А «Скорая» уже едет (сборник) - Ломачинский Андрей Анатольевич

– Скажите это вашей маме, которая будет умирать дома, допустим, от кардиогенного отека легких, – холодно ответил начмед. – Объясните ей, пока она будет выть от боли в сердце, булькать горлом и задыхаться, что бригада «Скорой помощи», которая сейчас должна быть у нее и оказывать помощь, в данный момент выслушивает жалобы очередной старушки в другом конце города, которой просто некому пожаловаться на свои болячки. А если вдруг не проникнется – помяните нашу медицинскую гуманность и сострадание, обязательные для сотрудников «Скорой помощи» и старину Гиппократа. Правда, сомневаюсь, что ей это поможет.

Лицо Трубинина залила краска. Удар в самое яблочко, отметил Мендель, глядя, как затряслись адвокатские скулы.

– Вы… за ваши слова…

– Да, за мои слова, – жестко сказал начмед. – Все мы добрые за чужой счет, пока дело не коснется нас самих. Все жалеют валяющегося в фекалиях бомжа на улице и хают медиков, которые отказываются его везти в стационар. Дело-то нехитрое. Но ни у кого и мысли не возникнет забрать его к себе домой, отмыть и окружить всяческой заботой. Все вы готовы отправлять «Скорую» на любые вызова, в любое время, по самым смехотворным поводам, ибо все мы – люди, и об этом вопиет не чуждый нам всем общесоциальный гуманизм. До тех пор, повторюсь, пока это не коснется вас самих. Когда возникнет необходимость выбора – абстрактная жалость ко всему живому или конкретная угроза жизни и здоровью близкого человека, тогда вы поете совсем другую песню. И другими словами.

Трубинин рывком встал, сгребая бумаги.

– Переходите на личности, доктор. Это весьма непохвально. Я вам лично гарантирую, что виновные в смерти больного ответят за это по всей строгости. Вне зависимости от вашего к этому личного отношения.

– И вне зависимости от вашего тоже? Я угадал с мамой?

Звучно хлопнула дверь. Мендель покачал головой, вздохнул, придвинул к себе забытый на столе диктофон.

– Вы уж простите, Ярослав Геннадьевич, если затронул болезненные струны в вашей биографии. Но ведь от правды не отвернешься, коль скоро вы ее так рьяно доискиваетесь. Смерть больного – это всегда ужасно. И тем ужаснее, если рядом не оказалось врача. Но спешить обвинять в этом врача не стоит. Во враче ли дело? Кто виноват, что умер тот больной с инфарктом? «Скорая» ехала долго? Несомненно. Она крайняя, все шишки на наши головы в белых халатах. И мало кто удосужиться копнуть дальше и спросить – а почему бригада так припозднилась? Не стояла ли она в тот момент в пробке на дороге, из которой даже с сиреной и мигалкой без пропеллера не выберешься? Не ехала ли на ложный вызов к абсолютно здоровому человеку, сделанный шаловливыми соседскими детишками? Не забирала ли бомжа с улицы, чтобы привезти его в больницу, откуда его вышвырнут через пять минут после поступления? Не выслушивала ли жалобы упомянутой бабушки, которой просто надо кому-то пожаловаться? Вот правда, которую вы хотели узнать. И простите, если она слишком больно кольнула вас. Это свойственно правде.

Он щелкнул кнопкой, останавливая запись. Задумчиво сгреб разложенные карты вызова, щелкнул кнопкой на пульте.

– Диспетчерская.

– Зоя Савельевна, адвокат уехал?

– Да, только что.

– Он тут забыл кое-что. Я оставлю у вас, и как вернется, отдайте ему. Чтобы уже не поднимался ко мне.

– Хорошо, Николай Викторович.

– Пришли кого-нибудь, ладно?

– Аня сейчас поднимется.

– Спасибо.

Начмед тяжело вздохнул и начал собираться домой.

Скорая новогодняя помощь

Дорогие коллеги! Проголосуйте за нас пожалуйста и тогда к моей первоклашке придет Дед мороз! А то она у меня что-то болеет все, недавно в обморок упала после уроков. Сейчас обследуемся, третью неделю на больничном по уходу с ней сижу! Хочу добавить ей позитива. Представляю, как она обрадуется!!! заявка № 663. Мы на третьей странице.

