Лики России (От иконы до картины). Избранные очерки о русском искусстве и русских художниках Х-ХХ вв. - Георгий Миронов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Конечно же, в его биографии и творчестве есть отблески всего столетия. Но особенно точно отразились в том и другом 70-80-е гг. века. И люди этой эпохи, и нравы этого времени…
Летом 1873 г. три семьи известных русских художников живут вместе на даче под Тулой. Савицкий пишет рабочих на железной дороге, проходившей неподалеку, Шишкин с утра до вечера пропадает в лесу. А Крамской ищет натуру для задуманной им картины об уходящей России. Ищет старый, заброшенный барский дом. Сюжет прост, – богатый и знатный барин, многие годы живший вдалеке от родных мест, показывает с целью продажи свое родовое имение разбогатевшему купцу. Он стремится выскрести с палитры жанровость, тему продажи, – высветить настроение обреченности – и дома, и определенной эпохи. Своего рода «Вишневый сад», написанный разночинцем с удивительной для человека иного класса печалью по поводу обреченности и «дворянского гнезда», и уходящей с ним и со сменой владельца эпохи.
Об этой незавершенной картине один из критиков-современников верно писал: «Картина перехода одной исторической эпохи в другую: тут дореформенная Россия с помещичьим бытом и поминки по нем».
В то время, когда Крамской откладывает реализацию своего выстраданного замысла, откладывает свои исторические материалы об эпохе Петра и живущий неподалеку, в Ясной Поляне, его выдающийся современник.
Л. Н. Толстой берется в это время за роман о неверной жене. Возможно, в те минуты, когда Крамской грустит о сломе старого быта, а с ним и прежних человеческих отношений, Лев Николаевич как раз пишет диалог Левина с соседом помещиком. Купец предложил этому помещику вырубить липовый сад на лубки и срубы, на эти деньги купить за бесценок землю, раздать ее в аренду крестьянам и – стричь «купоны». И – столкновение двух жизненных философий: «Но для чего ж мы не делаем, как купцы?» «А то не дворянское дело». Об этом и неоконченная картина Крамского…
Реформы придали необходимую динамику всей общественной и экономической жизни России в 70-80-е гг. А что-то очень важное в нравах, в духовной жизни было утеряно. И, как оказалось спустя несколько десятилетий, утеряно было столь важное, что Россия потери не пережила.
В отличие от картины Крамского под рабочим названием «Осмотр старого барского дома» роман «Анна Каренина» у Толстого продвигается успешно. Но вот незадача: и Крамской хочет писать великого русского писателя, и Третьяков мечтает иметь портрет кисти Крамского в своей галерее. Да сам Толстой против. Однако ж, в конце концов, как следует из письма Толстого, – «приехал этот Крамской и уговорил». А уж коли уговорил, то старается использовать момент – пишет сразу два портрета – один для Третьякова, другой – чтобы оставить его в Ясной Поляне, для самого Толстого. Он одновременно пишет позирующего ему писателя как бы с разных ракурсов, портреты разной величины, хотя граф – в одной позе. И возникает поразительный эффект – мы знаем, что оба портрета писались в одно время, с позирующего Толстого, но на двух портретах словно бы разные Толстые! Разные не по ракурсу, а по настроению. На «третьяковском» портрете Толстой открыто словно бы демонстрирует своим читателям свою значительность. На яснополянском – он не позирует, словно бы он такой, какой есть, – а есть он значительно самоуглубленнее, самодостаточнее, замкнутее, чем хочет казаться и чем предстает на парадном «третьяковском» портрете.
Эта продиктованная ситуацией манера создания двух портретов одновременно позволила Крамскому понять Толстого больше, чем если бы он десятилетия прожил в Ясной Поляне, изучая творчество писателя и ежедневно наблюдая за ним. В письме к Репину Крамской с неким даже удивлением замечает: «А граф Толстой, которого я писал, интересный человек, даже удивительный. <…>. На гения смахивает».
А Софья Андреевна, следившая за этой необычной работой мастера, вспоминала позднее: писались сразу два портрета… «И замечательно похожи, смотреть страшно даже». Что-то увидел в лице писателя художник такое, что обычно в глаза не бросается…
Если портрет удался – заслуга нередко и портретиста, и портретируемого. А высшая удача – это когда удалось передать не только своеобразие личности, но и ее типичность для своего времени. Даже гении бывают типичными для той или иной эпохи.
