Одлян, или Воздух свободы - Леонид Габышев

Корпусный даже не поговорил с новичком, хлопнул кормушкой и ушел.

— Вот пидар. Вот змей чекистский, в натуре.

— Ладно, Глаз, не стучи. Точно в карцер отведет, — сказал Толя.

Глаз вздохнул.

— Не пить мне одеколона и не запивать свежестью. Но ни хера. Зима, лето — год долой, одну пасху и домой. А там я напьюсь. Спирту. До блевотины. Ох! Как хочется напиться и порыгать.

— Напиться и порыгать, — подхватил Толя, — и нам не мешало б. Э-э-эх, — вздохнул он и потянулся.

Дело Чингиза было крупным. В управлении брали взятки за легковые машины и другой дефицит. Арестовали многих. В тюрьме сидел и начальник управления.

Однажды Чингиз спросил Глаза:

— Можно ли сделать, чтоб срок меньше дали?

— Можно, — сказал Глаз, — но трудно. Во-первых, нужны деньги.

— Деньги есть. У меня брат в Тюмени. У него машина своя. И семь тысяч моих на хранении. Сестра тоже в Тюмени. У нее мои четыре тыщи на книжке и шесть тысяч дома. И у меня пять тысяч на книжке.

— Про книжку забудь. С твоей книжки уже никто не получит. Если преступление докажут, их тебе не видать. Сестра не замешана?

— Нет.

— У нее не заберут.

— Но кому давать взятку?

— Прежде всего — следователю. От него многое зависит. Как он повернет, так и будет. Если всю вину снять невозможно, он уменьшит. Тебе и дадут меньше. А если со следователем не выйдет, надо с судьей. В суде все зависит от судьи. И еще от прокурора. Но от судьи больше. Он срок дает. А прокурор только просит. Но если подмазать прокурора, он меньше запросит. Но судья — главный.

— А как с ними договориться? Сейчас надо начинать со следователя?

— Напиши брату письмо. Пусть идет к следователю и с ним с глазу на глаз говорит. Пусть обещает ему. Но вперед деньги не дает.

— Можно и дать.

— А как письмо брату перешлешь? Через следователя — ни в коем случае.

— Я перешлю, — решительно сказал Чингиз, — Люда, что на нашем этаже еду разносит, у нас буфетчицей работала. Она сделает.

2

Жизнь в камере текла однообразно. Глаз от скуки подыхал.

На столе, на боковине, он решил вырезать свою кличку. «Если вырежу «Глаз», то падунские, кто попадет в эту камеру, не узнают, что Глаз — это я. Если вырежу старую кличку Ян, те, кто сейчас меня знает, тоже не будут знать, что здесь сидел я», — подумал Глаз и, отточив свою ложку о шконку, принялся вырезать огромными буквами через всю боковую стенку стола объединенную кличку «ЯН — ГЛАЗ». Оставалось отколупнуть от фанеры точку, как открылась кормушка и надзиратель рявкнул:

— Что ты царапаешь?

Глаз вскочил и, повернувшись к дубаку, закрыл собой стол.

— Я не царапаю. Я мокриц бью. Одолели, падлы. Старшой, когда на тюрьме мокриц не будет? Житья от них нет. Позавчера одна в кружку попала. Сегодня в баланде одна плавала. Скажи, мне баланду на одного дают?

Старшой промолчал.

— На одного, знамо дело, — ответил за него Глаз. — А хрена ли эти твари лезут жрать мою баланду? Я до начальника жаловаться буду. Нельзя обижать малолеток. Или я всех мокриц на тюрьме перебью и мне зеки спасибо скажут, или мокрицы доконают меня. Ну что, старшой, скажи; есть справедливость на свете? Кто для тебя важнее — я или мокрица?

— Про мокриц заливаешь, а на столе что нацарапал?

— Ничего. Это я, старшой, целый полк мокриц на столе распял. И составил из них свою кличку. Видишь — «Ян — Глаз». Они когда засохнут — отвалятся.

— Сейчас напишу рапорт за порчу имущества — и пойдешь в карцер к мокрицам. Там их больше.

Время в карцере шло медленно. Мокриц — больше. Но он их не бил. Противно.

— Вы, падлы, тоже в карцере сидите. Всю жизнь притом. Ну и живите, — сказал он вслух мокрицам.

На пятые сутки к Глазу заглянул воспитатель.

— Юрий Васильевич, — атаковал его Глаз, — что меня к взрослякам садят? У них скукотища. Делать абсолютно нечего. Да и поговорить не с кем. Вот я и попал в карцер.

На другой день Глаза привели к малолеткам. Камера большая, но в ней сидели всего пять пацанов. Глаз у порога не остановился, а пошел к свободной шконке, бросил матрац и только тогда поздоровался:

— Здорово, ребята!

Парни поздоровались тихо.

— Курить есть?

Протянули пачку «Севера».

Сделал несколько сильных затяжек, и камера поплыла. Кайф! Пять суток не курил. Сел на шконку и навалился на стену. Пацаны стояли посреди камеры и глядели на него. Все по первому заходу и не видели, чтоб новичок так шустро заходил. Ясно, этот пацан по второй ходке.

— Что стали? Садитесь. Моя кличка Глаз. Ваши кликухи?

Двое сказали клички, а трое назвали имена.

