Хент - Раффи

— Не отец ли Ованес направил вас сюда? — обратился Вардан к Маруку, попросив его сесть.

— Да, отец Ованес, — ответил тот и присел к столу.

Вардан наполнил стакан и поднес ему, тот выпил, благословляя. Возбуждающий напиток подействовал на него, как живительная роса на поблекшее от жары растение. Неподвижное лицо батюшки немного ожило; заметив это, Мелик-Мансур спросил, не желает ли он закусить.

— Со вчерашнего дня ничего не ест, — ответил священник таким жалобным голосом, что нельзя было не пожалеть его. Мелик-Мансур приказал старухе подать ему завтрак.

Вардану не легко было начать расспросы. Он находился в таком состоянии, в каком может быть человек, которого обокрали за время его отсутствия. Возвратясь домой, он находит дом пустым; но все ценное, что у него есть, где-то зарыто, и он надеется, что воры туда не проникли. Осторожно приближается он к своему тайнику и с трепещущим сердцем стоит перед ним, не решаясь открыть. Его охватывает ужас при мысли о том, что станет с ним, если он найдет свой тайник пустым; ведь он лишится тогда последней надежды, единственного утешения.

В такой нерешительности находился и Вардан.

Он еще надеялся найти Лала. От одного слова священника зависело его счастье или вечное горе.

Было ли у него столько сил и твердости, чтобы устоять против удара, который могли нанести ему слова священника? Страшные предчувствия терзали его душу, и у него не хватало сил ни о чем спросить отца Марука.

Мелик-Мансур не знал ничего об отношениях Вардана и Лала. Он даже не был знаком с семьей старика Хачо; но, заметив беспокойство товарища, спросил:

— Ты хотел поговорить о чем-то с отцом Маруком, быть может, я…

— Нет, ничего тайного я от тебя не имею, — сказал Вардан и обратился к батюшке:

— Батюшка, передали ли вы список своего прихода отцу Ованесу? Я хочу знать, есть среди переселенцев кто-нибудь из села О…? Сколько их, и где они теперь?

— Чудак! Кто же остался из моего прихода? — ответил батюшка таким тоном, точно разговор шел о курах. — Я сочту тебе по пальцам, кто из них жив и где теперь бродит.

Вардан задрожал всем телом.

— Разве перебили всех? — спросил он побледнев.

— Не скажу, чтобы всех, но все же почти никого не осталось. Что с ними стало, я и сам не знаю. Не дай бог никому того, что случилось с селом О… Это было за грехи наши. Село наше превратилось в Содом и Гоморру, с неба валил огонь и пожирал все. Кто спасся от огня — попал в плен либо пал под ножом курда. Все это случилось в одну ночь. К утру село представляло пепелище. Потерял и я все, что имел, рухнули и мои надежды… Томас-эфенди, пусть благословит его господь, хотел помочь мне, но и он не успел… Остался я нищим. Видите, в каком я положении! — И он указал на свое рубище.

На глаза священника навернулись слезы, и он начал горько рыдать. Вспомнил ли он невестку свою Зуло и ее детей, которых не оказалось среди беженцев, или дьячка Симона и его жену — свою родную дочь, которые тоже затерялись среди всеобщей паники? Мучило ли его страдание народа, пастырем которого он был и гибель которого описал с таким равнодушием? Нет, не эти причины вызвали в нем слезы: он вспомнил о деньгах, которые предстояло получить ему от своего прихода. Вардан ничего не знал об этом, а потому и не обратил особенного внимания на слова батюшки.

Вардан все еще не решался продолжать расспросы и в душе радовался, что священник, увлекшись воспоминаниями, отдалялся от мучившего вопроса. Вардан, выпил стакан вина, словно стараясь заглушить им сердечную боль, но вино, как масло, подлитое в огонь, еще более растравило его раны и усилило его страдания.

Вардана выручил Мелик-Мансур. Он много раз слышал о семье старика Хачо; он знал о смерти главы этого большого семейства и его двух сыновей, но об остальных членах семьи ему ничего не было известно.

— Кто остался из них в живых? — спросил Мелик-Мансур.

— Никто, — равнодушно ответил священник. — Сам старшина с двумя сыновьями умерли в тюрьме, это вы и сами хорошо знаете; остальных сыновей перебили, а что касается невесток его и их дочерей, то всех их увели в плен…

— Всех?! — воскликнул Вардан в ужасе.

Батюшка, заметив на лице молодого человека выражение беспредельного отчаяния, понял, как неосторожно он ответил.

— Сара здесь, — сказал он, — с двумя детьми и с Лала.

