Чёрный Янгар - Карина Демина

Он тянется к Янгару, и в руках его ошейник.

– Нет! – Янгар пытается отстраниться, но он связан, опутан по рукам и ногам.

– Да.

Раскаленная полоса обвивает шею. И громко щелкает замок.

– Никто не уходил от Хазмата! – Хозяин весел. Он запрокидывает голову, и на горле его виднеется бурая линия шрама.

– Ты мертв!

– Ты тоже, – возражает Хазмат, трогая рубец руками. – Ты умер рабом. Моим рабом. И теперь принадлежишь мне.

– Нет!

– Тише. – Смуглая ладонь Хазмата с внезапной нежностью касается щеки. От нее пахнет цветочным маслом. И Янгар тянется за этой ладонью, умоляя не оставлять его.

…Не мужская ладонь – женская.

– Тише, – повторяет Пиркко, сменившая Хазмата.

Ныне она без серебряной маски, и лишь красная краска лежит на губах ее, яркая, словно рябина зимой.

– Зачем ты себя мучаешь? – Пиркко наливает в чашку вино и подносит к губам. Она без страха и отвращения касается грязных волос Янгара. Гладит его щеки, вытирает белоснежным рукавом испарину. – Пей.

Она держит чашу осторожно.

Терпелива.

Янгар пьет, пытаясь отрешиться от боли, которую испытывает его несчастное тело.

– Пей, бедный сын Полоза. – В синих глазах искреннее сочувствие. – Мне жаль, что так вышло.

Она наклоняется и шепчет на ухо, так, что никто больше не слышит. Да и есть ли кто-то в подвале?

– Ты… поможешь? – Слова даются с трудом. И голос сорван.

– Конечно, я помогу. Я пришла, чтобы помочь тебе.

– С…спасибо.

– Не спеши, Янгар. – Пиркко отставляет чашу. – Я не смогу тебя вывести отсюда. Как не смогу удержать руку отца. Он… сложный человек.

Она кладет пальцы на пятно свежего ожога и поднимается на цыпочки, заглядывая в глаза.

– Скажи ему то, что он хочет знать.

– Нет.

– Скажи. – Пиркко нажимает, и тонкая корка сукровицы лопается. – Тогда тебя помилуют. Позволят жить. Ты ведь хочешь жить?

Да. Кто не хочет жить?

– Конечно, я по глазам твоим вижу. Мой муж готов простить тебя…

Она улыбается уголками губ. И в глазах ее Янгар видит жадное животное желание. Пальцы же Пиркко раздирают раны.

– Ты хорошо выносишь боль, – признает она, вытирая руку о тот же измаранный его потом рукав. – Но зачем, Янгар?

– Нет.

– Подумай. Отец не отступит, пока не узнает, где спрятана Печать. И с каждым днем он будет все более настойчив.

– Нет.

– И Вилхо, глупый, думает, что папа старается для него. Он позволит сделать с тобой все, что отцу вздумается. – Пиркко не без труда поднимает железный прут, раскаленный добела. – Но если ты проявишь благоразумие, то…

Он пропадает в забытьи раньше, чем прут касается кожи.

– Потерпи. – Ласковые руки лета забирают боль. И Янгар дышит.

Снова трава в россыпях ранних рос. И небо.

Сокол.

Аану.

– Ложись, – просит она, и Янгар подчиняется. – Все пройдет, мальчик, все пройдет, и боль забудется.

Ему все-таки позволяют обернуться.

Не Аану, но женщина с золотыми длинными косами. И глаза незнакомки желты. А тело ниже пояса змеиной золотой чешуей покрыто.

– Когда-то Великий Полоз полюбил смертную женщину, – сказала она.

– Тебя?

– Меня. Это было давно. Он украл мою юность. И разделил со мной зрелость. Выпил старость до дна, а сделав последний глоток, поймал душу. – Она раскрыла ладонь, и Янгар увидел, что та почти прозрачна. Кожа женщины отливала серебром.

– Небесный Кузнец сделал это тело. А мой муж отдал за него десятую часть всех подземных жил.

Волосы ее были холодны. И не волосы – металлические нити, тонкие, звонкие, но живые.

– Золото, – рассмеялась женщина. – Полоз подарил его мне. Ты храбрый мальчик. Мы слышим зов твоей крови. Нашей крови.

В желтых очах змеедевы вспыхивает ярость. И гаснет.

– Потерпи, маленький змей. Все закончится.

– Я умру?

– Ты боишься?

– Нет. Не за себя…

– За ту девушку? У нее свой путь, но идет она ради тебя. В этом весь смысл.

Золотые руки, покрытые узором мелкой чешуи, заставляют раны затянуться.

Во сне нет боли.

– И ты будешь жить ради нее.

– Мне не позволят.

– Позволят, – возразила змеедева. – Они слишком жадны, чтобы дать тебе умереть, не получив ответа на свой вопрос. И когда поймут, то…

Она не успевает сказать.

Золотые косы вдруг обвивают Янгара, словно пытаются защитить золотым коконом от реальности. Но слишком зыбок его сон.

Вновь камера.

Каменная стена.

