Яма слепых - Антонио Редол

Дней восемь Диого Релвас исходил желчью. То он мечтал подстроить банкротство своей бывшей любовницы, то поджечь ее торговые помещения, то сломать ей другую руку. И вдруг, доходя в жажде мести до исступления, вспомнил о Капитолине — юном живчике Алдебарана. Да он из нее принцессу сделает! Вся сложность только в том, чтобы не скомпрометировать честь Релвасов. А выход один — увезти Капитолину из деревни. Для того он и решил поговорить с ней и получить ее согласие жить в Лиссабоне, где для нее будет снят дом. Несколько дней он обмозговывал план действий, стараясь избежать опрометчивых поступков, что были уже не к лицу такому почтенному человеку. И тут вдруг на его голову обрушилось известие о том, что его внука Руя Диого видели с Капитолиной: они вдвоем, ну просто как два голубка, сидели на крупе лошади — похоже, возвращались с Тежо, во всяком случае, ехали с той стороны. Нет, дьявол над ним, над Диого Релвасом, не посмеется! И землевладелец тут же, воспользовавшись англичанкой как предлогом, отправил Руя к матери и перестал думать о нем как о достойном наследнике его владений. В Мигела Жоана Релвас не верил никогда и полагал, что будет лучше, если все им нажитое унаследуют его внуки и дети сообща, с тем чтобы после его смерти состояние не было пущено по ветру. Главную роль в этом сообществе должен был играть Руй Диого, которому он обеспечит более половины капитала.

И вот план полетел ко всем чертям.

Теперь он сам себе признавался, что упустил одну маленькую, но важную деталь: у внука были голубые и холодные глаза Араужо, и, кроме них, от отца своего он унаследовал болезнь араужской крови — безделье и высокомерие.

Именно это он и сказал Эмилии Аделаиде, когда та пришла к нему, чтобы своими собственными ушами услышать о прегрешениях Руя. Но Диого Релвас знал, что она не снизойдет до того, чтобы просить его о снисхождении к молодому человеку. Тем лучше. Что ж, он может гордиться, что она одна-единственная из его детей пошла в него! И то, что она пошла в него, на этот раз поможет ему освободиться от Руя без сложностей. Диого Релвасу Доставило удовольствие сказать ей, что он хотел дать внуку в будущем, доверив ему управление всем, что имеется в Рибатежо, конечно не раньше, чем лет через пять. Мигел Жоан остался бы с имением Дона Торкато, которое он, Релвас, купил ему в подарок по случаю женитьбы, ну и еще с кое-какими землями Алентежо. Но теперь он повременит несколько годков, пока подрастет Антонио Диого — старший сын умершего Антонио Лусио, подождет, когда тот достигнет возраста, позволяющего иметь обязанности. Этот его не обманет, он уверен. Он — настоящий Релвас с головы до пят.

Эмилия Аделаиде ответила, как всегда:

— Ну что ж, тогда все к лучшему. Я бы не хотела видеть моего сына кормящим тех, кому по праву принадлежит этот дом в той же мере, что и ему.

— Вы забываете, что этот дом пока мой, и только мой! И я в нем что хочу, то и делаю…

— Я не знала, что вы способны назначить наследника по выбору…

— Это единственная возможность отдать лучшему должное. Во всех я не верю. Высшие места должны быть в руках лучших.

— Тогда я должна вас поблагодарить за те надежды, что возлагали вы на моего сына…

— Да, я в него верил.

— Это меня немало удивляет. Он же Араужо… и, следовательно, слабый.

— Ты первая это поняла и раньше других сказала об этом. — Он не называл ее Милан и не смотрел на нее прямо. — Я ждал, что он окажется настоящим Релвасом, — продолжал землевладелец.

— Хотелось бы знать, что вы вкладываете в это понятие — быть Релвасом. Мы ведь все-Релвасы, но такие разные!… К тому же я не раз от вас слышала, что Вильяверде с большими дефектами. А ваши дети — и Релвасы и Вильяверде в одно и то же время…

— Да, это так…

— Вы обманулись во мне и в Антонио… Да и Мигел Жоан, похоже, тоже вам не по вкусу. Выходит, настоящая Релвас — это Мария до Пилар?!

Землевладелец разозлился.

— Не вызывайте меня на то, чтобы я сказал вам, что вы…

— Что я в вашем доме.

— Что вы должны уважать меня! — крикнул Диого Релвас.

— А я вас уважаю. Я только пытаюсь понять, действительно ли из-за безнравственной англичанки мой сын перестал быть вашим внуком…

— Я его предупреждал…

— А Марию до Пилар вы тоже предупреждали?