Через несколько дней Глаз сказал:

— Когда новичков бросят? Хоть бы пропиской потешились.

— Сейчас прописку не делают. Запрет бросили.

— Кто бросил?

— Осужденка.

— Это херня. Придет новичок, будем прописку делать.

— Смотри, Глаз, в осужденке дадут за это.

— Кто даст?

Ребята назвали самых авторитетных из осужденных.

— Я из них никого не знаю. А делать прописку будем. За это отвечаю я.

Чем развлечься? И Глаз заставил маршировать по камере самых тихих пацанов. Один взял швабру и водрузил на плечо, как винтовку. Глаз сидел на шконке и командовал.

Новичков не бросали, а Бене пришла посылка. Глаз закрутился вокруг стола.

Полакомившись, ребята завалились на шконки. Глаз задремал и услышал: в коридоре дежурный бренчит ключами. Поднял голову и посмотрел на дверь: она отворялась. «Хорошо, если новичок».

— Петров, с вещами.

«На этап, что ли?» Быстро собрался и пошел за дежурным.

— Заходи. — Дежурный открыл одну из камер.

Камера большая, как и та, только в ней полно народу.

— Здорово, ребята.

Глаз бросил матрац на последнюю свободную шконку и оглядел пацанов. Их — пятнадцать. В основном тюменские. Из районов всего несколько человек. Сидели за разное. Один — Сокол — за убийство. Трое за разбой. Двое за грабеж. Были и за изнасилование, и за воровство. В камере в основном шустряки.

Про зону Глаз им рассказал в первый день, а на другой показал, как в зоне заправляют кровати. Парни потренировались. Получилось неплохо. Зашел воспитатель, Юрий Васильевич.

— Вот это я понимаю, заправка так заправка. Как в армии. Это ты, Петров, показал?

— Я, Юрий Васильевич.

— Держите такой порядок, полы помойте со скребочком, и будет передовая камера. Только порядок не нарушайте.

Воспитатель поговорил с ребятами и ушел, а они спросили Глаза, как ставят моргушки.

— Это надо на ком-то показать.

— Эй, Толя, — крикнул Сокол, — иди сюда!

Толя высокий, крепкий, но забитый деревенский парень. Сидел за изнасилование. В камере за козла отпущения. Жизнь в тюрьме для него была адом.

Глаз поставил Толю посреди камеры. Одного из ребят на волчок, чтоб дубак не заметил, и, согнув концы пальцев, закатил пацану моргушку. Раздался хлопок. Пацаны заликовали. Всем захотелось попробовать. Самые шустрые ставили Толе моргушки. У кого не получалось, пробовали второй раз. Толя не выдержал и сказал:

— Парни, у меня голова болит. Не могу больше.

С красным, набитым лицом лег на шконку и отвернулся к стене.

Вечерами, перед отбоем. Глаз читал стихи. Лагерные. Кончались лагерные — ребята просили, чтоб читал любые, хоть из школьной программы. Глаз помнил все.

Ребятам особенно нравился «Мцыри», Во время чтения он жестикулировал руками, изображая, будто бьется с барсом. Ему аплодировали и просили читать еще.

— Глаз, — орали пацаны, когда его забирали на этап, — возвращайся быстрее, мы без тебя от скуки подохнем!

Попрощался со всеми за руку и под оглушительные вопли покинул камеру.

Насмотревшись на полосатиков, на крытников[10] и наслушавшись воровских историй, прибыл в КПЗ.

3

В заводоуковском КПЗ заключенных — полно. Но место на нарах Глазу нашлось. Расстелил демисезонное пальто, в изголовье положил шапку и лег. Он был уверен, даже больше чем уверен: Бородин не сможет его расколоть. Он колет в тех случаях, когда по делу проходят несколько человек. «Грабителей трое, а я один. Тебе, Федор Исакович, надо найти еще двоих. Как ты их найдешь? Робка сидит в зоне. Ты на него не подумаешь. Вызывать с зоны просто так не будешь. Чтоб вызвать, должны быть улики, а у тебя их нет. Нас с ним разделяют тыщи километров. Он есть на свете, и одновременно его нет. Значит, с Робкой, Федор Исакович, глухо, как в танке. Теперь остается Генка. Но и Генки в Падуне нет. Он в Новосибирске. В училище. С Генкой, значит, тоже в ажуре. Тебе его голыми руками не взять. Ну пусть он приедет на каникулы весной, и ты попрешь на него буром — у тебя ничего не получится. Генка тоже не простачок. Он не дурак раскалываться. Если колонется, ему срок горит, да немалый. Значит, с Генкой тоже все железно. Насчет него беспокоиться нечего. Ну, а насчет меня? А насчет меня ты, Федор Исакович, знаешь, я не сознаюсь в тех случаях, когда на меня покажут несколько человек. Скажу — брешут. Да и кто на этот раз может на меня показать? Нет таких. Конечно, есть Мишка Павленко, он знает, что это преступление совершили мы. А что, если Бородин вызовет Мишку и нажмет на него, скажет: нам все известно, так и так, признавайся, а не то и ты их сообщником будешь? Да, Мишка может напугаться, не выдержит и расколется. Очень плохо, что в тюрьме свиданку с сестрой не получил. Надо будет у Бородина свиданку просить и шепнуть сестре насчет Мишки, пусть предупредит, чтоб молчал».