Пилот "штуки" - Рудель Ганс-Ульрих

30 декабря получена радиограмма о том, что я должен немедленно прибыть в Берлин и доложить рейхсмаршалу. Я киплю от злости, потому что как мне кажется, мое присутствие незаменимо во время этих трудных операций. Я вылетаю в Берлин в тот же день, следую через Вену и полон решимости вернуться к моим товарищам через два или три дня. Приказ есть приказ. Единственный багаж, который я беру с собой — большой портфель для депеш со сменой белья и туалетными принадлежностями. Ввиду серьезности ситуации я отвергаю возможность задержаться в Берлине надолго.

По пути меня не покидает ощущение, что меня вызывают по какому-то малоприятному поводу. Когда я был ранен последний раз, в ноябре, я получил приказ, запрещающий мне летать, несмотря на который я возобновил полеты, как только вышел из госпиталя. До сегодняшнего дня никто об этом не вспоминал и я постепенно начал истолковывать это молчание как молчаливое согласие, но сейчас, как я предполагаю, этот вопрос встал снова и меня вызывают «на ковер». Я лечу в Берлин с большой неохотой, зная, что я никогда не подчинюсь этому приказу. Я не могу просто весело глазеть по сторонам, советовать или отдавать приказы в то время, когда моя страна находится в опасности, особенно когда мой обширный опыт дает мне преимущество перед теми, кто не получил достаточной подготовки. Успех — плод опыта и соразмерен с ним. Несмотря на то, что я был ранен пять раз, несколько из них — серьезно, мне везло, что я всегда быстро выздоравливал и был способен вновь и вновь пилотировать самолет, день за днем, год за годом, по всему восточному фронту — от Белого моря до Москвы, от Астрахани до Кавказа. Я знаю русский фронт вдоль и поперек. Поэтому я чувствую беспрестанную обязанность продолжать летать и сражаться до тех пор, пока не смолкнут пушки и свобода нашей страны не будет обеспечена. Я смогу это сделать, потому что здоров физически и натренирован занятиями спортом, моя хорошая форма — один из наиболее ценных источников моей силы.

После короткой остановки у друзей в Вене я приземляюсь в Берлине и немедленно докладываю по телефону в Каринхалле. Я бы предпочел ехать туда немедленно, чтобы вылететь обратно не теряя времени. К моему смущению мне приказывают оставаться в Фюрстенхофе и обратиться в Министерство Люфтваффе за пропуском на специальный поезд рейхсмаршала, который отправляется на запад. Моя поездку будет более длинной, чем я ожидал. Кажется, мой вызов не имеет ничего общего с наложением взыскания.

На следующий вечер мы отправляемся на запад со станции Грюневальд. Это означает, что новый год я встречу в этом поезде. Я стремлюсь не вспоминать о моем подразделении, как только я начинаю о них думать, у меня все чернеет перед глазами. Что принесет нам 1945 год?

Мы прибываем в район Франкфурта рано утром 1 января. Я слышу рев самолетов и вглядываюсь в серую предрассветную дымку. Армада истребителей, летящих на низкой высоте, проходит рядом с вагоном. Моя первая мысль: «Американцы»! Миновала вечность с тех пор, как я видел так много наших самолетов в небе одновременно. Но это просто невероятно: на них на всех немецкая свастика и это одни истребители — Ме-109 или ФВ-190. Они направляются на запад. Позднее мне придется узнать об их задании. Вот поезд останавливается, мне кажется, что мы где-то неподалеку от Наухейма-Фридберга. Меня уже ожидает автомобиль и, миновав лес, мы подъезжаем к зданию, которое напоминает древний замок. Здесь меня приветствует адъютант рейхсмаршала. Он говорит мне, что Геринг еще не прибыл и мне придется его подождать. Он не знает, зачем меня вызвали. У меня нет иного выбора как щелкнуть каблуками и оставаться здесь, в западной штаб-квартире Люфтваффе.

Я отправляюсь на двухчасовую прогулку. Какой в этой холмистой и поросшей лесами местности чудесный воздух! Я с удовольствием наполняю им легкие. Зачем меня сюда вызвали? Я должен буду вернуться через три часа, когда ожидается прибытие рейхсмаршала. Я надеюсь, он не заставит меня долго ждать и примет меня. Но когда я возвращаюсь, его еще нет. Кроме меня прибыл генерал, мой старый товарищ еще по тренировочным полетам на «Штуках» в районе Граца. Он рассказывает мне о сегодняшней операции, за планирование и проведение которой он несет основную ответственность. Постоянно поступают доклады о широкомасштабных атаках на аэродромы в Бельгии и Северной Франции.