Радость Вардана не имела границ. Он был похож на человека, который после долгой борьбы со свирепыми волнами, потеряв последние силы, закрывает глаза с тем, чтобы открыть их в морской бездне, и вдруг видит себя на суше. Каким чудом очутился там, он и сам не знает: его выбросил сильный напор бушующих волн.

— Лала здесь!.. Здесь Сара!.. Значит, я их увижу?.. — воскликнул Вардан, вскочив с места. — Идем, батюшка, ты ведь знаешь, где они. Иди и ты, друг мой, — и он взял за руку Мелик-Мансура.

Молодые люди в сопровождении священника вышли на улицу. Но радость Вардана была непродолжительной. Священник ничего не знал о последнем несчастье, постигшем этих переселенцев.

Если б Вардан, идя сегодня утром из монастыря, увидел вблизи ту печальную процессию, которая медленно двигалась к кладбищу, то ему многое стало бы ясно. Но, как видно, судьба пожелала еще раз наказать его, не дав возможности увидеть любимую девушку.

Сара и Лала, обе больные, были взяты из монастыря и отведены в другое пристанище, приготовленное для них молодым врачом. Добрая хозяйка дома, которой было поручено заботиться об этих больных, отнеслась к ним особенно сочувственно, узнав, что они из богатой и хорошей семьи и что ужасная катастрофа привела их к такому жалкому положению.

У измученной и истерзанной нравственно и физически девушки, лишенной последних сил, в первую же ночь появился страшный жар. Хозяйка сейчас же послала за врачом, который, осмотрев больную, нашел ее положение опасным. «Нет надежды», — сказал он хозяйке; почти всю ночь доктор провел у больной, стараясь вернуть угасавшую жизнь. После полуночи больной стало лучше; она даже говорила, рассказывала много хозяйке, которая не отходила от нее, и доктор, вполне успокоившись, ушел. Утром же, навестив больную, он нашел ее мертвой.

Сара не понимала, что творилось вокруг нее, хотя лежала в той же комнате, но когда услышала стук молотка гробовщика и увидела сам гроб, ей стало все ясно.

Несчастная не могла даже плакать. Казалось, она даже радовалась, точно желала смерти Лала, чтобы та успокоилась, избавилась от этой горькой жизни, в которой для нее не осталось ни одного светлого уголка.

Когда выносили гроб, Сара изъявила желание присутствовать на похоронах. Как ни старался доктор удержать ее от такого шага, он не смог отговорить ее. Казалось, что необыкновенное желание восстановило ее истощенные силы. И действительно, она чувствовала себя бодрой и была в полном сознании.

Когда опустили гроб в могилу, Сара закричала; «Дорогая моя Лала, как я хотела бы умереть с тобой!» Но в эту минуту взор ее остановился на детях, и голос Сары оборвался.

Сару привели домой совсем без чувств. Около нее находился доктор. В это время в калитку постучали. Слуга отворил и увидел двух незнакомых молодых людей и священника, стоявших у калитки.

— Кого желаете? — спросил он.

— Нам сказали, что в этом доме живут две женщины из Алашкерта, — начал Вардан, — одна из них пожилая, а другая — молодая девушка.

— Да, они здесь, но девушка…

— Что случилось с ней?

— Умерла…

Подобно дереву, пораженному грозой, Вардан упал на руки Мелик-Мансура.

XLIII

Стояла мрачная ночь. Дышалось тяжело. Теплый летний воздух был напитан парами и пылью.

В ночной тишине не слышно было ни звука, ни шелеста, точно все вымерло. Раздавались только глухие стоны в одном конце кладбища св. Гаянэ, где, распростершись над свежей могилой, горько рыдал молодой человек. Слезы ручьем лились из его глаз, смачивали сухую землю.

Он то целуя землю, обнимал могилку, то припадал к ней и оставался в таком положении. «Лала… несчастная Лала!..» — шептал он, и вместе с этими словами из груди его вырывались мучительные вздохи.

После долгих скитаний он наконец нашел могилу любимой девушки. — Что оставалось ему в жизни?

В борьбе с трудностями и житейскими неудачами у него была одна-единственная сияющая звезда, приковавшая к себе все его взоры, звезда, которая вела его к спасительной пристани. А теперь погасла и она. Что же оставалось? Разбитое, израненное сердце, для которого одна капля целебного бальзама могла бы исцелить все раны.

Потеря была невозвратима. Вардан никогда не любил раньше. В холодном, закаленном в борьбе юноше не было нежности, но перед любовью Лала, как восковая свеча, растаяла его холодность и сдержанность. И вот ангел-утешитель был под этой землею, которую он обнимал и орошал своими слезами. Под нею же было похоронено навеки и его сердце.