Мир неземной - Яа Гьяси

– Ты даже файл завела?

– Ага. Там целая простыня. Тебе понравится.

Я закатила глаза, а песня сменилась на что-то более медленное. Энн обняла меня за талию, и мое дыхание участилось. На полу рядом с нами засвистела группа ребят.

– Пьяной я тебе нравлюсь больше? – спросила я, со страхом ожидая ответа.

– Ты мне нравишься, когда заливаешься о своем Иисусе, – сказала она. – Когда чувствуешь себя святой. Через тебя и я чувствую эту святость.

Я запрокинула голову и рассмеялась.

~

Через неделю мы вдвоем одолжили машину у подруги Энн, чтобы поехать в Гарвардский лес в Питерсхэме. Поездка должна была занять всего час и пятнадцать минут, но на шоссе произошла авария, и мы ползли в машине два часа, просто дожидаясь, пока трасса освободится. Когда мы наконец миновали обломки, кусок металла, который больше не напоминал машину, у меня возникли сомнения относительно грибов, которые я согласилась попробовать.

– Суть в том, что тебе просто нужно это сделать, – сказала Энн. – Например, кто знает, что на самом деле означает эйфория, пока ее не почувствует? Это просто слово.

Я что-то пробормотала.

– Будет классно, – заверила Энн. – Честно говоря, это похоже на религиозный опыт. Обещаю, тебе понравится.

Энн приняла участие в семинаре для первокурсников, на котором два выходных провела, исследуя лес, и поэтому знала его лучше, чем другие. Она свела меня с тропы, пока мы не нашли поляну, окруженную деревьями, которые казались мне невероятно высокими. Спустя годы, когда я приехала в Калифорнию и впервые увидела секвойи, то вспомнила деревья в Гарвардском лесу – те были совсем маленькими по сравнению с гигантами, жившими на другом конце страны.

Но в тот день я была впечатлена. Энн расстелила одеяло для пикника и некоторое время лежала на нем, глядя вверх. Она вытащила из заднего кармана смятый пластиковый пакет и вытряхнула грибы в ладонь.

– Готова? – спросила Энн, протягивая мне мою порцию. Я кивнула, сунула ее в рот и стала ждать, когда меня накроет.

Не знаю, сколько это заняло. Время тянулось так медленно, что мне казалось, будто между каждым морганием проходит час. Как будто все мое тело было сделано из нити, туго намотанной на катушку, и пока я сидела там, она разматывалась, сантиметр за сантиметром, пока я не превратилась в лужу на одеяле. Энн смотрела на меня с такой прекрасной доброжелательностью. Я взяла ее за руку. Мы лежали на спине, смотрели друг на друга, смотрели на деревья, а деревья смотрели на нас. «Деревья-люди», – произнесла я, и Энн кивнула, как будто поняла, а может, и поняла.

Когда меня отпустило, Энн тоже уже протрезвела.

– Ну что? – нетерпеливо поинтересовалась она.

– Я вспомнила историю, которую отец рассказывал моему брату. Годами о ней не думала.

– Что за история? – спросила Энн, но я только покачала головой. Мне больше нечего было отдать. Я не хотела рассказывать ей свои истории. Я не могла представить, как она жила, свободная, как оголенный провод, готовая прикоснуться ко всему, чему только можно. Я не могла себе представить такую свободу, даже после этих нескольких украденных моментов психоделического превосходства, не вызывающего привыкания, безвредного – и да, эйфорического.

~

К концу семестра мы с Энн были в гуще дружеских отношений, настолько близких, что они казались романтическими; так оно и было. Мы целовались, обжимались, но я не могла разобраться в себе, да и Энн это не заботило. По мере приближения выпуска она большую часть времени проводила в моей комнате или в библиотеке, сгорбившись над учебниками, ее волосы, неуклюже отрастающие после старой химической завивки, были собраны в растрепанный пучок.

«Самурай Энн», – звала я ее, когда хотела позлить или просто отвлечь от работы и обратить на себя внимание.

– Расскажи мне что-нибудь, чего я о тебе не знаю, – попросила она, распустив волосы и накрутив их на палец.

– Чего ты не знаешь?

– Да. Пожалуйста, избавь меня от скуки этого практического теста. Я просто умру, если сделаю еще один. Можешь представить? Смерть от вступительного экзамена, когда собираешься стать врачом.

– У меня нет хороших историй.

– Так расскажи плохую.

Я знала, что она делает. Она пыталась уговорить меня рассказать ей о Нана, потому что, хотя я слышала все истории Энн, она знала лишь некоторые из моих, и я всегда тщательно выбирала счастливые. Иногда подруга пыталась заставить меня говорить о брате, но никогда напрямую, только такими хитрыми способами, которые я всегда видела насквозь. Она рассказывала мне о своей сестре, а потом выжидающе смотрела на меня, как будто я должна что-то взамен. История о сестре за рассказ о брате, но я не хотела этого делать. Рассказы Энн о ее сестре, о вечеринках, на которые они ходили, о людях, с которыми они спали, не воспринимались как равноценный обмен на мои рассказы о Нана. У моих сказок не было счастливого конца. Годы его вечеринок и спячки не закончились тем, что он получил финансовую должность в Нью-Йорке, как сестра Энн. И это было несправедливо. В этом крылась причина моего сопротивления и негодования. Некоторые люди выходят из своих передряг невредимыми, преуспевающими. Некоторые – нет.

– Однажды я накрасила ногти своему брату, пока тот спал, а когда он проснулся, то попытался смыть лак для ногтей в раковине. Брат не знал, что требуется жидкость для снятия лака, поэтому продолжал тереть руки все сильнее и сильнее, а я смотрела на него и смеялась. А потом он повернулся и ударил меня, и у меня неделю был синяк под глазом. Такую историю ты хочешь услышать?

Энн сняла очки, надела их на макушку и закрыла учебник.

– Я хочу услышать любую историю, которую ты будешь готова рассказать, – заявила она.

– Ты не доктор. Ты не мой чертов психотерапевт, Энн.

– Так, может, тебе стоит к нему сходить.

Я начала смеяться злобным смехом, смехом, которого никогда раньше от себя не слышала. Я не знала, откуда он взялся, и, когда смех сорвался с моих губ, я подумала: «Что еще таится внутри меня? Насколько мрачна эта тьма, насколько глубоко она проникает?»

– Он умер, – ответила я. – Он умер. Он умер. Он умер. Все. Что еще ты хочешь знать?

Глава 49

Целую неделю в старшей школе мне снились кошмары. Я просыпалась в холодном поту, не могла вспомнить, что же в них происходило, но всякий раз, вскакивая от страха, я хватала блокнот и пыталась зарисовать сон. Когда это не помогло, я стала избегать сна.

Я не могла рассказать маме, что происходит, потому что знала: она будет волноваться, переживать и молиться, и я не хотела ничего такого, поэтому