Летом 1874 г., когда русское общество охватила мода на «хождение в народ», Крамской тоже идет в народ. Правда, не очень глубоко, – он поселяется на станции Сиверская недалеко от столицы… Но с явным удовольствием пишет портреты местных крестьян. Два портрета крестьянина Игнатия Пирогова, портрет мужика с клюкой… Есть у него и портреты крестьян другого времени – старика украинца, мужика с дубинкой («Полесовщик»)… Портреты «социальные». Сам Крамской писал, что пытался показать тех своих соотечественников, кто «своим умом дошел до понимания несовершенства окружающей его жизни». Странная примета времени, – некое восхищение бунтарскими настроениями среди крестьянства, чувство вины за свое благополучие перед крестьянами, которое поселилось в сердцах представителей совестливой русской интеллигенции. Вот и Крамской записывает: его герой – один из тех, в ком «глубоко засело недовольство, граничащее в трудные минуты с ненавистью». И действительно герой «Полесовщика» из тех, кто выходит на баррикады. Еще немного добавить ненависти, – и поднимется он на бунт, кровавый, бессмысленный, беспощадный… Когда в начале 90-х гг. XX в. готовился к печати том о XIX в. моего 10-томного исследования «История государства Российского. Проблемы. Источники. Мнения», издатели, не согласовав мной, включили в сопровождавший текст «альбом» с вынесенным за скобки названием «Лица России» среди других работ Крамского три его вещи, которые, как мне на первый взгляд показалось, в меньшей степени характеризовали творчество Крамского и не до конца отвечали концепции «альбома» – показать, как менялось настроение в лицах прежде всего разных слоев русского общества на протяжении целого века. Это были «Оскорбленный еврейский мальчик», «Мужичок с клюкой» и «Полесовщик». А вот сейчас, спустя годы, размышляя над тем, как отразилась эпоха в творчестве Крамского, я полагаю, что интуитивное решение художественного редактора было исторически верным. Это три портрета людей, живших в 1870-е гг., в достаточно мирной и благополучной России. Однако назвать их можно так: «Оскорбление и обида», «Унижение и боль» и «Ненависть». То, из чего спустя десятилетия родится октябрьский переворот. Понимание связи времен приходит не сразу. Та книга о XIX в. писалась в конце 80-х гг. XX в., а вышла из печати в 1995-м. Эта пишется уже в XXI в. – другое тысячелетие, другое понимание прошлого.
И все же в любые времена, если отвлечься от заданной концептуальности, художника привлекают в равной мере и скрытый драматизм характера, и явная гармония, живущая в душе человека. Вот почему большинство альбомов, книг по искусству, так или иначе упоминающих Крамского, непременно включают «Крестьянина с уздечкой» и «Мину Моисеева». Возможно, один и тот же человек, – они похожи и внешне, и душевно, написаны с разницей в год, и полны светлой и мягкой доброты и приятия мира. Если бы спустя полвека на историческую арену в России вышли они, а не обиженные, униженные и оскорбленные, – и Россия была бы другая. Гармония в душе зависит от самого человека, от людей зависит и гармония в обществе…
Кто же он, живописец Крамской? Народник, революционер? Нет, просто художник, живший в определенную эпоху и по мере сил и таланта отражавший ее в своем творчестве. По заказу Государя писал портрет наследника Александра Александровича, давал уроки Великой Княгине Екатерине Михайловне и принцессе Мекленбург-Стрелицкой… Одновременно хлопотал об устройстве очередной передвижной выставки. И писал, писал, писал…
Работа зрелого мастера – портрет директора рисовальной школы Общества поощрения художников старика Михаила Васильевича Дьяконова. Крамской несколько лет преподавал в школе, находившейся в здании Биржи, напротив Дворцового моста. Портрет превосходный. Крамской доволен, и денег за работу не взял… Это – живое, настоящее.
Из письма к Стасову. «Что же касается библейских и других историй, тот тут уж я совсем готов махнуть рукой, так как этот род везде наиболее фальшив». Имел в виду зарубежных художников – письмо-то из Парижа. Но немного и себя. Победоносцев назвал его художником глубоко религиозным… Выходит, ошибся проницательный обер-прокурор? Ан нет. Действительно «душа религиозная» – это и про Крамского. Характеристику его не исчерпывает, но одну из его граней душевных воссоздает.
Религиозная душа? Может быть… Хотя в основной его религиозной картине – «Христос в пустыне» – рассказ не столько о Христе, сколько вообще о человеке, ищущем свой путь. И пустыня – как собирательный образ пустынного мира, в котором человек, выбирающий путь, один на один перед выбором. Это скорее философская притча, нежели религиозный образ. Да и сам Крамской, закончив картину, записывает: «Христос ли это? Не знаю <…> Когда кончил, то дал ему дерзкое название <…> Это есть выражение личных моих мыслей».
