Дети заката - Тимофей Алексеев

— Смотри, чтобы глаза твои не лопнули от твоего прорицания.

И снова в памяти у князя всплыл ключник. Решил тогда князь сам научиться делать зелье переходное. Только цену за это запросил большую ключник: чтобы казна в его ведоме была, у ключника, а не то всему люду расскажет, что чародействовать князь вздумал. Вот тогда и пришёл князь со своими людьми ночью. Стали требовать, чтобы научил, как напиток делать. Только и ключник свою выгоду знал, не хотел выдавать секрета. Тогда подпёрли двери оглоблей да запалили дом без окон. Долго волком выл ключник, пока потолки не обрушились. Утром по пепелищу ходили, только и костей не осталось. Ощутил тогда в груди страх Судислав: вдруг у него ещё какое зелье было, испарился и жить остался? А ключник отомстит… Князь в этом был уверен.

Рано утром князь с волхвом поднялись на взгорок и с первыми лучами ушли туда, где уже ждал волхва Невзор. Когда проснулись обитатели свалки, не обнаружили пришлых людей. Как будто их и не было. Сначала вроде поискали, думали, заползли на ночь в их норы, потом бросили да сели опохмеляться опять у костра. Севастьяныч, выпив полный стакан, громко крякнул:

— Ну, допились вчера, однако! Надо же было привидеться: князь, потом этот, как его, не выговоришь с похмела, волх или волхв. Только царя-батюшки и не хватало. Семёновна! — крикнул он кухарку. — А тебя волх это, случайно, не того? Что-то ты около него всё крутилась…

— В башке у тебя вчера крутилось! Ополоумел, что ли? Какой волх? Какой князь? Напились, как свиньи! Вот половник мне загнули. Опять из-за похлёбки дрались, ненасытные… Весь запас водки за цветмет выпили.

— Будто сама не пила? — гоготнул Севастьяныч, хватаясь за болевшую голову.

— Пила, а как не пить…

Расстрига не стал опохмеляться, подошёл к Севастьянычу:

— Ухожу я от вас. Спасибо за хлеб и за соль! Спасибо, что приютили на долгое время, — низкий вам поклон.

Он кланялся людям, что сидели у костра, почти каждому.

— Не знаю, как бы я прожил это время, наверное, уже где-нибудь и загнулся. Но вы кормили, и поили, и платы с меня не спрашивали. Теперь только знаю: по-другому буду жить…

— Как по-другому? — икнул Севастьяныч. — Тебе тоже вчера, как и мне, привиделось? Так это от выпитого, не иначе.

— Есть деньги у меня большие, часть вам отдам, а остальные в банке. Мне они не надобны.

Он, поковырявшись в тощем заплечном мешке, достал тугую пачку долларов.

— Здесь много, надолго хватит…

Севастьяныч покрутил деньги, понюхал зачем-то.

— И это деньги? Они же не наши, зачем они нам? От них один раздор…

Он снял с пачки бечёвку и рассыпал их в костёр.

— Смотри, Семёновна! Ихний президент цвет лица поменял, это от злобы, что против мы, — захохотал. — От них одна морока!

— На них бы дома купили где-нибудь в деревне, а ты в костёр. Это деньги!

— Знаем! Не захватил ты одного парня. Тот всё хотел уехать домой в Воронеж. Приехали какие-то люди, тоже дали денег и будто на вокзал повезли. Мы ему ещё всем миром одёжку собрали. Жениться он ещё думал. А что, молодой был, после тюрьмы к нам сюда попал. Только через месяц мы его нашли здесь же, на свалке…

— Что, пропил деньги? — Расстрига даже не удивился. — Так это сплошь и рядом.

— Да нет, его какие-то хирурги искромсали, всё из него вынули… — Севастьяныч снова жадно припал к бутылке. — А ты говоришь «деньги»! Зло это, батюшка. А дома в деревне… Кому мы там нужны? А здесь мы сообща друг друга похороним.

— Наверное, прав ты, я сам над этим думал…

— А вот кто же, батюшка, нас теперь от грехов-то оградит, кто их отпустит? — пьяно упершись руками в землю, старался подняться Севастьяныч.

— А в аду какие уж грехи?… Здесь вы за них и расплачиваетесь, не понимая сами этого. Оставайтесь с миром! Да пребудет с вами Христос…

Он, не оглядываясь, пошёл по направлению к оживлённой трассе, где фыркали и урчали тяжёлые машины. Его рваная прожжённая ряса била по стоптанным кирзовым сапогам, вещмешок свалился с худого плеча набок, торчали спутанные грязные волосы цвета запорошенной соломы. Никто не окликнул его. Сам решил, сам уходит. Здесь люди свободные. Нельзя ему мешать.

Провожавшие стояли молча, пока расстрига не скрылся из глаз. И вся эта разношёрстная братия как бы присмирела, как будто проводили попа в последний путь. А может, и правда, в последний, потому как он ушёл с твёрдой решимостью больше не вернуться сюда, не вернуться в этот ад. Кухарка даже всплакнула, вытирая грязной цыганской шалью глаза.

— Жаль его! Человек-то был неплохой, обходительный, «спасибо» всегда говорил, когда поест… Ну, может, там ему где-нибудь будет хорошо… Дай бы бог, дай бы бог…

День разгорался, разгорались и горевшие кучи мусора. Потянуло сладковатым зловонием, которое впитывалось в одежду и тело и, наверное, навсегда оставалось в груди живших здесь людей, оставалось напоминанием ада…

Глава 17

Невзор встретил Сохатого со Снежей на берегу.

— А я уж думал, никогда не увижу тебя. Но ты пришёл и дочь мою привёз. Благодарствую тебе, воин! Услышал Дед мои молитвы.

Сохатый мял в руках выгоревшую на солнце бейсболку.

— Да не молитвы тут… А как сказать… — Он то поднимал глаза к небу, то опускал их. Наконец, решившись, выдавил: — Жениться хочу…

Снежа, обнявшись с матерью и сёстрами, подошла к отцу.

— Он уйти с нами решил, отец.

Невзор сменился с лица:

— О чём ты говоришь, воин? Тебе же известно, откуда и кто мы и не сегодня-завтра уйдём…

— Да знаю я… А как же мы?

— Кто мы?

Он вдруг понял, что сказать хотел Сохатый.

— Да ты в своём уме?… А как же Снежа? Ей нельзя здесь оставаться, а тебе нельзя идти с нами. Я бы рад иметь такого воина у себя в роду, но это невозможно.

— Я сам хочу уйти с вами. Может быть, когда-нибудь я ещё вернусь в этот мир, но сейчас я уйду. Так решил! А не возьмёшь с собой, я Снежу уведу. Да не боюсь я никого. Я здесь не нужен стал. Для чего-то судьба свела нас всех, Невзор!

— Но как ты будешь жить? Там всё другое…

— Я не умею читать мысли, как вы, я солдат, то есть воин, но только уверен, что должен уйти. На всё есть какое-то объяснение. Откуда это и зачем — не знаю и понимать не хочу. Пусть всё будет, как идёт, не надо изменять мою судьбу ни мне, ни вам.

— А Снежа согласна ли? — посмотрел Невзор на дочь.

— Да, отец…

— Вижу, рассуждать ты не намерен. Бери её, она твоя. Рожайте воинов и хлебопашцев, рожайте будущих матерей. Живите под небом и сохраняйте землю нашу.

Невзор подозвал одну из своих жён, мать Снежи, кивнул ей головой. Та ушла, вернулась со свёртком из белого холста и подала Невзору.