Повесть об уголовном розыске [Рожденная революцией] - Алексей Нагорный

– Будь в надежде, ружьишко хорошее дал. Да у них у самих наган есть, – сказал Лукич. – А насчет деревенских ты не куксись: я их обратаю – слово и дело!

– Бывай! – Басаргин подошел вплотную к Лукичу, тихо спросил: – Слышь, Потылиха косоротая у вас не появлялась?

– Не видать. Дней пять, как не было.

– А пять дней назад? – оживился Басаргин.

Коля подошел поближе, прислушался.

– Забегала, воду пила. В город зачем-то ездила. Она, вправду сказать, мне не докладалась, да я у ей в солопе билет с железки нашел…

– По карманам лазишь? – погрозил пальцем Басаргин.

– Случайно, – покраснел Лукич. – Платонида клопа у ей на солопе углядела, пошла трясти, ну, билет и выскочил…

– А Феденьки не видать?

– Это грельского дурачка, что ли? – уточнил Лукич. – Не-е. Этого лет несколько, как нету.

– Ну, все. – Басаргин развернул лошадей. – Бывай.

Лукич долго стоял и махал рукой – до тех пор, пока лесная чаща не скрыла и телегу, и сидящих в ней людей.

– Славный у него пацан, – вздохнул Коля. – А у нас с тобой. Н-да… – он посмотрел на Машу.

– Не я так решила, – в свою очередь вздохнула Маша. – Это твоя теория, дорогой.

– Какие еще теории? – рассмеялся Басаргин. – Рожайте, пока молодые, вот вам и вся теория, сказать по-научному.

– Лукич – боевой мужик. – Коля ушел от опасной темы.

– Все такие, – кивнул Басаргин. – Что в Питере про артели говорят? Скоро ли?

– Пятнадцатый съезд решил, значит, скоро, – сказал Коля. – Будем, как говорится, осуществлять кооперативный план товарища Ленина.

– Слышь, Коля, мне мужики другой раз такой вопрос задают: ну, допустим, сообща. Трудиться, значит. А делить?

– Кто сколько наработал, тот столько и получит.

– Это правильно, – согласился Басаргин. – А станут люди для всех, понимаешь, не для себя лично, а для всех трудиться так же горячо, как для себя? Это же как много о жизни понимать надо, чтобы в первую голову о людях болеть! – Басаргин даже головой закрутил от невероятности такого предположения.

– Я тоже очень сомневаюсь, чтобы в одночасье переделались людские души, – сказала Маша. – Авантюризм это.

– Ладно, – обиделся Коля. – В одночасье никто души переделывать не собирается; мы себе отдаем отчет, что дело это длительное, постепенное, так что не представляй нас дураками.

– Ты же сам рассказывал: едва начинаете вы реализацию какого-нибудь серьезного дела – сразу звонит Кузьмичев и требует «доложить» или как это? «Рапортовать» о том, что все в порядке. А сколько у нас любителей «рапортовать», ты считал?

– Не так много, как ты думаешь, – сказал Коля.

– Но и не так мало, как думаешь ты, – парировала Маша. – Самое страшное, если Кузьмичевы серьезную работу подменят бесконечным словоблудием и парадными рапортами по начальству.

– Я с ней согласен, – кивнул Басаргин. – Однако Грель через три версты будет, мне желательно про твой план наконец узнать.

– Тут нужен меткий выстрел, – сказал Коля. – Один ты что? Ничто, прямо скажем. Ну, узнаешь, где какая шайка-лейка была вчера. Где она будет завтра. Да ведь не одна шайка эта – много их. Смысл в том, чтобы попытаться собрать их в кучу, да и кокнуть разом!

– Легко сказать, – протянул Басаргин.

– Мы поможем тебе. Сейчас мы сойдем и пойдем пешком. Явимся к Серафиму – после долгой разлуки, попроведать. Представимся ему блатными. Если Серафим то, что я о нем думаю, а я, брат, десять лет о нем думаю, то Потылиха уже сообщила ему, что бритого в поезде убил неизвестный блатной. Это же подтвердит и Феденька. А мы с Машей попытаемся влезть к Серафиму и в доверие, и в душу, ясно?

Басаргин почесал в затылке:

– Лихо задумано. Ну, а если Серафим ни при чем? Такой вариант, говоря научно, ты предусмотрел?

– При чем, – задумчиво сказал Коля. – Прежде чем родителям сгореть, Феденька мне сказал: «Сон вспомни, Коля… Зовешь родителей, а дозваться не можешь». Он мне за десять минут до пожара это сказал.

– А откуда он про твой сон узнал? – удивился Басаргин.

– Мать про свой сон рассказала Серафиму, а Феденька, видать, от попа узнал и перевернул. Зачем ему поп об этом рассказал? И другое было. Накануне предрекал Серафим матери большие перемены. Так и случилось. В колдовство я не верю. Значит, Серафим знал! И готовил эти перемены. А Арсений? Бандит! А ведь он давний знакомый Серафима. Я тебе прямо скажу: подозреваю я, что Серафим Феденьке велел моих родителей спалить, чтобы корень мой вырвать, чтобы меня Арсению продать в помощь – прохожих промеж глаз лупить и деньги у них отбирать. Только доказательств у меня пока нет.

