Миссия пролетариата - Александр Секацкий

Текущий момент чрезвычайно показателен в этом отношении. Эпоха проектов – так называют наше время художественные критики (и не только они), забыв даже упомянуть, каким гигантским отвлекающим маневром является этот пышный фейерверк, отвлекающим от совершенно изношенного политического порядка Pax Americana, – воистину, потемкинские деревни отдыхают. Тем не менее процесс консолидации нового революционного класса стартовал, и ясно, что решительное обновление политического пространства, дисциплинарно-правовой разметки социального поля, в том числе посредством художественных практик и с помощью художественных авангардов, будет важнейшей задачей нового пролетариата. На сегодняшний день так называемое актуальное искусство расщеплено на точечные атомарные акции – и в этом безусловная причина его бессилия и полной подконтрольности со стороны капитала. Если же преодолеть эту расщепленность игрушечного прожектерства и напрямую работать с социальной материей, с большими восходящими проектами, то обнаружится действительно уникальная возможность для преодоления сил инерции и угасания.

Теперь, продолжая линию материализма и материи, следует подробнее рассмотреть еще один, пока обойденный вниманием атрибут материи, то, что классики именовали самодвижением (этот термин очень любили авторы учебников диамата, хотя понимали его весьма туманно). Речь идет о способности к самопорождению и самоподдержанию: материи не нужен Бог, который бы ее творил, в естественных космогонических системах Бог лишь оформляет материю и удерживает оформленное. Материя же удерживает и оформленное, и саму себя. Вспомним еще раз латинскую этимологию слова «пролетариат» – «рождающий»; в русской этимологии сопоставлении «матери» и «материи» говорит о том же: кто бы ни заронил «семя» – демиург, высший разум, случай, – рождает материя, и в каждом акте рождения она рождается и сама как материя. Это генезис («порождение» по-гречески), посредством которого и обеспечивается автономность; тем самым, если говорить о признаках материи, по которым ее можно распознать, не стоит оглядываться в поисках чего-то «непроницаемого», «твердого», «далее не делимого», словом, чего-то такого, что хотя бы потенциально можно пнуть[110]. Все перечисленное суть свойства предмета, а не материи, которая, будучи идеальной средой для распространения предметов и принипа предметности, к ним не сводится. «Распознать» материальность можно как раз по элементам автономности, самодостаточности, генезиса. Устойчиво то, что само себя воспроизводит, будь то воспроизведение себя в новой экземплярности (например, репликация) или в прежней. Кстати говоря, повторение и порождение не так уж принципиально отличаются друг от друга – если повторение происходит без разделения на «повторяющего» и «повторяемое». Понимание материи как устойчивого, постоянного в явлениях (Кант) как раз и отсылает к самовоспроизводимости (генезису), отсылает хотя бы методом от противного: как может быть устойчиво то, что не воспроизводит само себя? Всмотримся в различия материального и духовного производств и возьмем крайние позиции соответствующих процессов – мы получим совокупность тел-организмов (природу) и некое собрание, совокупность произведений искусства. Организмы воспроизводят себя сами посредством генезиса, именно поэтому мы говорим, что природа материальна, или даже о том, что материя дана через природу. Произведения искусства сами не создают себя, они воспроизводятся с помошью поэзиса, а не генезиса, а потому и противостоят природе как идеальное[111]. Опять же не суть важно, является ли произведение искусства симфонией Гайдна, изваянием Фидия или спектаклем Мейерхольда, не взирая на то что статую можно обхватить, а симфонию не схватишь, обе они принадлежат к идеальному, поскольку не воспроизводят себя сами, они нематериальны, поскольку воспроизводятся посредством демиурга, а не посредством генезиса, как материя. И потому принадлежат к духовному производству, к искусству, к идеальному, к производству символического. Всякое идеальное имеет точки крепления к материи: «Там, где сокровище ваше, там и душа ваша». Неповторимо единичное, вырвавшиеся протуберанцы не принадлежат материи. Стало быть, насчет крайних полюсов – духовное производство с одной стороны, и природа с другой – вроде бы все понятно, но как обстоит дело с материальным производством? Товары не производят себя, как любил подчеркивать Маркс, и это верно, поскольку отдельные товары есть специализированные клетки многоклеточного организма. Говоря о самовозрастающей стоимости и, следовательно, о совокупном товаре, Маркс приписывает ему, пусть даже метафорически и иронически, некоторые нравы и повадки[112], если же вступает в дело капитал, мы начинаем уже иметь дело с организмом, воспроизводство которого замкнуто на генезис, а не на поэзис. Стало быть, производство действительной жизни, осуществляемое капиталистической экономикой, материально в том же смысле, что и природная экосистема, на ее жизнеспособность не влияют планы тех или иных индивидов, это дикая природа, обходящаяся без человеческой заботы, и капиталисты суть как бы господствующие хищники этой экосистемы, поскольку капитал есть ее организующий фактор. Перед нами общественное бытие, которое материально замкнуто на аутопоэзис, притом что пролетариат выступает в качестве материи, подчиненной необходимому формообразованию.

