Королева Марго - Андре Кастело

Но в этом вовсе не был убежден Генрих Наваррский…

Примерно в то же время, в начале февраля 1582 года, когда король и королева Наваррские покинули Нерак, герцог Анжуйский отправился в Лондон на встречу со своей уже почти помолвленной невестой, королевой Елизаветой Английской. Она была старше его на двадцать лет. На первую встречу с королевой герцог явился разодетый по последней парижской моде: маленькая бородка клинышком, в ушах бисер, шляпа в перьях и кокетливая мантилья через плечо. Королева нашла его презанятным и, почти очарованная, дала ему прозвище «Лягушка».

Две недели подряд Франсуа Анжуйский выходил в свет щеголем. Он не уставал сравнивать Елизавету со всеми божествами Олимпа. Королева, в свою очередь, принимала «жениха» по-королевски и, чтобы развлечь его, устраивала пышные празднества на мифологические сюжеты. У герцога были все основания полагать, что это уже канун свадьбы.

В какой-то момент Елизавета чересчур увлеклась игрой и сама уже готова была выйти замуж за своего «суженого». И все же дело кончилось отказом, причем причины его были изложены довольно туманно. Несомненно, в первую очередь свою роль сыграло общественное мнение, которое в Англии было настроено не в пользу жениха с его католической верой. Но разрыв объяснялся и еще одной причиной, из-за которой рушились все другие британские свадебные планы: «королева-девственница», похоже, не отваживалась на последний шаг.

Чтобы разорвать наметившийся союз, Елизавета выдвинула условие, неприемлемое для Франции, — вернуть Англии порт Кале. Естественно, оно было отвергнуто, и, чтобы хоть как-то смягчить обиду «жениха», Елизавета выделила ему щедрые субсидии на предстоящую войну за освобождение Фландрии. Есть немало признаков, по которым можно судить, что она с большим сожалением рассталась с герцогом. В момент прощания королева преподнесла ему небольшое стихотворение, в котором выразила свою грусть и отчаяние от того, что ее «Лягушка» никогда больше не нырнет в воды Темзы, и пообещала Франсуа помочь ему нырнуть в воды Эско.[45] И вот в погоне за своей фламандской химерой герцог вновь оседлал коня и поскакал на Антверпен.

В Париже Маргарита с прискорбием узнала о том, что кампания во Фландрии сложилась крайне неудачно для брата. Хотя Франсуа обладал множеством громких титулов, среди прочих — герцог Брабанта, Люксембурга, граф Зеландский,[46] граф Голландский, или даже такой: Защитник Свободы Бельгии, — они не принесли ему реальной власти, которая по-прежнему оставалась в руках фламандских Штатов. Несмотря на то, что из Франции он получил подкрепление, состоявшее не только из наемников, но также из рекрутов, завербованных в собственных уделах, а во главе войск встали герцог де Монпасье и маршал де Бирон, взять Антверпен так и не удалось. Четыре тысячи солдат Франсуа ворвались в город, огласив его криками: «Город взят! Да здравствует месса!» — но половина из них тут же полегла под пулями оборонявшихся, остальным же пришлось отступить. Пока длилось сражение, брат Маргариты отсиживался в пригороде, куда отправился, между прочим, с первыми же раскатами канонады… Улицы, прилегающие к порту, рассказывает д'Обинье, покрылись трупами, а «в пространстве между двумя причалами горы трупов сравнялись с высотой баланса портовых весов…». В Малине фламандцы открыли шлюзы — и штурм герцога Монпасье захлебнулся в буквальном смысле слова, сам же он с частью войска спасся только благодаря какому-то крестьянину, указавшему им брод.

Анжу не осталось ничего другого, как возвратиться во Францию. То был конец прекрасной мечты. Вместо распростертых объятий Екатерина встретила его криком:

— Лучше бы ты не родился на свет! Тогда из-за тебя не сложило бы головы столько благородных людей!

Но если уж доискиваться главной причины фландрского разгрома, то не лежит ли часть вины за него и на королеве Наваррской, не она ли подтолкнула своего младшего брата на эту авантюру?

Глава XII

ДРАМА

Такая красота, скорее божественного, нежели человеческого происхождения, несет людям потери и проклятие, но не спасение.

При виде сестры король неизменно делал улыбающееся лицо, все еще надеясь, что она сумеет убедить мужа приехать вслед за ней в Париж. Уже одним своим присутствием, считал Генрих III, он внес бы расстройство в планы сторонников Гизов — на Маргариту возлагалась задача помешать тому, кто был ее первой любовью. Вот почему, следуя просьбе Генриха III, королева Наваррская вновь принялась уговаривать мужа: «Вы найдете здесь соратников, которых потеряли в долгих баталиях последних лет, и за каких-нибудь восемь дней здесь обретете их больше, чем за всю остальную жизнь в Гаскони. Вы найдете здесь благорасположение короля, которое поможет вам согласовать с ним ваши интересы… Смиренно умоляю вас принять мои слова как глас человека, который превыше всего на свете ставит любовь к вам и желает вам блага…».

Злая на зятя, который упрямо не соглашался покинуть свою Гасконь, королева Екатерина закусила удила. Она заявила, что королева Наваррская не вправе ронять свою честь, мирясь с присутствием Фоссез, которая, как всему миру известно, является любовницей ее мужа. И Екатерина без промедления отправила девушку домой, к матери. Когда о происшедшем узнал Генрих — это было в мае 1582 года, — он пришел в ярость и отправил в Париж Антуана де Фронтенака, приказав ему заявить королю самый решительный протест. Что тот и изложил в выражениях, так ошарашивших Генриха III и обеих королев, что они не сразу пришли в себя.

Оправившись от потрясения, Маргарита выбрала лучшее из своих перьев и какими-то странными чернилами написала мужу следующее письмо: «Если бы вы попросили меня держать при себе девушку, которая родила от вас ребенка, то, в согласии со всеобщим мнением, вы бы тоже сочли, что это двойной стыд, — из-за оскорбления, которому вы бы меня подвергли, и из-за репутации, которую я бы приобрела. Вы пишете, что, дабы закрыть рот королю и королевам Екатерине и Луизе, как и всем, кто меня судит, я должна отвечать, что вы любите ее, а потому и я ее люблю. Такой ответ был бы хорош в устах кого-нибудь из ваших слуг или служанок…»

…но не в устах королевы Наваррской! Легко представить, как хотелось ей дописать эти слова и как гордо в эту минуту дочь и сестра королей вскинула голову. Ей надоело быть чересчур снисходительной женой.

«Если бы мое происхождение не соответствовало чести быть вашей женой, такой ответ был бы даже неплох; но, поскольку я та, кто я есть, он просто неуместен; так что воздержусь… Того, что пришлось выстрадать мне, не то что на долю принцессы — на долю простой девушки не выпадало». Ведь она помогла утаить роды Фоссез, которые чуть ли не сама и принимала! Более того, «однажды утаив собственную ошибку, с тех пор вынуждена была уже придерживаться ее. И если все это не означало желания вам угодить, — заключает Маргарита свое письмо, — то, право, уж и не знаю, что это могло означать в ваших глазах».