Бремя империи - Александр Афанасьев

Все теперь я в своей стихии — в воде…

Оглянулся — с противоположной стороны машины, неуклюже загребая руками, выплывал Али. Кислорода в легких оставалось немного — но подниматься сейчас на поверхность за глотком свежего воздуха нельзя — полицейские уже пробитой ограды набережной, они смотрят на воду и любое движение на поверхности будет сразу заметно. Надо плыть — под водой, отплывать от берега так далеко, как только можно. Плыть до тех пор, пока не почувствуешь, что умираешь. И только тогда — можно подняться на поверхность и глотнуть свежий воздух. А потом — опять вниз, под воду…

Вот сейчас и узнаем, где лучше учат плавать под водой — в Санкт Петербурге или в Севастополе…

Всплыл на поверхность я минуты через две, когда от берега меня отделяло уже метров семьдесят. Всплыл тихо, без всплеска, особо не высовываясь из-под воды. Только высунулся из воды, медленно выдохнул — и с наслаждением вдохнул чистейший, пахнущий морем воздух. Только тот, кто провел минут пять без единого глотка кислорода может понять, насколько вкусен может быть обычный глоток воздуха…

Метрах в двух от меня всплыл Али, я это почувствовал по легкому колебанию воды. Метра три отстал от меня — так что Севастополь отдыхает. Провентилировал легкие, подгреб поближе…

— Предлагаю — курс на «Колчак». Помнишь, где он находится?

— Сдурел? Это миль семь, не меньше…

— В Санкт Петербурге нас выбрасывали на десять миль от берега — и это считалось легким утренним заплывом для разогрева мышц. Если не справишься…

— Еще и тебя на буксир возьму… — раздраженно ответил Али, старая вражда напомнила о себе…

— Это кто кого возьмет…

Глубоко вдохнув, мы синхронно погрузились в воду…

Бейрут, район Тайонех. Мадафа. 25 июня 1992 года

Сегодня Салик был один — двое его братьев не смогли прийти на намаз в мечеть. Слухи распространяются быстро — о том, что произошло ночью, шептался уже весь город. Полиция и газеты не давали практически никакой точной информации — но недостаток информации восполнялся слухами. Говорили о настоящем ночном бое, о попытке штурма медресе полицией, о том что полицейских остановили находившиеся там правоверные. Улица бурлила, слухи передавались из уст в уста — но что делать, не знал пока никто. Сигнала не было…

Отстояв намаз, Салик свернул свой старый молитвенный коврик и пошел к выходу. В мадафу он сегодня идти не хотел, времени на это совсем не оставалось. Да и делать одному там было совершенно нечего…

Салик завернул за угол, привычно бросил взгляд через плечо — не идет ли кто следом — и вдруг остановился как вкопанный. Один человек, стоявший на углу дома, недалеко от мечети, показался ему знакомым. Очень знакомым…

Забыв про свои дела, Салик повернулся и пошел к этому человеку. Он не ошибся — это был тот офицер, которого они пытались завербовать и вовлечь в дела братства. Сейчас на нем было партикулярное [партикулярное — то есть гражданское, есть такое выражение, на сегодняшний день устаревшее…] платье, и выглядел он так, как будто произошло что-то ужасное. Серое лицо, невидящий взгляд, на лбу — серая нашлепка пластыря…

— Ас-салям алейкум, брат… — сказал Салик, внимательно глядя на офицера — ты ведь помнишь меня? Я Салик…

Офицер ничего не ответил — он просто посмотрел на Салика, и от такого взгляда тот почувствовал, как по всему телу пробежала дрожь…

— Что с тобой, брат? — Салик был искренне озабочен — тебе плохо?

— Я тебе не брат… — глухо ответил офицер — я не могу быть твоим братом…

Что же произошло?

— Все мы, правоверные, братья друг другу, и нет большего харама, чем не помочь своему брату, когда тот в беде. Давай, пойдем — я живу тут недалеко…

Салик жил совсем недалеко от мечети — он снимал верхний этаж в небольшом, трехэтажном доме. Выглядел этот дом так, что как будто первый хозяин построил первый этаж, потом пришел второй и построил второй, совершенно отличный по архитектурному стилю от первого, а потом уже третий хозяин достроил третий, отличный от первых двух. Дом был похож не на дом — а на три разных дом, поставленных друг на друга. Впечатление усиливалось тем, что внутренней лестницы в доме не было, и на верхние этажи приходилось подниматься по внешней лестнице, пристроенной к дому…