«Самолеты, которых ты видел этим утром, принимали участие в атаке с малых высот на авиабазы союзников. Мы надеемся, что сможем уничтожить там так много самолетов, что вражеское воздушное превосходство над районом нашей остановленной наступательной операции в Арденнах будет нейтрализовано».

Я говорю генералу, что такая вещь на восточном фронте была бы невозможна, потому что расстояние, которое нужно было пролететь над вражеской территорией, было слишком большим и полет на небольшой высоте означал бы огромные потери от очень сильной противовоздушной обороны. Могло ли быть иначе на западе? Это кажется маловероятным. Если американцам удаются такие атаки над Германией, то это только потому, что наши аэродромы недостаточно защищены по той простой причине, что мы не можем выделить для этих целей достаточно людей и военного снаряжения. Он говорит мне, что сегодня у всех соединений были карты с нанесенными маршрутами подхода к вражеским аэродромам. На востоке мы уже давно не разрабатываем практические действия исходя из теории, а поступаем в точности наоборот. Командир авиационного соединения получает только самое общее задание, а как он будет его выполнять — полностью его дело, потому что он несет за него полную ответственность. Сейчас война в воздухе стала столь многообразной, что никто больше не может полагаться на теории, только командиры обладают необходимым опытом и в критический момент они с большей вероятностью примут правильное решение. Очень хорошо, что на востоке мы поняли это вовремя, в ином случае совершенно ясно, что никто из нас больше не смог бы летать.

Для противника пятью сотнями самолетов на земле больше или меньше — не так уж важно, пока остаются в живых экипажи. Было бы гораздо лучше использовать эти истребители, которые так долго накапливались для проведения налетов, над нашим собственным фронтом и очистить там воздушное пространство. Если бы мы могли бы устранить на время кошмар огромного воздушного превосходства союзников, мы могли бы дать нашим товарищам на земле хороший шанс вновь почувствовать ветер в парусах. Любое передвижение войск и припасов за линией фронта могло бы происходить беспрепятственно. Любые вражеские самолеты, которые мы могли бы разрушить, были бы в большинстве случаев подлинной потерей, потому что вместе с самолетами погибли бы и их экипажи.

Все эти мысли приходят мне на ум. Через несколько часов окончательные результаты операции подтверждают мои опасения. Пятьсот вражеских самолетов было уничтожено на земле, не вернулось двести двадцать наших самолетов с их экипажами. Среди погибших — ветераны, командиры соединений, старики, которых и так осталось мало. Все это печалит меня. Сегодня об операции будет доложено рейхсмаршалу и верховному главнокомандующему как о великой победе. Что это — намеренное введение в заблуждение, или раздутые личные амбиции?

Входит адъютант и говорит мне:

«Только что звонил оберст фон Белов. Он хотел бы, чтобы вы зашли на чашку кофе».

«Но не смогу ли я доложить рейхсмаршалу лично»?

«Рейхсмаршал еще не прибыл, почему вам пока не посетить фон Белова»?

Я какое-то время раздумываю над тем, не нужно ли мне переодеться, но решаю этого не делать, чтобы сохранить мою последнюю рубашку для беседы с рейхсмаршалом.

Сравнительно долгий путь через лес приводит нас в городок, состоявший из бараков и сельских жилых домиков, это штаб-квартира фюрера на Западе. За кофе я рассказываю фон Белову о последних событиях на русском фронте. Через двадцать минут он покидает меня, но тотчас же возвращается и кратко просит меня следовать за ним. Не подозревая ни о чем, я прохожу через несколько комнат, затем он открывает дверь, пропускает меня вперед и я оказываюсь лицом к лицу с фюрером. Все о чем я только могу подумать — так это о том, что я не надел чистую рубашку, больше на ум ничего не приходит. Я узнаю других людей, которые стоят вокруг него: рейхсмаршал, который прямо лучится от удовольствия — что происходит крайне редко, адмирал Дёниц, фельдмаршал Кейтель, шеф Генштаба генерал-лейтенант Йодль и ряд других знаменитых военных, включая генералов с восточного фронта. Они все окружили огромных размеров стол с картой, на которой показано положение дел на фронтах. Они смотрят на меня и эти взгляды заставляют меня нервничать. Фюрер заметил мое смущение и обращается ко мне в полной тишине. Он подает мне руку и превозносит мою последнюю операцию. Он говорит, что в качестве признания моей храбрости, он награждает меня высочайшей наградой за храбрость, Золотыми Дубовыми листьями с Мечами и Бриллиантами к Рыцарскому кресту Железного креста и присваивает мне звание оберста. Я слушаю его слова в изумлении, но когда он говорит с ударением: «Довольно полетов. Ваша жизнь должна быть сохранена для блага германской молодежи и вашего опыта», я в мгновение ока настораживаюсь. Это означает, что мне придется оставаться на земле! Прощайте, мои боевые товарищи!