Звезда и тень - Лаура Кинсейл

— Прав? Относительно чего?

Мистер Джерард ничего не ответил, глядя в окно.

— Сержант Мак-Дональд — грубый и бестактный человек, — сказала Леда. — Если я его увижу, то обязательно скажу это. Он очень ошибается относительно меня.

— А относительно меня?

— Я теперь сомневаюсь, что он вообще может быть хоть в чем-то прав, — резко сказала Леда. — Он глуп. Что очевидно.

— Он напугал вас. Мне жаль, что я в этом виноват. Зато было великолепное прикрытие — он был так занят, обвиняя меня во всех грехах… Я не думаю, что у него возникли хоть малейшие подозрения по поводу остального.

Он посмотрел ей прямо в глаза.

— Мисс Этуаль, могу ли я что-нибудь для вас сделать, прежде, чем уеду?

Искренность его взгляда смутила ее.

— Я думаю, что все идет как нужно. Я ваш секретарь.

— Хотите, я переговорю с сержантом Мак-Дональдом? Я могу исправить его ошибку по поводу… нашего общения.

— Нет! — Леда энергично замотала головой. — Я думаю, вам больше не стоит общаться с полицией. Право, достаточно. Сержант разочаровал меня. Если он хочет верить во всякие глупости, это его личное дело.

— Но это не его вина.

Леда фыркнула. Она не собиралась проявлять слабость и прощать сержанта. Решила просто сменить тему:

— А что вы собираетесь делать с мечом?

— Не знаю. Я не собираюсь оставлять его у себя столь долго. А теперь, когда они уверены, что нашли его… Его угрюмый взгляд встревожил ее.

— Пожалуйста, будьте осторожны! Уголок его рта вздрогнул. Он передвинул костыль, оперся на него.

— Я осторожен, как старый домашний кот. Хромой старый домашний кот. Я думаю, вам лучше оставаться при электрическом свете.

Он повернулся к окну. Внизу какой-то одинокий ночной прохожий, немного навеселе, насвистывал веселый мотив.

Леда внезапно вспомнила, что находится в своей спальне, за окном — глубокая ночь, и здесь же — рядом с ней — посетитель весьма сомнительной репутации.

— До свидания, — пробормотал он. — Завтра сможете встать, когда захотите.

Его поезд отправлялся в восемь утра. Это Леда узнала с помощью весьма пугающего, но замечательного прибора под названием «телефон», который в конце концов, когда она преодолела все опасения, дребезжащим, похожим на бдение пчел, голосом сообщил точное время отправления.

А позже был сделан заказ на билеты — не пришлось тратить полдня на поездку в кассу — посыльный принес их еще до обеда. Мир секретаря в современный век оснащен всякими чудесами.

— И — до свидания, — сказал он.

Она вдруг почувствовала, как ей трудно прощаться с этим человеком, которого она едва знала. Леда инстинктивно протянула руку и положила ее на его пальцы, обнимавшие меч.

— Спасибо, сэр! Спасибо за все!

Воздух, казалось, сгустился. Ее ладонь лежала на его руке. Он сурово посмотрел на нее, и этот взгляд пронзил, как холодный клинок. Его рука только крепче сжала меч.

И больше ничего.

Больше ничего, но она почувствовала, что все изменилось, обрело плоть и кровь, застучало у нее в висках.

Он добьется своего!

Она не знала… ничего не знала. Но в нем была поразительная сила — в его глазах, которые смотрели на нее, в его неподвижной руке, даже в его молчании…

Она опустила глаза. Теперь уже он коснулся ее руки, вложил в ее ладонь маленький сверток.

— Доброй ночи, мисс Этуаль, — он отошел от окна и снова растаял в тишине. Она не услышала ничего — ни щелчка замка, ни стука двери, но Леда знала, что он ушел.

Она опустилась в кресло у окна. Кусок черного шелка в ее ладони таил в себе нечто твердое. Она развернула сверток — маленькая монета неизвестного государства поблескивала в неверном свете уличных фонарей. Только одна монета. Одна монета, тоже символ, как серебряное кольцо леди Эшланд.

Она встала, нашла в темноте книгу, подошла к окну и постаралась разобрать плохо освещенные строчки. Ага, вот образцы японских денег. Пять йен. Она открыла раздел «Подарки». «Кусок шелка — знак уважения, который до сих пор практикуется в некоторых ритуалах», — гласила книга. А несколькими строками ниже она нашла: «В связи с игрой слов (монета и отношение) монета в пять йен считается символом дружбы».

Леда завернула монету в шелк и прижала к губам.

Вскоре ткань стала такой же теплой, как и ее дыхание.

20

Он хотел ее. Он хотел коснуться ее. На борту Атлантического парохода он просыпался с этим желанием, в поезде, уносившем его на запад, он засыпал под стук колес, и ему снилось, что она — рядом; и во сне не было стыдно, во сне он никому не причинял боли. Отплыв из Сан-Франциско, в каюте на корабле, принадлежащем ему, он сторонился всех, предаваясь мечтам, не желая просыпаться и глянуть в лицо реальности.

В Гонолулу было солнечно, зелено, цветы раскачивались на ветру. Но — пусто. Он жил в небольшой, почти лишенной мебели комнате в здании корабельного управления, а не дома, где высокие ставни оставались закрытыми, а в комнатах было сумеречно, только гулко раздавалось эхо.

Увидя его на костылях, Дожен порекомендовал китайский гипс. Западная повязка была снята, предпочтение отдано востоку. Дурно пахнущие снадобья, теплые ванны, несколько тайных визитов к американскому хирургу… Нога потихоньку заживала, все меньше причиняя боли при движении.

Пока Сэмюэль был в отлучке, Дожен нанял мальчика из семьи нового потока японских эмигрантов. Мальчик подметал стружки и говорил мало, даже на японском. Он называл Дожена «Оукатасама», при этом отвешивал глубокий поклон. Видно, что он хозяина боготворил. С огромным почтением мальчик стал относиться и к Сэмьюэлу, называл его «мейджин» — «почитаемый человек» и без всяких на то оснований отвешивал и ему китайский поклон.

Япония согласилась два года назад на выезд рабочих на плантации Гавайев, и Дожен не был теперь так уже одинок в своей хижине на склоне горы. Время от времени к нему наведывались посетители — выпить чаю или саке, сыграть в го. Гости сторонились Сэмьюэла, относились к нему с почтением, но и с настороженностью, считая странным человеком: богатый хаоле, владеющий кораблями, с одной стороны, а с другой — умеющий говорить на их же языке, читать идеографы канджи и японский шрифт.

С тех пор, как Дожен положил конец своему уединению, он несколько удалился от Сэмьюэла. За последние годы они редко упражнялись вместе. Сэмьюэл занимался сам, но все равно поднимался в горы каждый день. Дожен иногда затевал разговор о совершенствовании Сэмьюэла, а потом вновь. возвращался к беседе об игре в го, а чаще всего сидел молча, сосредоточившись, не предлагая ничего. Иногда он нападал на Сэмьюэла, заставлял его быть начеку.