Сайт www.feldsher.ru, форум, 17.12.06

Проголосовавшим коллегам, откликнувшимся на этот призыв, посвящается…

30 декабря… 07:44

На окошке у заправочной, рядом с приклеенными скотчем к стенке нормативами расхода этилового спирта и угрожающими объявлениями о выдаче новых шприцов только при предъявлении использованных, появилась маленькая бумажка – бланк сообщения в поликлинику, исписанный на обороте. Текст был написан шариковой ручкой.

«Уважаемые коллеги. Моя дочка сейчас лежит дома и болеет ангиной. По этой причине она пропустит праздник, который организует для детей классный руководитель. Она так хотела увидеть Деда Мороза, а теперь будет вынуждена лежать дома. Я никак не могу ее утешить. Ребенок постоянно плачет, и, мне кажется, что Новый Год для нее безнадежно испорчен, как и для меня. Пригласить домой Деда Мороза (я узнавала) стоит от 8000 до 10000 рублей. Я вас всех очень прошу – помогите финансово, кто сколько может, моему ребенку. Пожалуйста!»

Ниже стояла подпись – «врач Елизарова О. Г».

Первой надпись увидела Мила, прибежавшая раньше времени с утра, благо маршрутчик принципиально отказывался ехать со скоростью, чуть меньше сверхзвукой.

– Яна!

– Что? – отозвалась фельдшер заправочной, позевывая.

– Это что?

– Не видишь, что? Ольга повесила. Всю смену как в воду опущенная ходит, сама не своя. Я ее и уговорила написать. Будешь скидываться?

– Да куда я денусь? – удивилась Мила, шаря по карманам. – Вот, сотня есть. Куда?

– Сюда! – Яна протянула заклеенную скотчем коробку из-под перчаток, с прорезью в крышке.

Мила аккуратно впихнула банкноту.

– Эй, а пишешь зачем?

– Как – зачем? – удивилась Яна, поднимая глаза от расходного листа, куда она внесла фамилию и инициалы Милы. – Порядок быть должен.

– Не смей! – возмутилась девушка. – Не дай Бог, Геннадьевна увидит, будет потом с благодарностями приставать.

– Ну и что?

– А ничего! Не люблю я этого.

– Шшшш! Вон она идет.

Мила торопливо упорхнула из заправочной.

– Здравствуйте, Ольга Геннадьевна, – долетел до Яны ее голос.

– Привет, Милочка…

Елизарова тяжело вошла в заправочную, слегка покачиваясь после ночи.

– Загоняли? – участливо поинтересовалась фельдшер.

– Да так… – врач нерешительно потерла переносицу. – Ян, давай снимем, а? Ну, чего позориться-то?

– И думать забудь! – вскинулась Яна. – Я тебе сниму! Ребенка хоть пожалей.

– Стыдобища это… как нищая, выпрашиваю…

– Не выпрашиваешь, а просишь помощи. А это разные вещи.

– Да все одно, – махнула рукой Ольга. – Как в глаза людям смотреть потом?

– А вот так и будешь. Тебя все сутки о помощи просили, и не краснели даже! Ты чего вдруг застеснялась?

– То ж больные…

– А дитё твое – здорово? Вот то-то же! – непререкаемым тоном подвела итог Яна. – Если свои же не помогут, кто тогда? Давай, сдавай смену и иди с Богом, я дальше сама разберусь.

В заправочную вошел один из работавших в смене педиатров – доктор Ованесян, улыбающийся, свежий, с неизменной широкой улыбкой и воинственно встопорщенными усами под горбатым носом. Таким он был, сколько его знала Елизарова, всегда, вне зависимости от того, сколько вызовов выпадало его бригаде.

– Я душу дьяволу продам за ночь с тобоооооой! – громко пропел он. – Ай, Янушка, снова ты, душа моя! Судьба это!

Елизарова торопливо отвернулась.

– Все языком болтаете, Аршак Суренович, – фыркнула фельдшер. – А женились бы давно.

– Мне жениться нельзя, жена не разрешает.

Внезапно Ованесян осекся, уперевшись взглядом в бумажку. В заправочной наступила тишина. Ольга Геннадьевна почувствовала, как алеют ее щеки.

Прочитав, педиатр полез в карман куртки и достал две сторублевые бумажки, аккуратно просунул в ячейку решетки. Затем, поколебавшись, обнял Елизарову сзади, уколов щеткой отросшей за сутки щетины в шею.