Миссия пролетариата - Александр Секацкий

И вот пролетариат совершает революцию, акт свободы именно в онтологическом смысле, ибо вторая природа тут отступает и съеживается, – и это вполне можно сравнить с тем, как крепость тела, оплот первой природы, падает под воздействием духовной практики – и победивший класс обретает возможность отчасти определять то, чем он сам, безусловно, определялся.

И здесь кончается объективная драма развоплощенности. Вырвавшись из под власти объективаций, из чертогов второй природы и обретя свободу, пролетариат обнаруживает, что потерял опору – ту самую, на которой можно было стоять не оглядываясь. Странным образом роковой для пролетариата оказалась недостаточная материалистичность обретенного бытия. Были сломлены и перепричинены многие формы жизни, сопротивлявшиеся революционным преобразованиям, в частности удалось взрыхлить и перепахать пресловутое правовое поле, заросшее выродившимися, анемичными растениями. Однако «замкнуть на аутопоэзис» экономику не удалось. Та форма общественного производства, которая должна была стать промежуточной на пути к коммунизму и получила название социалистического способа производства (1922–1988), не желала существовать сама по себе, она требовала неустанного включения воли, даже не расчета в виде планирования, а именно воли, некой трудовой аскезы, без которой базис общественного производства приходил в полную негодность. Приходится констатировать, что социалистическая экономика так и не вышла из стадии проекта, не обрела самодвижения и устойчивости, а следовательно, как бы поразительно это ни звучало, осталась «идеалистической», чисто проективной. Принципы справедливого распределения, оплаты по труду, не говоря уже о коммунистическом идеале устранения необратимого разделения труда не работали без непрерывного притока посторонней для экономики мотивации – увы, социалистическое производство все время напоминало закат солнца вручную…

Материалистический праксис пролетариата не вместил экономику нового типа, если угодно, коммунистам не хватило материализма – не в сознании, не в мировоззрении, а именно в самом бытии.

Правильный вывод сегодня очевиден: та попытка была преждевременной, но не с точки зрения собственной оправданности и значимости, а с точки зрения окончательной победы над буржуазией.

Анализируя опыт революций, и прежде всего величайшей из них, материалистическое понимание истории подтверждает или, лучше сказать, вновь усваивает один решающий содержательный тезис: устойчивое господство любого класса должно опираться на материю, на автономный поэзис или даже генезис, образующий опорную платформу самостоятельного (или самовращательного) социального сущего. Для господства буржуазии инструментом ее самостоятельности и самовращательности является капитал. Такой, безусловно, автономный поэзис решительно не устраивает пролетариат, и он выбивает эту опору из под ног эксплуататорского строя – и оказывается в свободном падении. Целостный пролетарский праксис позволяет справиться со множеством вызовов, несправедливостей, имеющих видимость естественных законов, он преодолевает фетишизм взбесившихся знаков. Однако состояние непрерывной активированности неустойчиво. И в итоге торжествует последний постулат слишком человеческого, который гласит: усталость сильнее совести.

Собственно материальное производство, замкнутое в круг экономики, сохраняет характер несобственного и, увы, не может быть оставлено без присмотра. Как если бы садовнику, выращивающему цветок или дерево, нельзя было бы вообще отвернуться, положившись на силу стихий, на их благосклонность, и нужно было бы все время бросать взгляды, ходить вокруг, увещевать и призывать к плодородию… Иными словами, все исторические образцы социалистической экономики, анклавы коммунистического труда, оставались произведениями духа и классовой воли, вместо того чтобы быть свободными экосистемами.

Впрочем, никакого окончательного приговора, никакой эсхатологии из этого факта не вытекает, следует лишь еще раз, более детально и внятно обдумать важнейший марксистский принцип соответствия производительных сил и производственных отношений. Производительные силы должны быть настолько сильны и укоренены в себе, чтобы не только стоимость имела естественную тенденцию к воспроизводству, к гарантированной репликации (эта тенденция, начиная с ранних экономических рукописей Маркса, обозначается формулой Т-Д-Т), но и потребительская стоимость обладала бы таким же потенциалом спонтанной репликации. Предварительно речь идет о некой формуле В-С-В, где В – вещь, предмет, а С – субъект, причем его роль может быть не только функцией фермента-катализатора (а не демиурга), но и ролью смотрителя, приостанавливающего бесконтрольное размножение и экспансию вещей.

