Встреча от лукавого - Алла Полянская

В ванной на столике лежит шелковая сиреневая пижама и такой же халат. Все это великовато мне, Ольга выше меня и плотнее, но надеть чистое после душа очень приятно. И ткань красивая, я думаю, что бабушка, возможно, была права насчет необходимости носить красивые вещи. Она вообще всегда была права, как впоследствии оказалось.

Тонька спит, иногда всхлипывая во сне. Я сажусь рядом и глажу ее головку – все, Лина, отныне ты больше не должна раскисать, потому что, пока не поправится Петька, ты в ответе за все, и за Тоньку в том числе. Теперь она младшая в семье и нуждается в заботе.

– Лина, идем поедим.

Матвей уже переоделся в домашнюю одежду и пахнет чистотой. Он очень мне нравится, но что теперь об этом думать? Вообще не время. Зря я уехала из больницы, мне надо было остаться там с братом. Но Тонька очень устала, тут без вариантов. Она не ныла, молча терпела и голод, и усталость, только плакала тихонько, и я не могла ее утешить, а должна была. Потому что, кроме меня, рядом с ней никого нет. Она это поняла еще в больнице, а до меня дошло только сейчас.

– Это картошка, и еще салат есть, если сможешь проглотить.

– Нет, дай мне кетчуп.

Я не могу глотать салат из свежих овощей, зато залью пюре кетчупом, это мне тоже вкусно. Еще бы яблочного сока свежего. Или хотя бы какого-нибудь.

Голова болит, аппетита нет. Поковырявшись в тарелке, я понимаю, что больше не могу сидеть и разговаривать, вообще ничего не могу. Матвей это как-то понял, он поднял меня на руки и понес наверх. Потолок качается перед глазами, голова болит зверски, и тревога не хочет меня отпускать.

Но ей пришлось.

Тонька сидит на моей кровати, растрепанная и бледненькая, в руках у нее стакан с соком. Сок свежевыжатый, яблочный, пахнет так, что у меня слюнки текут.

– Видишь, Матвей, как надо ее будить.

Тонька улыбается и протягивает мне стакан. Матвей сидит в кресле и задумчиво смотрит на меня. Да, я его понимаю. Видимо, он думает о том, как его угораздило связаться с таким чучелом, и прикидывает, как выйти из ситуации, максимально соблюдая приличия. Нет, тут без обид, я понимаю.

– Пей, Лина, это полезно.

Она говорит это Петькиным тоном, и я враз вспоминаю все и сжимаюсь от мысли, что там с братом.

– Лина…

Тонька протягивает мне стакан, и я с трудом сажусь в кровати. Голова болит тупо и упорно. Я беру стакан и делаю глоток.

– Матвей туда киви добавил и виноград. Это яблочно-виноградно-кивный сок.

– Слово «киви» не склоняется, Тонь.

– Как тогда сказать?

– Просто – сок из киви.

Тонька покладисто кивает и поправляет на мне одеяло, я думаю о том, что, если сейчас зареву, она, пожалуй, испугается, а только предательские слезы – вот они. Петька всегда заботился обо мне, Тонька маленькая, но она тоже это делает.

– Тонюша, там Полина Андреевна твою одежду погладила, пойди, забери. – Матвей улыбается, глядя на нас. – Пора переодеться, скоро завтракать.

Тонька прыгнула на пол и была такова.

– Удивительный ребенок. – Матвей сел на краешек кровати. – Я хотел тебя разбудить, время обеднее, а она говорит – нет, не буди, Лина будет сердиться. Надо сока яблочного сделать, и она сама проснется. Ну вот, теперь я знаю, как тебя нужно будить, чтобы ты не сердилась.

Он. Собирается. Меня будить. Абзац…

– Мэтт, я понимаю, что ты планировал все не так, но…

– Пей сок, Лина. – Он дотрагивается до моей щеки. – Температура, так я и думал. Мало ли что я планировал. С тобой бесполезно что-то планировать, так что отложим планы до лучших времен. Твое дело – выздоравливать, остальными делами займутся профессионалы. Я звонил в больницу, там пока без изменений – но твой брат жив, и это главное. Тебе мать рассказывала, как я открыл машину с бомбой?

– Да…

– Так вот, я тогда был примерно в таком же состоянии, как твой брат. Конечно, повреждения были другие, но Семеныч не верил, что я выживу, – а я выжил. Я помню, как блуждал по бесконечным коридорам, думая только об одном: если не найду выхода из них, моя мать умрет. Мама… она очень разная бывает и один раз уже пережила потерю – когда погиб наш с Дэном отец. Я знал, что, если не найду выхода из этих коридоров, она не переживет. И я нашел. У твоего брата тоже есть стимул – ты и Тоня. И бабушка ваша, о которой мне Тоня рассказывала. Уж не знаю, что там за щенок такой особенный живет у нее во дворе, но Тонька мне о нем взахлеб – и о том, как ездили, и как ты ей покупала пупсиков, и шкатулку музыкальную подарила, и…

Нет у меня больше сил это терпеть. Проклятые слезы катятся, откуда их столько?

