Хищник - Михаил Соколов

- Надо было тебя, а заодно и твою шлюху сразу кончать, не церемониться!..

Я быстро взмахнул ножом. Лезвие страшно блеснуло в воздухе и точно, с хлюпающим звуком рассекло левое глазное яблоко майора Вараскина.

Взревели оба: майор Вараскин от боли и страха, генерал от ломавшего его ужаса. Смотреть было противно. Вдруг я вспомнил, что где-то здесь за дверьми заперты пленники, которых я пришел спасти. Незачем втягиваться. Майор набрал побольше воздуха и вновь заорал. Вновь выглянула из-за его плеча улыбающаяся Катенька. Несколькими взмахами ножа я превратил рот майора Вараскина в нечто хлюпающее, булькающее, пузырящееся...

Пожалуй, Катя была бы мной довольна. Я ещё кое что проделал... не хочется вспоминать, в тот момент был в запале.

Но Катенька была довольна!

Еще раз посмотрев на генерала я убедился, что эксперимент удался, достиг цели, и продолжения не требовалось. Генерал притих. Генерал был запуган, уничтожен, поражен ужасом и прочая и прочая. Я чуть не испугался, что его может хзватить удар. Всего-то и надо было - убедить Семена Зелимхановича, что я опасен, лишен моральных и этических устоев и если требуется, не остановлюсь ни перед чем.

Пока о генерале Романове можно было забыть.

Майор Вараскин бился и хрипел в кресле. Катенька была отомщена. Я тоже был доволен. Ну и хватит лишних мучений. Я аккуратно и точно воткнул нож в сердце майора, разом оборвав его, полную служебного рвения жизнь. Судьба. Не вина пса, что получил плохого хозяина.

Я повернулся к генералу и бросил:

- Кто резидент?

И генерал сказал.

Я не поверил. Не верить было нельзя, генерал был не в том состоянии, чтобы врать, но все-таки!..

У кого-то из погибших бойцов я нашел пару наручников. Один браслет защелкнул на руке генерала, а второй на какой-то трубе подальше. Слишком много кругом оружия, и Семен Зелимханович вполне может наделать глупостей. Не от большого ума, от глупости.

Сказанное генераом ошеломило. Надо было проверить.

Я сорвал со стола скатерть и прикрыл тело обезображенного майора.

Сказанное генералом все более обрастало собственными доказательствами.

Но не может же быть!..

Оба в спальне, как сказал Семен Зелимханович. Я прошел одну смежную комнату, вторую. Дверь спальни не была заперта. Я вошел. Аркадий сидел на кровати. . Рядом с ним с пистолетом в опущенной руке стояла Елена Прекрасная. Странным жгучим взором впилась в меня.

- Сергей! - крикнул вдруг Аркадий.

Лена, не отрывая взгляда от меня, быстро взмахнула рукой и сильно ударила Аркадия пистолетом в лицо. Тот рухнул, как подкошенный. Пистолет уже смотрел мне в сердце.

Выстрелила.

Я, дернувшийся в последний момент в сторону, избежал пули. И сразу же бросился вперед. Лена выстрелила еще. Ей удалось выстрелить ещё два раза, последняя пуля, правда, чиркнула сбоку, ожгла ребра, но ничего страшного. В очередном прыжке я выбил пистолет ногой. Пистолет, описав дугу, вылетел во двор, разбив оба оконных стекла.

Я стал перед Леной. Имея высокий рост, не меньше ста восьмидесяти сантиметров, она прямо и смело смотрела на меня своими страшными угольно-черными глазами.

И все же, не может быть!

Зацепив ворот платья и белье под ним, я дним движением руки рванул, с треском оголив её всю.

Черт побери, правда!!!

Такого бешенства я, действительно, не испытывал никогда. Немедленно перед его мысленным взором прошли лица тех, кто был убит по её приказу. И хуже всего, что последние дни он сам, как идиот, как лох, как мальчишка спешил ей доложить обо всем, облегчая задачу. Гендиректор "Белой чайки", к которому успели раньше него, тетка, о которой не знала, и которую на всякий случай убила, чтобы та не обнаружила в лице своей племянницы Лены подделку. А вместе с этой теткой майор Вараскин убрал случайную свидетельницу, его Катю, тоже жертву финансовой войны. Еще сожженные медкарты в поликлиннике о которых с вечера я ей сообщал накануне - все мелькнуло у меня в голове, сотрясая ещё и стыдом: ничего не стоит так дорого, как собственная глупость! Этот возникший вдруг, тщательно законспирированный капитан был передо мной излобно смотрел на меня. В страшной ярости я ударил раскрытой ладонью в живот, пробил пальцами кожу, мышцы и, как только что с платьем, рванул ладонью вниз, с треском разорвав ткани и связки...