Вонь.

И пламя, что гудит в камине.

Кресло, которого прежде не было. И Вилхо, в нем сидящий.

– Он очнулся? – Капризный голосок причиняет новые мучения, и Янгар открывает глаза. – Очнулся… Вы должны были привести его в порядок. От него воняет.

И от кёнига тоже. Кисловатый запах болезни пробивается сквозь смрад, царящий в камере. Вилхо стал еще толще. Роскошный халат его, подбитый горностаем – Вилхо мерзнет и руки кутает в горностаевой шали, – не скрывает очертаний грузной фигуры. Ткань забивается в складки тела. Опухшие ноги обернуты белым полотном. Мягкие руки лежат на животе. Ладони раздулись, как у утопленника. Лицо заплыло, и глаз почти не видать.

Пиркко подает мужу кувшин с розовым маслом, но кёниг отмахивается.

– Почему он не говорит?

– Где Печать? – Голос Ину доносится из-за спины. И Янгар успевает сжаться в преддверии очередного удара. Боль такая яркая.

Рыжая, как пламя, которое карабкалось по стенам его дома.

– Где?

Уйти не позволяют.

– Где?!

– Он должен заговорить!

– В д-доме… – получается разлепить спекшиеся губы. – В доме…

– Что он сказал? – Кёниг подается вперед, едва не опрокидывает кресло. Он так увлечен, что не видит, сколь брезгливо кривится нежная его супруга.

Еще один глупец, который верит, будто Ерхо Ину старается ради него. Вилхо предначертано умереть, освободив трон достойному.

– Он солгал, – отвечает Тридуба. – Тайника не было в доме.

– Т-ты н-не…

– Знаю. Твоя матушка была столь любезна, что рассказала правду. Туро Уто ушел с Печатью и тобой в Белую башню. А вернулся уже без Печати.

Мама… Мама любила драгоценности и наряды. Зеркала. Она не была злой и, наверное, думала, что может откупиться от беды. Отдать Печать кёнигу и получить взамен тихую, спокойную жизнь. Ей ведь обещали, что не тронут.

– Она не з-знала…

– Зато ты знаешь, – спокойно замечает Ерхо Ину и повторяет вопрос: – Где?

Боли слишком много, и Янгар уходит от нее в теплые надежные объятия Великого Полоза. Его чешуя горяча, а глаза темны. В них Янгар видит сожаление.

Великий Полоз не способен помочь.

Пока.

Еще не время.

Но он придет… обязательно.

Янгар будет ждать. И жить будет. Не ради мести и Полоза, но потому, что в Горелой башне ждет его маленькая медведица, которая обещала подарить сына.

Надо только выдержать.

Глава 35

На краю

Несмотря на помощь рабов, Вилхо с трудом поднялся наверх. Лестница, ведущая в подвал, была узкой, сырой и с крутыми ступенями, которые вдобавок потрескались. Каждый шаг Вилхо давался нелегко, он то и дело останавливался отдыхать, а рабы поспешно вытирали пот, разминали разбухшие ступни и узловатые колени, руками пытаясь изгнать дурную кровь.

Вилхо терпел.

И все же самый верхний пролет он не сумел преодолеть, так и повис в руках невольников, обхватив могучие шеи. Зависть кольнула: вот люди ничтожные, но полны они сил. А Вилхо? Он благословлен богами, и Оленья корона сияет на его челе. Многие земли лежат под его рукой, и бессчетно людей готовы исполнить его волю. Но отчего тогда точит тело его неизвестная болезнь? Чем заслужил он это?

Рабы на руках подняли Вилхо и усадили в паланкин. Спеша услужить, они напихали под спину подушек, которые вдруг показались жесткими, каменными, хоть и набиты были мягчайшим пухом. Одеяло же, брошенное на ноги, сделалось тяжелым. И вонь, от него исходившая, пробивалась сквозь розовое масло, флакон с которым Вилхо держал у носа.

Но масло не помогало. Ни здесь, ни в пыточной… Права была Пиркко, не следовало заглядывать туда. Грязно. Смрадно. И крови много. От вида крови подкатывала дурнота, а в ушах до сих пор стоял крик Янгара, звериный какой-то.

Надо было сказать, чтобы ему рот заткнули.

Хотя тогда он не сумеет ответить на вопрос, который Вилхо весьма интересен.

Плавно плыл паланкин, мелькали за шелковыми занавесями тени людей, которые, впрочем, не пытались приблизиться к кёнигу.

– Позволь разделить твои думы, муж мой. – Пиркко-птичка, устроившаяся в ногах, всегда заговаривала именно в тот момент, когда Вилхо готов был слушать. Она же, приподнявшись, поправила съехавшее одеяло и флакон забрала, сказав с укором: – Муж мой, верно, забыл, что от слишком резких запахов у него головокружения случаются.

Забыл. И вот вспомнил. Покачнулся паланкин, поплыли перед глазами разноцветные пятна, и отступившая было дурнота вновь о себе напомнила.

– Ах, там было так душно. – Крыло веера трепетало в умелых руках Пиркко. – Совсем нечем дышать… и это зрелище…