– Если ты прав – будут доказательства, – сказал Басаргин. – Условимся о связи. На южной околице Грели – изба в три окошка, а на крыше жестяной петух. Хозяина Тихоном кличут. Каждый вечер после семи жду тебя там. Тебя или твоих сообщений. Тихону верь, как мне, надежный человек.

– Серафим может приделать мне хвост, – сказал Коля.

– Понял, – кивнул Басаргин. – Если что – набрось пиджак на плечо, покажись на крыльце, – я приму меры.

– Ну, прощай, – сказал Коля. – Пошли, Маша.

Он взял с телеги чемодан, мешок. Басаргин поехал по дороге, а Кондратьевы свернули на узкую лесную тропинку.

Коля и Маша вышли на площадь. Здесь ничего не изменилось за десять лет, только церковь показалась Коле маленькой и убогой.

– Вот его дом, – Коля повел взглядом в сторону Серафимовой избы.

– Не сказать, чтобы дворец, – скептически заметила Маша. – Пойдем?

– Помни, – сказал Коля, – Серафим умен, хитер, потому держи ушки на макушке, говори меньше, чтобы невзначай не сболтнуть лишнего. Легенду помнишь?

– Ты «Иван», работал с Пантелеевым, я – твоя «маруха»… Работаем под интеллигентов – с моей, конечно, помощью.

– Продаем себя Серафиму не враз, – уточнил Коля. – А сообразно с обстоятельствами. Пошли.

…Серафим в старенькой, заплатанной рясе колол дрова. Увидев Колю и Машу, поднес ладонь к глазам:

– Господи! Царица небесная! Да не возвратится униженный посрамленным!

– Возвратится человеком, – улыбнулся Коля. – Здравствуйте, батюшка.

– Здравствуй, раб божий. Здравствуйте, барышня. Как поживаете? Эх, сапоги у тебя, – сверкнул глазками Серафим. – В начальство, поди, выбился?

– В Иваны попал. Не понимаете? Знакомьтесь. Это моя… Как бы сказать, – жена. Маша.

Священник галантно поцеловал Маше руку.

– Вы, святой отец, никак кадетский корпус кончили, – пошутила Маша.

– Бог с вами, – рассмеялся Серафим. – Только семинарию. Ну, что же мы стоим? Пожалуйте, милости прошу.

Вошли в горницу. Коля и Маша словно по команде повернулись к иконам и забормотали молитву.

– Душевно рад, – сказал Серафим и подвинул гостям стулья. – Не обессудьте.

Коля смотрел на Серафима. Тот постарел, однако приобрел неожиданную благообразность, стал сдержаннее, спокойнее. А Серафим смотрел на Колю.

– Повзрослел ты, что ли? – вздохнул Серафим. – Не такой ты, как раньше, не такой.

– Десять лет прошло, – сказала Маша. – Шутка ли.

– Не шутка, – кивнул Серафим. – Но я не в том смысле. Был мне Коля ясен, как чистое стекло божьей лампадки. А сейчас, чувствую, отгородился он от меня семью барьерами, семью замками.

– Что вы, батюшка? – Коля искривил уголки рта. – Я весь тут, как на ладони. Напротив скажу: вы, батюшка, словно в скорлупу спрятались. Не чувствую вас. Однако зашли мы вас поблагодарить, поклониться.

– За что же, господи? – удивился Серафим.

– Скажу прямо, не обессудьте, – Коля придвинулся к священнику. – Арсений ваш, царствие ему небесное, мне свое дело передал.

– Какое дело? – фальшивым голосом спросил Серафим.

– Будто не знаете, – вмешалась Маша. – Гоп-стоп, не вертухайся, батюшка. Вот какое дело.

– Арсений что… умер? – спросил священник.

– Комиссары шлепнули, – умильно улыбнулся Коля. – Да что мы все вокруг да около ходим? Мы с ней, – он положил руку на плечо Маши, – на пару работаем. Если я в тебе, Серафим, не ошибся, – прими с миром. А обознался – мы дальше пойдем.

– Подумать надо, – вздохнул Серафим. – Ты только ерунды разной на мой счет не думай, это я так, в том смысле, что Арсений был для меня человек загадочный, я кое-что вспомнить должен, сообразить…

– Соображайте, батюшка, – сказала Маша, – только помните, что время посева уже прошло и настает время собирать плоды. Вы ведь любите плоды?

– Погуляйте пока, – улыбнулся Серафим. – Коля, покажи барышне нашу деревню, в поле сходите – там жаворонки волшебно поют. – Серафим закатил глаза и зачмокал губами. – А я пока насчет обеда распоряжусь и вообще.

Спустились с крыльца, вышли на площадь.

– Здесь я дрался в последний раз, – грустно сказал Коля. – Ровно вчера это было.

– Не в последний раз ты дрался. И страшно мне что-то, откровенно тебе говорю. Только ты не обращай внимания, это я так, по-бабьи.

– Хочешь уехать?

– По-моему, ты хочешь меня оскорбить, – надменно сказала Маша.