Красная волчица - Николай Кузаков

Дмитрий прошел немного, поднялся на склон сопки, у подножья которой бежала речка, и сел на колодину под развесистой елкой. Внизу рокотала речка. Он услышал свист крыльев. Из-за поворота прямо на него летели два крохаля. Вскинул Дмитрий ружье, толчок в плечо, и — крохаль камнем упал в заросли. Дмитрий спустился к реке, нашел птицу и пошел берегом. Налетали утки, он стрелял их и шел дальше. Так прошло немало времени. Вдруг впереди раздался выстрел, и Дмитрий на поляне увидел Никифора.

— Здорово живем, — поздоровался Дмитрий,

— Здорово, — недружелюбно ответил Никифор.

— Много спромышлял?

— Штук десять. Да две унесло. — Никифор привязал уток к поняге и надел ее.

— Что-то тебя, братец, не видно. Все от людей хоронишься.

— От родного брата. — Никифор блеснул глазами. — На всю тайгу осрамил.

— Что пенять на меня. Я же вам говорил. Ты думаешь мне легко. Ведь какой бы ни был, а отец.

— Жалко стало. Кто же его в тюрьму упрятал, раззор семье сделал? Может, не ты, а кто другой?

— Сам он в нее лез, и ты помогал. Не пойму ни тебя, ни отца. Все в доме есть, а еще зачем-то гребете. Хорошо бы честным трудом, так нет, с бандитом Кердолей связались. Тебе-то пора одуматься. Жить-то придется при Советской власти.

Никифор в одной руке держал ружье, второй теребил бороду, в которой желтела хвоя, и тяжелым взглядом смотрел вдаль.

— А я, может быть, хочу жить по-своему, без ваших Советов.

— Интересно, как. это ты думаешь жить, — усмехнулся Дмитрий. — Рано или поздно все равно придешь ко мне в Госторг.

— Сдохну, но не приду. И за отца ты еще расплатишься.

— Войну объявишь? Дурак ты, Никифор, честное слово. Дороги к старому не будет, запомни. Что мы не успеем сделать, ребята подрастут, доделают.

Дмитрий завернул самокрутку, высек искру огнивом из кремня, прикуривая, отвернулся от ветра. Не успел он к самокрутке поднести дымящийся трут, как огнем обожгло нутро, раздался грохот, будто над речкой прокатился молодой гром. Дмитрий, выронив самокрутку и трут, повернулся.

Никифор стоял с бледным лицом. Из ствола ружья шел дымок.

— Брат… — прошептал Дмитрий. — В спину. Как самый последний трус…

С плеча Дмитрия соскользнуло ружье и глухо, ударилось о землю, а он упал плашмя на спину.

— Брат, добей, — простонал он. — Добей, братишка. Хоть здесь не будь трусом… Добей. Прошу тебя…

Никифора била мелкая дрожь. Вея злоба выплеснулась вместе с выстрелом, Никифор упал на колени.

— Митька, брат… прости.

— Добей… — катаясь по холодной земле, умолял Дмитрий. — Нутро огнем горит… Добей…

— Что я наделал… Митька, прости.

— Добей, братишка, — уже ничего не слыша, просил Дмитрий.

Никифор тяжело встал, дрожащими руками наставил ружье в грудь Дмитрию и выстрелил. Наступила тишина.

На куст села синица и запела звонко, беззаботно. Никифор некоторое время удивленно смотрел на нее, потом, волоча ружье за ремень, побрел вдоль берега. Отошел сажей двести, посмотрел на ружьё, бросил его и побрел дальше.

На поляну выбежал Буян. Увидел Дмитрия и очень удивился, что тот лежит на земле. Лизнул щеку и — отскочил. От страха шерсть поднялась дыбом. Буян метнулся к речке и завыл долго, протяжно от страха и горя.

— Василий, кто же убил? — Степан стоял бледный.

— Следы на снегу Никифора и ружье его. Нашли недалеко. Гильза пустая валялась возле Дмитрия.

— Идемте, — проговорил Степан.

В ограду к Никифору вошли человек тридцать. Никифор вышел на крыльцо в одной рубахе. Борода всклочена.

В руке нож.

— Ну, — процедил Степан.

— Виноват я перед вами, мужики. Видать, злоба разума лишила, Тебя, Степан, хотел первым подстеречь. А потом тебя, Василий… Да вот братишка подвернулся. Затемнение какое-то нашло. В спину ему стрелял…

Мужики качнулись и замерли…

— Мучился сильно… Упрашивал добить. Пожалел.

— Бросай нож, — приказал Степан. — И пошли в сельсовет.

— Погоди, Степан…

Никифор посмотрел на горы, взмахнул рукой и всадил себе в грудь нож по самую рукоятку…

…Только через неделю выбрался Василий на охоту. Пришел на ток рано, присел на колодину, закурил. Между веток виднелось небо с крупными дрожащими звездами. Из распадка доносился говор ручья, звуки его то усиливались, то затихали. Где-то гулко упала шишка. Чистый, упругий воздух был пропитан запахами талого снега, прелых листьев, хвои. Время от времени доносится хлопанье крыльев— это косачи слетались на ток. Из-за перелеска донеслось чуфырканье: токовик подал голос, и тотчас лес наполнился бормотанием.

