насмешливо называл: «мое купе».

Комната действительно напоминала отделение железнодорожного вагона: постели в ней были устроены в два ряда, один над другим. Иначе в восьмиметровой комнатке не разместилась бы семья Нагишкина — он сам, жена и трое детей. Кочетов хотел сразу же уйти, чтобы не стеснять людей, которым и без того не повернуться в этой крохотной каморке.

Но Нагишкин и слушать ничего не хотел. Так и прожил у него Леонид почти две недели, пока Городской комитет физкультуры не предоставил ему маленькую комнату.

Нагишкин оказался удивительным жизнелюбом. Никогда не терял бодрости, во всем, даже тяжелом, суровом, находил смешную сторону.

— Я своей комнатушкой доволен, — говорил он. — У всех холод собачий. Дров нет, топят щепками, соломой, досками от забора, даже старыми табуретками. А у меня — красота! Никакого отопления не требуется: своим дыханием обогреваемся!

Нагишкин всячески помогал Кочетову наладить жизнь на новом месте: получил для него пропуск в заводскую столовую, раздобыл валенки. Все это было крайне необходимо: Леонид уехал из Ленинграда, не взяв с собой почти ничего.

Конечно, Кочетов и сам мог бы получить и пропуск в столовую, и валенки. Надо было пойти в Горсовет. Но Леонид никуда не обращался за помощью.

«Многим сейчас потруднее моего, — думал он. — Вот устроюсь на работу — все наладится».

А скромный, тихий бухгалтер Нагишкин, оказалось, умеет не только просить, но даже требовать (правда, жена его утверждала, что только для других, а для своей семьи ни комнаты порядочной, ни дров не достал).

Нагишкин приходил и решительно заявлял:

— Чемпиону Советского Союза нужна кастрюля я чайник! — и через некоторое время действительно появлялись и кастрюля, и чайник.

Однажды Нагишкин уломал Кочетова сходить вместе с ним в Горторготдел. Бухгалтер где-то разузнал: получена партия ватных стеганых брюк.

«Вот бы Леониду такие!» — загорелся он.

Но для этого требовались не только талоны из промтоварной карточки, а еще и ордер.

Они прошли в кабинет какого-то горторговского начальника. За солидным столом сидел высокий молодой мужчина в военном кителе без погон, правая рука у него висела на повязке.

«Как и я, ранен в руку», — мелькнуло в голове у Леонида, и он сразу проникся симпатией к этому бывшему фронтовику.

Каково же было удивление Леонида, когда он вдруг узнал в горторговском начальнике Холмина, своего однокурсника!

Не успел Леонид сообразить, что делать, как Холмин, встав из-за стола, приветственно откинул левую руку, будто приглашая Леонида в свои объятия:

— Кочетов! Дружище! Какими судьбами?

Нагишкин радостно засуетился:

«Вот повезло! Значит, они приятели?? Теперь-то брюки наши!»

Леонид растерялся. Обниматься с Холминым он не хотел, просить у него ордер тоже было неприятно.

— Ну, как ты? Где воевал? — спросил он, лишь бы что-то сказать.

— Да, было дело, повоевали, — небрежно, вскользь заметил Холмин. — Теперь вот хозяйствует. Бюрократом стал, — он с усмешкой похлопал рукой по бумагам, лежащим на столе.

Кочетов хотел было спросить, как он — мастер спорта — очутился в торговом отделе, но передумал:

«Ловкач… Был пройдохой и остался…»

— Видите ли, мы к вам по делу, — некстати вмешался Нагишкин. — Насчет ордерочка… На брюки. Товарищу Кочетову, чемпиону Советского Союза…

Леонид зло посмотрел на Нагишкина, но тот не понял его взгляда.

— Брюки? — Холмин улыбнулся. — Дошел, значит? Ай-ай-ай! Ну, это мы мигом! Старые приятели, как-никак…

Он вырвал из блокнота листок и что-то быстро написал на нем толстым синим карандашом.

— Пожалуйста!

Нагишкин взял бумагу, прочитал, снял пенсне, протер стекла платком, надел на переносицу, снова прочитал листок и молча, недоуменно подняв брови, передал его Леониду:

Там было крупно, размашисто написано:

«Спиридон Трофимович! Отпусти подателю сего 1 (одно) женское пальто. Из нашего фонда. Холмин».

Леонид растерянно сказал:

— Я просил брюки…