Пилот "штуки" - Рудель Ганс-Ульрих

«А мне не спится», говорит он.

Я говорю ему, что ему не нужно лететь завтра утром, и что когда люди летают без перерыва, сон незаменим. После долгой праздной болтовни он сообщает, что посылает за мной машину, чтобы увидится со мной как можно скорее. Поскольку в любом случае у меня мало топлива и боеприпасов, информация о новом секторе, которую может мне сообщить его командующий, может по крайней мере облегчить мне ряд организационных проблем. На пути в Орденбург мы застреваем в снежных заносах. Когда я попадаю туда, уже два часа ночи. Первым я вижу его начальника штаба, с которым мы долго обсуждаем ситуацию и общие вопросы. Мне особенно любопытно услышать от него, как Гитлер приступает к своей новой задаче, видя, что у него не хватает необходимой подготовки и опыта. Начальник его штаба — армейский офицер, а не член СС. Он говорит мне, что работать с Гиммлером — большое удовольствие, потому что он вовсе не самоуверенный человек и не ищет случая показать свою власть. Он не считает, что знает лучше, чем эксперты его штаба, с готовностью соглашается с их предложениями и затем использует весь свой авторитет чтобы претворить выработанное решение в жизнь. И поэтому все идет гладко.

«Только одна вещь вас поразит. У вас всегда будет чувство, что Гиммлер никогда не говорит того, что думает на самом деле».

Через несколько минут я обсуждаю ситуацию и мою задачу с Гиммлером. Я немедленно замечаю его озабоченность. Советы почти обошли Шнайдемюль и рвутся в Восточную Померанию по направлению к Одеру, частично вдоль долины Нейсе, и также к северу и к югу от нее. В этом районе очень мало частей, которых можно было бы назвать боеспособными. В окрестностях Маркиш-Фридлянда формируется боевая группа, которая должна сдержать прорвавшиеся вражеские силы и предотвратить их предстоящее движение к Одеру. Никто не может пока еще предсказать, в какой степени наши войска в районе Позена-Грауденца смогут пробиться назад, в любом случае они не смогут быстро восстановить свои силы. Разведка оставляет желать лучшего и поэтому нельзя составить полное представление об их положении. Это, следовательно, будет одной из наших первых задач, кроме того, чтобы атаковать противника во всех известных пунктах, которых он уже достиг, в особенности его механизированные и бронетанковые силы.

Я выясняю потребности в бомбах, горючем и боеприпасах. Если они не будут удовлетворены, уже через несколько дней я не смогу выполнять боевые задачи. Гиммлер обещает мне, в своих собственных интересах, что мои запросы будут удовлетворяться в первую очередь. Я объясняю ему, какие возможности я вижу в использовании моего соединения, основывая свою точку зрения на той картине, которую он мне нарисовал.

Я покидаю Орденсбург в 4:30 утра, зная, что через два часа я уже буду летать над сектором. «Штуки» летают весь день без перерывов. Наши самолеты украшены эмблемой Германского рыцарского ордена, потому что сейчас, как и шесть столетий тому назад, мы вовлечены в битву с Востоком. Устанавливается очень холодная погода, снежный покров на аэродроме достигает высоты 5 сантиметров, когда мы взлетаем, эта снежная пыль забивается в механизмы пушек на наших противотанковых самолетах и замерзает, как только мы поднимаемся в воздух. После того, как выпущен один или два снаряда, орудия заклинивает. Я не могу этого вынести! Вот подо мною русские бронированные колонны наступают на Германию и когда мы заходим в атаку, временами преодолевая очень сильную противовоздушную оборону, что происходит? Пушки молчат. Некоторые пилоты уже подумывают о том, чтобы врезаться в танки от полного отчаяния. Мы заходим еще и еще раз — но все безнадежно. Это случается с нами у Шарникау, в Филенне, во многих других местах. Т-34 рвутся на запад. Иногда для того, чтобы взорвать танк, нужен всего один выстрел, но часто этого мало. Самые ценные дни потеряны, прежде чем я наконец получаю достаточно людей, чтобы постоянно очищать взлетную полосу от снега. Огромное количество танков заставляет шевелиться волосы на голове. Мы летаем во все стороны света, если бы световой день был бы в три раза длиннее, этого все равно было слишком мало. Взаимодействие с нашей истребительной эскадрильей выше всяких похвал, они реагируют на каждый наш разведывательный отчет — «Передовые отряды противника в такой-то или такой-то точке». В совместной операции к востоку от Дейчекроны и в лесах к югу от Шлоппе мы смогли нанести Советам существенные потери. Когда танки оказываются в деревне, они обычно въезжают прямо в дома и пытаются там укрыться. После этого их можно заметить только по длинному шесту, который торчит из середины дома, это ни что иное, как танковая пушка. В стене дома образуется пролом и поскольку маловероятно, что в нем все еще живут немцы, мы заходим сзади и стреляем в двигатель. Никакие другие методы атаки не помогают. Танки загораются и взрываются вместе с развалинами домов. Если кто-то из экипажа остается в живых, они иногда пытаются въехать на горящем танке в новое укрытие, но в этом случае исход борьбы уже решен, поскольку в этот момент можно нанести удар в любую уязвимую часть танка. Я никогда не сбрасываю на деревни бомбы, даже если это оправданно с военной точки зрения, поскольку меня бросает в дрожь при одной мысли о том, что я могу попасть в немецких жителей, которые и так уже беззащитны перед террором русских.