— Так, аккуратненько… — Салик пропустил офицера в его жилище, бережно усадил на диван — ты пока здесь посиди, брат — а я чай приготовлю…

Офицер молча смотрел перед собой, он казалось вообще не понимал, где он находится и что с ним происходит…

Салик вышел на кухню, поставил кипятиться чайник, начал искать чай — но замер в раздумьях. Он не понимал, что происходит и не знал точно, что делать. Но инстинкт подсказывал ему, что если этого офицера и удастся завербовать — то только сейчас, пока он в таком состоянии. Такой шанс выпадает только волей Аллаха — и большим грехом было бы его не использовать…

Чай заварился достаточно быстро. Салик кинул в старинный заварочный чайник, переходящий в его семье по наследству, щепоть травы, действие которой знали очень немногие. Она действовала как легкий наркотик и хорошо развязывала язык…

— А вот и я… — Салик ловко поставил на стол поднос с чаем и чашками, разлил янтарный дымящийся напиток по чашкам, пододвинул одну из них офицеру — выпей. Это придаст тебе сил…

Офицер взял чашку, повертел ее в руках и снова поставил на стол. Затем поднял глаза на Салика — и тот поразился тому, сколько боли и страдания в них было…

— Послушай, брат. Ты не должен угощать меня чаем. Ты должен убить меня, ведь я настоящий мунафик. [мунафик — в исламе это лицемер, человек который на словах придерживается веры, а в душе не верит. Такими словами обычно обозначают предателей]

Салик вздрогнул от произнесенных слов. Слово «мунафик» было самым тяжким обвинением среди правоверных, и он никогда не слышал, чтобы человек назвал себя так сам…

— Ты говоришь не подумав… — осторожно сказал Салик — так ли тяжки твои грехи, что ты сам себя так казнишь?

— Мои грехи перед уммой не искупить. В день страшного суда, когда я пойду над пропастью по мосту, шириной в лезвие меча, шатаясь под тяжестью грехов своих, мне не пройти и шага, я сорвусь вниз. Я пошел на службу к кяфирам и предал свою веру. Предал…

Салик лихорадочно думал, что делать. Что сказать…

— Ты не прав, брат… — мягко сказал он — ведь в Книге написано: спасутся те, которые уверуют. Аллах милостив…

— После того, что я совершил, мне не спастись… Мои руки в крови правоверных… — офицер вдруг закрыл лицо руками и зарыдал — беззвучно, а оттого еще более страшно…

Салик подсел поближе, немного подождал и когда офицер немного успокоился — положил ему руку на плечо…

— Расскажи мне, брат. Может, ты облегчишь этим свой грех…

И офицер рассказал.

Бейрут, британское консульство. 26 июня 1992 года

На сей раз собраться в «пузыре» было невозможно — в этой комнате технически невозможно было поставить передающую аппаратуру. Такая аппаратура была в кабинете консула — конечно, менее защищенном от возможного прослушивания. Строго говоря, сегодняшний сеанс связи с Лондоном вообще не был предусмотрен никакими планами — но и обойтись без него было нельзя.

Консула уговорили приехать на работу чуть попозже, а сейчас в его кабинете сидели двое. За роскошным «чипендейловским» столом с малахитовым письменным прибором на нем сидел бейрутский резидент, сэр Тимоти Карвер, человек с птичьим лицом. В ожидании связи он спокойно сидел, уставившись взглядом в ведомую только ему одному точку на полированной ореховой столешнице. За огромным столом сэр Тимоти выглядел комично, это место было явно не для него — но сейчас всем было не до смеха…

А у приставного стола, на неудобном стуле, больше похожем на табуретку, примостился Сноу, аккуратно выложивший перед собой на столик перевязанную руку — доктор перевязал его, но несколько дней рану бередить было нельзя, иначе могла снова пойти кровь. С его ростом, он как раз чувствовал себя за приставным столиком весьма неуютно — но деваться было некуда…

А еще в кабинете была система связи. Огромный, сорокадюймовый плоский экран светился матово-серым светом, а с четырех точек на сидевших в кабинете людей холодными электронными глазами смотрели видеокамеры. Изображение, полученное от них, синтезировалось и передавалось в виде пакетов на висевший в двух сотнях километров над землей военный спутник связи, а уже оттуда — в неприметный кабинет в Лондоне, в здании министерства иностранных дел. Там должен был находиться человек, которому сэр Тимоти Карвер должен был сообщить о чрезвычайном происшествии и передать всю информацию, которую работавшая последние сутки на износ бейрутская резидентура собрала…