Византия и Московская Русь - Иоанн Мейендорф

Повесть ярко описывает последующие события. «Оумръшу же Митяю бысть в них замятия и недоумение, смятоша бо ся, яко же пишетъ: возмятошася и въсколебашася, яко пиании, и вся мудрость их поглощена бысть». [613] Действительно, кандидат на митрополичий престол скончался, а в Константинополе патриарший престол пустует после низложения Макария. Венеция и Иоанн V угрожали власти генуэзцев. А в довершение бед, в городе находился и сам митрополит Киприан, полноправный член синода, называвшийся «митрополитом всея Руси». [614]

Можно себе представить, какие интриги и какое давление со всех сторон предшествовали разбору русских церковных дел новоизбранным патриархом Нилом и его синодом в июне 1380 года. Можно было бы ожидать, что патриарх вернется к политике Филофея — ведь Нил сам был монахом, одаренным проповедническим талантом, автором «энкомиона» в честь великого поборника византийского исихазма Григория Паламы. [615] Но Нил не обладал ни характером своего предшественника, ни свободой действий. Своим избранием он был целиком обязан императору Иоанну V и русские проблемы был вынужден решать с учетом сложившейся в Византии политической ситуации. Когда в июне 1380 года патриарх выносил свое решение, война между Венецией и Генуей, Иоанном V и Андроником IV все еще была в разгаре, причем ни одна из сторон не могла добиться решительной победы. В 1380 году уже предчувствовался компромисс, которым война закончилась в 1381 г., и Иоанн V не мог не считаться с политическим давлением Генуи и подношениями москвичей. Русское посольство широко использовало кредит, обеспеченный ему великим князем Дмитрием Ивановичем. Согласно Повести, русские от имени великого князя заняли 20 тысяч гривен серебра у генуэзцев и турок. «Русини же позаимоваша оною кабалою сребро в долг на имя князя великаго оу Фрязъ оу Бесерменъ въ росты, еже и до сего дни тотъ долгъ ростетъ, россулиша посулы и раздаваша и сюду и сюду, тем едва утолиша всехъ». [616]

В результате соборное деяние о поставлений, датированное июнем 1380 года, целиком отражало московское видение событий: митрополит Киприан назван «вторым Романом» и пособником Литвы. Поставление его в декабре 1375 года изображено как следствие обмана, жертвой которого пал сам патриарх Филофей. Наконец, деяние объявляет о решении синода принять предложения московских послов и посвятить в митрополиты одного из трех архимандритов, сопровождавших Михаила–Митяя в Константинополь, а именно Пимена.

Каким образом Митяя заменил Пимен? Русская «Повесть о Митяе» и греческое соборное деяние 1389 года утверждают, что патриарх Нил ничего не знал о смерти Митяя и считал Пимена подлинным кандидатом Дмитрия. [617] Эта версия совершенно неприемлема: имя и личность Митяя были известны в Константинополе благодаря предшествовавшей переписке Москвы с патриархом Макарием. Более того, невозможно себе представить, чтобы Киприан и Дионисий Суздальский, находившиеся в 1380 году в Константинополе, не раскрыли патриарху такой примитивный обман. [618] Понятно, что версия о подмене просто пытается обелить память патриарха Нила, императора Иоанна и Дмитрия Донского, возложив всю вину за разрушительные последствия посвящения Пимена на него самого и на русских послов, вся ошибка которых заключалась в том, что они точно следовали прежним инструкциям, данным им князем Дмитрием Ивановичем, в то время как в Москве назревали неслыханные перемены. [619]

Если смотреть глазами патриарха Нила, то в 1380 году поставление Пимена выглядело вполне понятным компромиссом, допущенным в результате разных давлений на патриарха и, по видимости, лучше всего обеспечивающим интересы патриархата в данных обстоятельствах. Несмотря на посулы и взятки, Нил не исполнил обещания Макария учредить отдельную митрополию «Великой России»; Пимен был посвящен как «митрополит Киева и Великой Руси». На синоде возник спор о том, «законно ли посвящать Пимена как митрополита Великой России и не ставить его также митрополитом Киевским, поскольку Киев изначально является столицей митрополии всея Руси». [620]

Вопрос был решен таким образом, что титул «Киевского» был дан Пимену, а Киприан получил титул митрополита «Литвы и Малой Руси». Более того, формально Нил провозглашал принцип единства митрополии и постановлял, что после смерти Киприана Пимен станет митрополитом «всея Руси». Впрочем, патриарх решил, что в будущем такие митрополиты будут посвящаться «по представлению Великой Руси». [621] Фактически, Нил пытался вернуться к системе, существовавшей в эпоху Феогноста и Алексия, даруя Москве новую и постоянную привилегию представлять своих кандидатов. В реальных политических условиях, существовавших в 1380 году на Руси и в Литве, такая система была обречена, но по крайней мере формального утверждения раздела митрополии, чего желали в Москве, не произошло.

