Там, где папа ловил черепах - Марина Гельви

Надя наблюдала за небесными светилами через свой «телескоп», я, за неимением второго, через синее и красное стекло.

Мы пристально смотрели на луну и звезды. Надя, наклонившись, что-то записала в тетрадь.

— Что ты написала?

— Туманность вокруг Луны, скопления звезд.

— А помнишь, в «Аэлите»? Какая там была любовь, да?

— Да. Ты читала «Гиперболоид инженера Гарина»?

— Нет. Интересная книга?

— С ума сойдешь.

Мы продолжали наблюдение, и мне стало казаться, что Луна притягивает.

— Надя!

— Что?

— А вдруг мы полетим?

— Отодвинься от края и не полетишь.

— Да нет, вверх!

— Только тебе такое может показаться. Продолжай работу.

Я смотрела на Луну и через некоторое время совершенно отчетливо увидела там материки и океаны.

— Надя!

— Что еще?

— У меня поет сердце. Чувствую, как лунные люди тоскуют по нас. Ты это чувствуешь?

Надя помолчала.

— При чем тут сердце? Нет. Астроном из тебя не получится. Сначала нужно изучить небо и полететь туда. А потом уже всякие такие нежности.

Больше я не занималась астрономией. Я оставила Надю с ее телескопом и занялась совершенно противоположным: мы с Люсей записались в только что организованный при клубе Плеханова ансамбль русской песни и пляски.

Нас не хотели принимать, мол, не доросли еще. Потом приняли условно. Ох и плясали же мы там, ох и пели! Нас очень ценил художественный руководитель, потому что мы никогда не пропускали репетиций.

Два раза в неделю, в половине шестого вечера, наутюженные и тщательно причесанные, мы сбегали по улицам к клубу и минута в минуту появлялись перед хормейстером и балетмейстером. А другие участники ансамбля не отличались такой аккуратностью. По вечерам они частенько ходили вместо репетиций на свидания. Только когда начались выступления на заводах, фабриках, в воинских частях, расположенные в городе, участники ансамбля подтянулись. Было же очень лестно — осознавать себя настоящими артистами.

Сначала ансамбль состоял почти сплошь из девушек. Но скоро, буквально в считанные дни, всех недостающих парней привели из депо и с ремонтного завода наши певицы, и парни, увлекавшиеся прежде всем, чем угодно, только не пением, стали распевать вовсю.

Наш художественный руководитель был оперативным: каким бы бездарным ни оказывался парень, руководитель моментально определял его или в тенора, или в басы. А совсем, совсем безголосые и не имеющие слуха стояли в заднем ряду и только открывали рты. Они надеялись развить со временем и слух и голос — обращенные на них взоры девушек поминутно подогревали эту надежду.

Собрались как-то на репетицию и слышим — тетя Тамара кричит во дворе:

— Нет, вы только посмотрите, кто к нам приехал! Нет, вы только посмотрите!

По лестнице поднималась высокая, изящная тетя Виолетта в узком черном платье. На пышных волосах ее каким-то чудом держалась надвинутая на лоб шляпка-амазонка, в руках была, видимо, очень дорогая кожаная сумка и сложенный черный веер. А следом шел статный широкоплечий юноша с насмешливым выражением лица. Я не узнала бы своего двоюродного брата, не будь рядом тети Виолетты. А он меня сразу узнал. Широко улыбнулся и, прижмурившись, сказал со смехом:

— Помнишь, Иришка, в Трикратах индюка? Ха, ха, ха! Как он за нами гонялся и как клевал, помнишь?

Мгновенно всплыли в памяти двухэтажный дом на высоком берегу тихой Гарбузинки и на зеленой лужайке перед подъездом Мимишка со своими щенятами. Сердце защемило. А Лева продолжал рассказывать, как отбил охоту у индюка гоняться за детьми.

В галерее собралась вся семья. Говорили только по-французски. На белой скатерти появились остатки нашего лучшего сервиза. Тетя Тамара торопливо заваривала овсяный кофе.

— Я должна сообщить вам, — через некоторое время сказала тетя Виолетта, — Лева останется у вас.

Я кое-что уже знала о его поведении. У него, оказывается, чрезвычайно затянулся переходный возраст. Он вот уже год, нет, два года совершенно не слушается тетю Виолетту и ее мужа. А месяц назад сел в поезд и поехал… и Пену, чтобы познакомиться с киноактрисой Милицей Корьюс. Его сняли с поезда в шестидесяти километрах от Харькова и вернули тете в сопровождении работника милиции.

— Мы ничего не можем с ним поделать, — сжимала пальцы тетя Виолетта.

— Мой сын, мой сын, — тетя Адель жадно разглядывала Леву, — как он похож на Теймураза!..

— Да, очень. Ты с ним намучаешься.