– Ну что ты, малыш!

Матвей обнимает меня, прижимает к себе – и мне совершенно не хочется шарахнуться в сторону, как я шарахалась от Виктора. Нет, Матвей – не Виктор, тут совсем другие танцы.

– Не надо плакать, все будет хорошо.

Может, будет, а может, и нет, кто это знает?.. Только Петька в больнице, и бабуля не знает, что случилось, и где-то есть человек, которому мы мешаем, и я представить себе не могу, кто это может быть.

Дверь открылась, заглянула давешняя женщина.

– Тоня с девчонками играет – она, оказывается, болела ветрянкой. Говорит – у меня были такие же горошины, когда я в садик ходила! Хоть на этот счет можно не беспокоиться. Обед готов, Лина, вы спуститесь?

Я бы спустилась, но больше всего мне хочется спать.

– Нет, Полина Андреевна, мы здесь поедим, я сам все принесу. – Матвей опускает меня на подушки и поднимается. – Скоро доктор приедет, осмотрит девчонок и Лине повязку сменит. Вам и с детьми возни хватает.

– Эта девочка – чудо какое-то. Девчонки вокруг нее, как козы, скачут, в куклы затеялись. Ну, что ж, хозяйничайте сами, я к детям пойду.

Матвей поднимается и идет к окну. Я стараюсь не смотреть на него, но все равно смотрю. И думаю о том, что если этот парень чувствует ко мне хоть половину того, что чувствую сейчас я…

– Лина…

Он смотрит на меня, и я понимаю, что места сомнениям больше нет. Конечно, он никогда не узнает, что мы с его матерью проделывали вместе, да и ни к чему ему такие знания, но это будет последняя моя ложь ему. Даже не ложь, а молчание.

Есть темы, которые не стоит трогать, зарытые трупы – как раз такая тема. И пусть трупы останутся там, где есть, далеко не все мертвые достойны скорби и памяти.

21

Фролов восседает во главе стола важный, как китайский император. Его просто распирает от важности, и Ольга прячет улыбку – все-таки нужно с пониманием относиться к слабостям мужчин. Два дня в доме Ольги мы провели с Матвеем. И все это время я понятия не имела, что происходит за пределами этого дома. Неумолимый Семеныч, приезжавший осмотреть мою многострадальную голову, строго-настрого запретил мне всякие волнения. Зато мы с Тонькой могли расспрашивать его о Петьке. И хотя он предпочитал давать уклончивые ответы, Петька все еще жив, а значит, у нас есть надежда.

– Я думаю, завтра ты сможешь вернуться домой, Лина.

Догадайся, мол, сама. Я смотрю на Ольгу – она сидит с непроницаемой миной, но глаза ее смеются. Она знает слабость Фролова, ну любит человек быть самым умным. Что ж, у всех свои недостатки.

– Лина, что ты знаешь о своих родственниках со стороны брата? – спрашивает он.

– Ничего. – Я пожимаю плечами. – Петькиного отца я несколько раз видела, когда он к бабуле приезжал, но он не мой родственник. У нас с братом отцы разные, и его родные моими не являются.

– Это я знаю. – Фролов откашлялся. – Как и то, что ни ты, ни твой брат никогда не видели никого из них, а между тем у отца твоего брата есть, кроме него, еще трое детей от последующих жен.

– Ну про них тоже знаю, мне бабуля рассказывала. Но они не то алкоголики, не то просто люмпены, насколько я понимаю.

– Снобка маленькая. – Фролов ухмыльнулся. – Это верно только относительно средней дочери и младшего сына. А вот старшая дочь, родившаяся через два года после Петра, в эту схему не вписывается. Вторая жена Николая Мишина, то бишь отца Петра, развелась с ним и уехала с грудной дочерью в Верхний, откуда она родом. Там вышла замуж за местного парня, который впоследствии стал старшим следователем местного райотдела. Общих детей у них не было, следователь Кондратьев удочерил девочку и вырастил ее как свою, дал ей образование, и впоследствии она вышла замуж за многообещающего молодого юриста, который открыл свою нотариальную контору здесь, в Александровске. Нотариуса этого ты знаешь, его фамилия – Гармашов. Девушка, которая сидит у него в приемной, – его жена, единокровная сестра твоего брата Марианна Гармашова, урожденная Мишина, а потом – Кондратьева. Понимаешь, в чем тут дело?

– Нет.

Может, ранение в голову сказывается, но я в толк взять не могу, какое отношение к моим неприятностям имеет какая-то Марианна, даже если она Петькина сестра? Он ее никогда не видел, не то чтобы имя ее знать.