Ужасная вещь — летать и сражаться над нашими собственными домами, тем более когда видишь, как массы людей и военной техники врываются в твою страну подобно наводнению. Сейчас мы играем роль плотины, небольшого препятствия, но не способны остановить прилив. Германия, вся Европа сейчас стоит на кону в этой дъвольской игре. Бесценные силы истекают кровью, последний бастион мира разрушается под натиском Красной Азии. Вечером мы больше истощены этой мыслью, чем непрерывными полетами в течение дня. Отказ смириться с этим роком и уверенность в том, что «это не может случиться» заставляет нас двигаться. Я бы не хотел обвинять себя за то, что не сделал всего от меня зависящего и не предотвратил пугающего, угрожающего призрака поражения. Я знаю, что каждый достойный молодой немец думает так же, как и я.

К югу от нашего сектора ситуация выглядит очень мрачной. Франкфурт-на-Одере находится под угрозой. Поэтому ночью мы получаем приказ выдвинуться в район Фюрстенвальде, который находится ближе к критическому сектору. Через несколько часов мы вылетаем в операционный район Франфурт-Кюстрин. Клинья советского наступления достигли Одера в предместье Франкфурта. Дальше к северу Кюстрин окружен и враг, не теряя времени, захватывает плацдарм в Гёритце-Рейтвейне на западном берегу замерзшей реки.

Однажды, как и прусский кавалерийский генерал Цейтен триста лет назад мы принимаем участие в битве к востоку от Франкфурта, на месте исторического сражения. Здесь небольшие немецкие силы окружены советскими танками. Мы атакуем их и те танки, которые не загорелись, пытаются уйти по открытой местности. Мы заходим на них в атаку снова и снова. Наши товарищи на земле прыгают от радости, бросают в воздух свои ружья и каски и не заботясь об укрытии преследуют отходящих русских. Наш огонь выводит из строя все танки до одного. Среди всех, кто был свидетелем нашего успеха царит радостное настроение. После того, как все танки были уничтожены или захвачены, я приготавливаю контейнер и пишу поздравление нашим товарищам от имени полка и от своего имени. Я кружу на очень малой высоте и бросаю контейнер с запиской и плиткой шоколада прямо им под ноги. Вид их счастливых, благодарных лиц укрепляет нас в преддверии трудных операций и вдохновляет нас на новые упорные усилия облегчить борьбу наших товарищей по оружию.

К несчастью, первые дни февраля очень холодные, Одер во многих местах замерз так сильно, что русские могут перебираться через реку. Они часто кладут на лед доски и я вижу, как по ним едут грузовики. Лед не кажется мне достаточно крепким, чтобы выдержать вес танков. Поскольку фронт на Одере еще не установился и в его линии много брешей, в которых нет ни одного немецкого солдата, который мог бы противостоять наступлению, Советам удается захватить несколько плацдармов, например, в Рейтвейне. Наши танковые войска, которые были введены в бой слишком поздно, сталкиваются здесь с сильной вражеской обороной на западном берегу, подкрепленной тяжелой артиллерией. Переправы через реку с самого первого дня защищены сильным зенитным огнем. Иван хорошо информирован о нашем присутствии в этом секторе. Каждый день мне приказывают уничтожить переправы, чтобы отсрочить наступление и выиграть время для подхода наших подкреплений и боевой техники. Я сообщаю, что в данный момент это почти бесполезно, потому что чрез Одер можно перебраться практически в любом месте. Бомбы пробивают лед, оставляя сравнительно небольшие полыньи, и это все, чего мы можем добиться. Я атакую только распознаваемые цели на обеих сторонах реки или пересекающий ее транспорт, но не так называемые мосты, которых строго говоря, вообще нет. То, что на аэрофотография выглядит как мост, обычно оказывается следами пехоты и колеями автомашин, а также досками, уложенные на лед. Если мы бомбим эти следы, иван просто переходи по льду в стороне от них. Это становится ясным для меня в первый же день, потому что я летаю над ними бесчисленное количество раз и кроме того, эти переправы не являются для меня чем-то новым, я знаю их по Дону, Донцу, Днестру и другим русским рекам.