— А как здоровье Александра? — спросил дядя Эмиль.

— О, он спартанец. Защитил докторскую и опять много занимается греблей.

— Молодец!

— Да. Как жаль, что мне надо уехать сегодня же.

— Зачем такая спешка?

— Я обещала — Александр там совсем один.

Она нервно прошлась по галерее:

— Адель, я плохая сестра, да?

— О, зачем ты так говоришь? Это я плохая мать!

— Бедная моя Адель, бедная!..

Они подошли друг к другу и долго стояли обнявшись.

Тетя Виолетта уехала. От нее остался и еще долго держался тонкий запах духов. У всех было приподнято-светлое настроение. Еще несколько дней после этого дядя Эмиль и тетя Адель говорили только по-французски, упиваясь звучаньем родного языка и тихо радуясь. Тетя Тамара набросилась на Люсю и на меня — почему мы перестали разговаривать по-французски?! Ведь когда была жива громоммо… Бедная громоммо, если бы она знала!.. Тетя Адель сразу села с нами заниматься французским языком, мы быстро устали. На другой день повторилось то же самое. А потом жизнь вернулась в свою колею, тем Полое что Мама сказала:

— Кому он нужен — французский язык? Никогда он им не пригодится.

А Лева, оказывается, знает французский так же хорошо, как русский. Потому что он воспитывался в одиночестве, там, на шестом этаже, в тети Виолеттиной башне из слоновой кости. Она же художница. Сидела, рисовала, а он играл с заводными игрушками и на рояле.

Мы ходили за Левой и, забыв о своей былой вежливости времен бабушки Мари, удивлялись: в течение одного лишь разговора он двадцать раз сказал «мерси» за то, а что ему объясняли, где кто обитает и какие деревья растут в нашем саду. Он давно не приезжал в Тбилиси, тетя Виолетта после смерти матери тоже ни разу не приезжала, она присылала деньги, а тетя Адель, пользуясь своим железнодорожным билетом, каждый год ездила Харьков повидаться с сыном.

Чтобы Лева не соскучился, мы с Люсей спели ему в два голоса и русские, и грузинские, и украинские, и азербайджанские песни. Мы уговаривали его записаться в ансамбль — наш художественный руководитель был бы очень доволен, если бы мы привели такого парня.

Лева не захотел. Он стал напевать мотив вальса «Сказки Венского леса»:

— Трррум, пум, пум, пум, трррум, пум, пум! Трррам, пам, пам, пам, трррам, пам, пам!..

Он объявил, что влюблен в Милицу Корьюс и потому смотрел «Большой вальс» одиннадцать раз. Из-за этого у него в первой четверти почти столько же двоек, но он ни о чем не жалеет: «О прошлом тоску-уя, я вспомню о нашей весне-е, о, как вас люблю я, сказали в то утро вы мне-е!»

Он, оказывается, делал в Харькове все наперекор дяде и тете.

— Зачем? — спросила моя мама.

— Видите ли, — Лева задумался, — дядя и тетя все время старались переделать меня. Пока рос, я и не подозревал об этом, но теперь, когда я в десятом классе… Тант[62] Виолетта, например, заставляет в целях профилактики лечиться вместе с ней каждое лето в Железноводске. Вы знаете, у нее колит.

— Левочка, — заволновалась тетя Тамара, — она же хочет тебе добра!

— А дядя Александр, — невозмутимо продолжал Лева, — требует, чтобы я вставал по утрам вместе с ним, заметьте, в шесть часов, и делал бы зарядку. А летом в Комаровке я должен был бегать с ним на заре вдоль реки под удивленные крики сельских петухов. А потом этот рояль… Не-на-ви-жу.

— Ты бросил музыку?

— Как хорошо, что здесь нет рояля.

Извинившись за прерванную беседу, он вышел во двор, оглядел небо и взобрался на туту.

Тетя Адель быстро сбежала с лестницы:

— Левочка, Левочка, слезь, пожалуйста. Ты упадешь! В Харькове ты не лазил по деревьям! Я тебя умоляю, слезь!

Помолчав, он ответил, тоже по-французски:

— Я буду здесь ночевать.

— На дереве?

— Да, а что? В твоей комнате тесно.

Тетя Адель растерялась. Она совсем не умела разговаривать с сыном.

— Но ты же простудишься, — начала хитрить она. — Сейчас ноябрь. И до каких пор ты предполагаешь ночевать на дереве?

— На юге, — важно сказал Лева, — люди всегда спят под открытым небом.

— Но здесь не Африка!

— Конечно, не Африка, — ответил он по-русски. — Если бы здесь была Африка, я ходил бы голый.

Тетя Адель беспомощно оглянулась: на балкон уже вышла бабка Фрося. Ярошенчиха, заинтригованная сказанными по-русски словами, подошла поближе к туте.