Потому что она обманывала и меня, и всех; эта леди организовывала хладнокровные убийства, с извращенным удовольствием вживаясь в роль своей предшественницы, на которую была так похожа.

А главное потому, что передо мной умирал мужчина!

ЭПИЛОГ

Машина вырвалась за город, некоторое время была виден темно-серый разлив Волги с медленно тянувшейся против течения бесконечной длины баржей, затем пошли поля, кое-где скрывавшиеся в ватных клоках вечернего тумана. В зеркале заднего вида мерцал отдельными огоньками прячущийся за холмы город, ещё несколько километров и пора будет сворачивать в Княжескую рощу, к особняку, где последние дни уже обосновался я сам.

Я уже ожидаю, что когда минует знакомые петли лесной грунтовой дороги, после очередного поворота покажется усадьба, уже несколько недель реставрируемая целой армией рабочих. И там меня ждут слуги, возглавляемые неутомимой Марией Степановной, бессменной домоуправительницей Княжеского дворца.

Пока же я еду в выпадающих сумерках и вспоминаю день, каких-то два месяца назад, когда звонок дежурного по городу офицера погнал меня в гостиницу "Савойя" спасать будущего наследника. Потом была Катя, несколько дней, настолько насыщенных событиями, любовью и ненавистью, что вполне могли перевешивать тяжесть предшествующий вполне спокойных месяцев. События этих дней уже осели в памяти, уплотнились, заняли свое решающее место в жизни и понадобится ещё много времени, чтобы осознать все, вырваться, наконец, из под тяжести свершенного, свыкнуться с потерями, которых не вернешь.

Но и с победой.

Сейчас, уже вьезжая в просвет между отступившими деревьями, я вспомнил, какими хлопотными вышли первые дни после той жуткой ночи, сколько тогда понаехало людей, сколько комиссий, которыми занимался исключительно генерал-майор Романов!.. Потом все улеглось, увезли цинковые запаянные гробы и ещё через несколько дней попалась мне на глаза дневниковая тетрадь Князя, засунутая накануне событий в карман и тут же забытая. Я проглядел уже не актуальные строки и с горечью подумал, что все могло бы случиться иначе, доведись мне прочитать все сразу.

Но кто виноват?.. Все?.. Никто?..

И переключаясь на новую волну, я вдруг, почему-то, вновь вспоминаю записки Князя... Как там в конце?.. Ну да, с виньетками...

"Есть вещи, ситуации, а также и поступки пропитанные ароматом банальности, а лучше сказать, вонью. Но эти оттенки начинаешь различать потом, в личной же встрече все кажется наполненным необыкновенной катастрофической серьезностью. Вообщем, когда я, соблюдая осторожность, которая особенно и не была нужна, учитывая самозабвенную увлеченность моей жены и её телохранителя друг другом, вошел в спальню и увидел, чем они занимаются, это потрясло меня сильнее, чем лицезрение того же самого, но на фотографиях.

Наблюдал я недолго; после последнего сексуального извержения они разом утихли, и действительность в моем образе наконец-то дошла до их сознания. Испугаться они не успели. В первое мгновение, наверное, приняли меня за кошмарное пробуждение собственной совести (я здесь пытаюсь реконструировать их внутренний мир, возможно, отсутствующий). Лена даже улыбнулась мне синсходительно и торжествующе. Тогда я поднял руку с пистолетом и выстрелил в эту улыбку, а потом и в самца, все ещё покрывавшего свою хозяйку.

Еще через несколько минут я полностью обрел контроль над собой, позвонил генералу Романову, и он обещал приехать к вечеру. Почему обратился именно к Романову? Все дело в том, что последние месяцы мы с ним достаточно хорошо сблизились, и я ему стал доверять больше, чем городским соседям, заинтересованных в моих капиталах и собственности. Даже не считая экономического внимания со стороны своей, уже покойной жены, я чувствовал вокруг себя странное оживление, непонятную мне активность. Я не хотел, чтобы кто-нибудь в Лермонтове получил против меня козырную карту. А генерал Романов, который, как я подозреваю, и так все знает о взаимоотношениях в моей семье, все равно у меня под колпаком, сам в этом уверен, так что в его лояльности я не сомневался. Так или иначе, я выбрал генерала.

И угнетала банальность, пошлость всей ситуации.

Семен Зелимханович приехал, выслушал мой рассказ, бегло ознакомился с местом происшелствия, вдруг заинтересовался, долго вглядывался в лицо покойной, попросил её прижизненные фотографии, просмотрел видеоматериалы, отснятые давно и недавно, а потом ошеломил меня предложением. Сначала мне его слова показались откровенной глупостью, дичайшим сумасбродством, но, поразмыслив, я согласился. Тем более, как подсказывал мне опыт, людей легче всего обмануть откровенной ложью, масштабной ложью, чем полуправдой.