— Что вы хотите этим сказать? На что намекаете?! Я знаю, что она вам не нравится…

Они оба стояли на большом расстоянии друг от друга, но избегали встречаться взглядами.

— Я только хотела вам напомнить, что Мария до Пилар и англичанка были близкими подругами… И Зе Педро может кое-что рассказать вам об их дружбе.

— Дружба эта всем известна, и первому — мне…

— Не знаю, все ли вам известно…

— Так скажите то, что известно вам!

— Я не живу в этом доме. И говорю только о том, что вижу собственными глазами. И даже не обо всем, что вижу…

— Это правильно.

Он опустил голову и, заложив руки за спину, стал прохаживаться по комнате, глядя в выходившее на лес окно. Своим молчанием Диого Релвас давал понять, что не намерен выслушивать намеки и она может уйти. И тут же увидел, что дочь раскаивается в возникшей теперь враждебности, раскаивается, но любую попытку примириться подавляет. И все же он ждал, что она что-нибудь скажет.

Кто— то открыл дверь. Диого Релвас обернулся. Дочь уходила.

— Вы уходите?!

— Думаю, что мы все сказали друг другу.

— Нет, я сказал не все.

И, не испытывая прежней неловкости, он подошел к ней, чтобы сказать то, во что он теперь был посвящен.

— Избегайте… я не о себе забочусь… не о себе и не о вас… а о ваших детях.

— Что?!

— Избегайте быть притчей во языцех… Я получил письмо, в котором мне рассказывают…

На ее лице появилось презрительное выражение.

— Я не думала, что вы верите подметным письмам…

— Когда-то, что известно мне самому, становится общественным достоянием, верю. Вам лучше держаться подальше от общества графини…

— Я вполне способна сама решить вопрос о моих привязанностях.

— Тем лучше… Только решите и то, кому вы отдадите предпочтение — ей или своей семье, так как то и другое несовместимо.

Он видел ясно, что такого поворота Эмилия Аделаиде никак не ожидала. Она побледнела и занервничала. Что-то хотела возразить, но отцовский взгляд остановил ее. И только взявшись опять за ручку двери, она решилась:

— Открыли бы глаза на то, что творится у вас под носом.

Она почувствовала спиной, что отец бросился ей вслед, хотела было выскользнуть из комнаты, но решила не делать итого. Он протянул к ней руку.

— Вы запрещаете мне давать вам советы?…

Вопрос нес в себе издевку. Диого Рол вас слегка коснулся рукой ее щеки.

— Я запрещаю тебе быть низкой…

Он выставил ее за дверь и тут же заперся, представляя, как дочь идет по коридору. Диого Релвас знал, что теперь они встретятся только тогда, когда один из них будет на смертном одре.

Так вот: нет, не подгнивший плод отравлял и портил кровь Релваса, как поговаривали его недруги. А то же самое, что заставляло вырождаться институты и людей. И детей… даже детей! Что же еще уготовит ему господь?!

Глава VII

Ну так что же творилось v него под носом?… Действительно, что творилось у него под носом, чего бы он не знал?! Может, то, что они хотели объединиться, чтобы он, оставшись в одиночестве, понял всю тщетность предпринятых им усилии, направленных только на то, чтобы их же уберечь от случайностей судьбы?!

Он драматизировал, это ясно. Все это возраст, да, всему виной возраст, с которым пришло и это удивительное болезненное удовольствие, получаемое от наносимых ему обид. Он допускал необходимость жертвовать, отражал, и не раз, атаки совести и всеми силами стремился властвовать над людьми и направлять события в нужное русло. Л для чего? Диого Релвас любил задаваться подобным вопросом. Да для того, чтобы осуществить свою мечту — иметь вокруг себя гордящихся им, признающих необходимость следовать его примеру детей и внуков, которые окружат его лаской, тогда как он спокойно будет стареть, видя в каждом из них продолжателя своего дела, за которое он боролся ради их же счастья.

И он был уверен, что продолжение его самого в детях и внуках будет достойным. Ведь дети и внуки — это он, Диого Релвас в будущем. И на веки веков… Он будет незримо присутствовать и в имении Алдебаран, и в «Благе божьем», и в делах животноводства и земледелия, и в памяти слуг-везде, где имя Релваса было меркой достоинства и мужества… Хотя находились и такие, кто считал его вором и тираном.

Начинал— то он один, пятнадцати лет от роду. И как же теперь приятно сознавать, что один!…

Его руки создавали все постепенно. Для них? Возможно, бессознательно, но для них. Он знал, что они появятся, и готов был, если бы данная богом жена оказалась бесплодной, развестись.

О своей неспособности в подобном деле он даже мысли не допускал…