Разумеется, Киприана такое решение удовлетворить не могло. Он пытался настаивать на постановлении Филофея, которое делало его после смерти Алексия единственным русским митрополитом. В синоде его поддержал влиятельный митрополит Никейский Феофан — выдающийся паламитский богослов и друг Кантакузина и Филофея. [622] Однако, поскольку Нил решил посвятить московского кандидата, он должен был объявить поставление Киприана при жизни Алексия неканоническим. В конце концов Феофан и Киприан внешне приняли мнение «большинства», но Киприан уехал в Киев до поставлення Пимена, явно разочарованный титулом, который дал ему Нил: «митрополит Литвы и Малой Руси». [623] Акт 1380 года ничего не говорил о его праве наследовать Пимену в случае смерти последнего, и Киприан, хорошо знавший русские обстоятельства, должен был примириться с мыслью, что митрополия на деле будет разделена между ним и Пименом, первым митрополитом «Великой Руси».

Но за этим последовали еще более неожиданные события, которые коренным образом изменили судьбу соперников и совершенно по–новому определили пути Восточной Европы.

3. Куликовская битва

Очень вероятно, что спешный отъезд Киприана из Константинополя был вызван не только досадой, но также тем, что он узнал о происходящих на Руси грандиозных событиях. [624] Мы видели, что 1374–1380–е годы были периодом активных дипломатических действий и военных столкновений между Ордой и Московским княжеством. Ни одна из сторон не доверяла другой. Опасаясь татарской мести и из страха лишиться важных экономических выгод, московская боярская партия и генуэзские дипломаты хотели бы вернуться к политике времен Ивана Калиты, при котором Москва играла роль татарского союзника на Руси. Поставление Митяя и его поездка в Орду были отражением именно этих политических устремлений. Однако сторонники сближения с Литвой и борьбы с Мамаем тоже не оставляли в покое князя Дмитрия Ивановича. От необходимости выбирать избавил его сам Мамай, которого случай с Митяем убедил в безуспешности дипломатии, почему он и решил привести Русь к повиновению военным путем. С востока ему грозил Тамерлан, который в 1370 году посадил на трон в Золотой Орде законного наследника, Тохтамыша (Мамай по рождению не принадлежал к династии). Московскому князю Дмитрию Ивановичу Мамай, распоряжавшийся лишь в западных пределах прежних татарских владений, доверял все меньше и меньше, так что медлить ему было нельзя. Поэтому он составил сильную и крайне опасную для Москвы коалицию, в которую вошли генуэзцы Кафы, князь Олег Рязанский, а самое главное — литовский князь Ягайло. Перед лицом надвигающейся угрозы Дмитрий Донской обратился к нравственному авторитету преп. Сергия и, открыто получив благословение на борьбу с врагом, начал поспешно собирать русских князей, среди которых оказались и два сына Ольгерда, братья Ягайло, — Андрей Полоцкий и Дмитрий Брянский. [625] Решающее сражение произошло 8 сентября 1380 года в верховьях Дона, менее чем в 300 километрах от Москвы. Летописи называют его Задонщиной или Куликовской битвой. Впервые со времени татарского нашествия русские одержали победу над татарами. Здесь было нечто от политического парадокса: героем национального освобождения стал московский князь, хотя Москва, еще в начале века, возвысилась в значительной степени потому, что была главным на Руси союзником и пособником татар. Если раньше Москва одного за другим устраняла своих соперников политическим путем, то теперь ей принадлежала военная победа небывалого символического значения. Сражение, однако, было выиграно не только благодаря военному превосходству Дмитрия Донского, но и потому, что литовскому князю Ягайло, союзнику Мамая, не удалось присоединиться к татарскому войску. В день сражения он находился на расстоянии дня пути до Куликовского поля.