Смысл формулы В-С-В и развернутой, расширенной формулы С-В-С вырисовывается сегодня намного яснее, чем во времена Октябрьской революции и тем более чем в эпоху Маркса. Пресловутое «изобилие материальных благ» выглядит тавтологичным, а потому и крайне нечетким определением: то, что воистину материально, то в некотором роде и изобильно, но не в смысле засилья экземплярностей, например товаров, а в смысле возможности их произрастания-без-присмотра. Если изобилие товаров образуется посредством самовозрастающей стоимости, субстанция которой концентрируется также в деньгах, в капитале, то такое изобилие имеется уже сейчас и не имеет отношения ни к коммунистическому труду, ни к пролетарскому праксису в целом. Производитель в этом случае порабощен, и за счет его порабощения и возрастает стоимость, разрастается объем ее суммарной экземплярности. И сколь эффективно ни использовалось бы время человеческого присутствия капиталом, дивиденды от этого может получить только носитель первородства, капиталист, но даже и в нем человеческое оказывается порабощенным самовозрастающей стоимостью, поскольку удовлетворенным оказывается только его нечеловеческое.

Ритуальное поклонение Капиталу и множащимся следам его присутствия в мире, безразлично, в форме ли производственных инвестиций или в форме потребительского бума, никогда не остается безнаказанным. Оно вполне сродни потворству животному началу в человеке. Только экономика является как бы второй, а не первой природой, поэтому и потворство ей, фактически полное подчинение, следует называть не животным, а просто нечеловеческим уклоном. Против такого диктата пролетариат выступал всегда, выступает и сейчас. Другое дело, что экспроприация частной собственности нанесла второй природе непоправимый «экологический ущерб», выяснилось, что в подобных случаях она вообще распадается на отдельные акты поэзиса, перестает существовать in vivo, выживает только in vitro, под неустанным надзором и присмотром. Отсюда проистекает общеизвестный факт успешных всенародных свершений вроде Днепрогэсов и космодромов и полная беспомощность в отношении товаров массового спроса – невозможно же в самом деле осуществлять ежедневный присмотр на уровне тотальной классовой воли за ассортиментом какой-нибудь чулочно-носочной продукции с той же интенсивностью, что и за космонавтикой, а поскольку движущая сила самовозрастающей стоимости отстранена от дела, результаты получаются крайне чахлыми, но и поучительными, поскольку очевидно, что этим результатам не хватает именно материальности. Таков опыт истории, в том числе истории совсем недавней: социализм прекрасно справляется с опытными образцами и категорически не справляется с массовым серийным производством. Выход – в новом этапе развития производительных сил, в этапе, который встает на повестку дня только сейчас, по мере того как постиндустриальная цивилизация набирает обороты.

Суть дела вкратце такова: поскольку вторая природа (безнадзорная экономика) принципиально враждебна устремлениям пролетариата, на нее нельзя не только положиться, с ней нельзя даже примириться, ведь речь идет о приоритете отколовшегося нечеловеческого над человеческим, то необходимо перепричинить производство основных экземплярностей второй природы, товаров, стоимостей, подчинив их производительным, в данном случае производящим силам природы как таковой, собственно, силам первой природы-фюзиса. Только и всего! Нужно, чтобы стулья росли на грядках, велосипеды произрастали, как шишки в лесу, и через этот же лес текли бы молочные реки с кисельными берегами.

Понятно, что если отбросить шутки, речь идет о некотором сближении характера производительных сил фюзиса и капитала. Такое сближение сегодня, безусловно, идет, и близится время очередной всемирной попытки экспроприации капитала, освобождение от пут второй природы, которая в своей автономности неисправима.

Понятно, что еще не созрели все предпосылки и неясны детали, видно лишь, что конечная и самая трудоемкая фаза производства, собственно сброс в овеществление, все меньше нуждается в непосредственном внимании, в неотрывном присмотре субъекта. Позволят ли нанотехнологии или какие-то другие технологии ослабить производственную власть капитала? Несомненно, и вектор развития производительных сил состоит именно в этом. Изготовить вещь – таким было и будет содержание совместного труда, но представить ее конечную экземплярность не то же самое, что создать вещь, это значит выполнить команду «Распечатать!» на трехмерном принтере ну или что-нибудь вроде этого.