В прошлом году Василий приходил сюда с Дмитрием. Теперь заведующим Госторгом избран Сема. Сразу же после похорон десять парней и девчат вступили в комсомол! Первым приняли Максима. Жаль, не было эвенков: по тайге кочуют они сейчас. «Где ты, Ятока, — подумал Василий. — Скорей бы увидеться».

Скучал без нее Василий. Ругал себя, что не увел тогда домой. «Размазня, — хмурился он. — Где-то ты смелый, а тут… Одну девчонку бросил». Но-появилась надежда скоро свидеться. Недавно к Степану приходил Кучум. На Глухариной реке эвенки надумали строить деревню, но плотники из них неважные. Вот и решили русские парни им помочь. Создали Красный отряд, а командиром Степан назначил Василия. Теперь, как только вскроются реки, он с отрядом поедет к, эвенкам.

Забелел восток, и звезды померкли, а косачи зачуфыркали сильней. Их белые подхвостные перья замелькали то там, то там. Одни дерутся, другие идут как-то боком, распустив слюну, а за ними бегут курочки и подбирают ее. С деревьев на них смотрят молодые петухи, для которых еще были запретны свадебные игры. У ног Василия откуда-то появилась курочка, и тотчас возле нее оказались два петушка. Прыгают друг на друга, бьются крыльями.

— Вот забияки, — усмехнулся Василий.

Курочка вспорхнула. Петухи остановились, чуфыркнули друг на друга и убежали за сосенки.

Сбоку хлопнул выстрел. Василий от неожиданности. вздрогнул. С дерева упал петух и глухо ударился о землю. На несколько секунд наступила тишина. Опьяненные любовной игрой косачи ошалело смотрели по сторонам. Наконец один из них чуфыркнул, и петухи опять заметались по поляне.

Василий выбрал двух покрупней и выстрелил. Они ткнулись друг к другу головами, а остальные шумно поднялись, перелетели неширокую марь и расселись в колке по листвянкам.

Из-за рощи вышел. Сема.

— Со свежениной тебя, — поздравил он.

— Тебя откуда нелегкая принесла? Напугал до смерти. Не хотел же идти.

— Передумал. Утром забежал к вам, а тебя след простыл. Вот и пошел искать.

Парни подобрали птиц и пошли, а — солнце уже поднялось над горами. Вдалеке пели косачи. Дятлы клювом, о сухие сучья выбивали длинную трель, а потом кричали на весь лес: «Ня-я-я>>. По стволам деревьев шныряли юркие поползни.

— Закончил принимать Госторг? — спросил Василий.

— Вчера вечером. Да оторопь берет. Дело-то нешуточное.

— Пообвыкнешь.

— Грамотешки маловато. Всю ночь не мог уснуть. Охотники к Дмитрию шли, как к брату. Он и совет мог дельный дать, и помочь. Верили ему. А поверят ли мне?

— Или люди тебя, Сема, не знают? Или умом бог обидел? Охотник хоть куда. А к кому же охотник пойдет, как не к своему брату — охотнику? Вон дед Корней как толкует: «У Семена-то, паря, душа светлая, потому и людям возле него всегда радостно». Выходит, мы правильно сделали, что тебя избрали. Дед-то толк в людях знает.

— Говорят, дед Корней к тебе в отряд записался, — улыбнулся Семен.

— Не хотел брать, так к Степану пошел и такую бузу поднял. Говорит, разве я повинен, что революцию поздно зробили. Затеяли артельное дело, а меня к чертям собачьим. Ты, Степан, вдумайся, почему я еще живу. Не хватает ума-то. То-то., Потому что только без двухгривенных и боковых я и дышать стал. А ты меня от дела гонишь.

— Ты его зря-то Не обижай.

— Да мне его жалко. Мочи в нем никакой уже нет,

Где-то рядом засвистел бурундук.

— Тихо, — прошептал Сема и свистнул.

Бурундук отозвался. Сема еще раз свистнул. Бурундук прыгнул на вершину колодины и припустил к ним что было сил, Не добежал до Семы с полсажени, встал на задние лапки и, мигая, уставился на него: здесь где-то отзывалась подруга. Ах, какой странный пень, и дух от него не лесной.

Сема хлопнул в ладоши. Бурундук с перепугу свистнул, нырнул под колодину и задал стрекача в чащу.

Уже по-летнему светило солнце. Кружили в небе коршуны. На склонах гор розовым заревом полыхал багульник. Река подняла лед, но у нее еще не хватило сил, чтобы понести его к северным морям. И на подмогу к ней по распадкам гор мчались бурные потоки. Льдины напирали одна на другую, пахали берега. В воздухе стоял скрежет, стеклянный перезвон, глухой шум, как будто горы гудели. Еще вчера перед селом синим отливом зияла полынья, а сет годна от берега до берега распласталась огромная ядреная льдина, хоть сейчас по ней скачи на лошади.