Отметим, что до капитализма ни одна система материального производства не обладала такой самодостаточностью, такой «природностью». Охота и собирательство были частью тотального поэзиса, субъекты которого, люди, воспроизводились в матрицах бинарных оппозиций: без причастности к этим матрицам они не могли бы стать людьми. Натуральное хозяйство и примыкающая к нему эпоха Мастера, описанная Хайдеггером, основывались на заботе, на задействовании важнейших личностных определенностей; труд был насыщен смыслом, а производственные отношения имели некое человеческое лицо. И лишь развитое товарное производство вывело производственные (товарно-денежные) отношения на тот же уровень, что и отношения метаболизма в экосистеме или в природе в целом. Достаточно сказать, что способы соединения человека с машиной, взаимозаменимость с автоматом, исчезновение человеческого лица из сферы производства и обменов как раз и явило никогда не ведомую прежде автономность аутопоэзиса. Словосочетание «закон джунглей», популярное в XIX веке, прекрасно подходило для описания закономерностей частнособственнической экономики. Ведь у закона джунглей нет ни персональных законодателей, ни высших судей, он просто дан как фактор выживания.

Такого рода укорененность капиталистического производства в аутопоэзисе, и даже в генезисе, требует диалектической оценки. Следует в общих чертах выявить моменты слабости и силы, непримиримые антагонистические противоречия и импульсы развития. Является ли капитализм, самовозрастание капитала, высшей степенью материализации самого бытия – в отличие, разумеется, от сознания, поскольку классовое сознание буржуазии принципиально надломлено и эклектично?

И да и нет. Экономика и в самом деле замыкается во «вторую природу», где независимо от индивида произрастают товарные законы (из труда рабочего класса), царят законы конкуренции, способные регулировать стихию и становящиеся движущей силой для участников процесса, где возрастает совокупное благосостояние, распределяемое отнюдь не по человеческим законам, не в соответствии с разумом и справедливостью, а в соответствии как раз с законом джунглей. Но тут же (стихия есть стихия) возникают и великие засухи – кризисы перепроизводства, и землетрясения (революции). Процесс соединения труда и капитала, подобно сложной химической реакции, порождает стойкий очаг некой спонтанной жизни: силы природы и экономические законы рынка предстают перед индивидом как ипостаси фюзиса, что, в частности, вызывает удвоение кантовской антиномии природы и свободы. Начиная с античности свобода понимается и дается как максимально возможная независимость от тела и его позывных – побуждений. Быть свободным – значит не подчиняться диктату собственного тела и тел вне меня, определяться к присутствию не посредством вожделений или воли Другого, не спрашивающего мою волю, а разумным образом, опираясь на обещания, на константы присутствия: свободу приходится отстаивать в непрерывном противодействии природе, и материализм в данном случае предстает как единство преодолевающего и преодолеваемого.

Возникновение второй природы в лице частной рыночной экономики дает новый импульс вызова человеческой свободе. Как руководствоваться разумным усмотрением, совестью, человеческим чувством, а не законами второй природы, той сферы, где правит капитал? Материализм состоит в выборе правильных инструментов прежде всего того класса, воля которого этой природой наиболее подавлена. Противодействие первой природе проходит через индивидуальную экзистенцию суверенности, а противодействие второй природе, самодостаточному, ни во что не ставящему человека рынку, – через коллективную экзистенцию пролетариата. Причем диалектически Gegen-stand и Nebenstand задействованы на полную мощь, опора становится препятствием, а препятствие – опорой. Самодвижущиеся товарные потоки пролетариату даны, они всякий раз преднаходимы: есть время присмотреться, прицелиться, сосредоточиться на пополнении арсенала.