Портрет моего мужа - Демина Карина

На Кириса она столь старательно не смотрела, что у того поневоле зародились подозрения. Знает Йорга куда больше, чем говорит, но… ему не скажет.

Не доверяет.

И не только она.

Помнит и повешенного Берко, которого сама яростно называла проходимцем, требуя правосудия, и того, другого, чья вина у нее вызывала подозрения. И теперь боится, что, если произнесет хоть слово, это слово будет истолковано превратно.

Как знать, кого еще повесят, прикрывая хозяйские игры?

— Эта девушка работала с вами, — Кирис присел за стол.

Старый.

Вытертый. Впитавший множество запахов, он врастал в каменный пол кухни.

А табурет поскрипывал. Вот именно этот табурет из полудюжины сколоченных деревенским плотником. И ничем-то он от прочих не отличался, но поди ж ты, вечно попадался Кирису.

— Работала… работала она… свиристелка…

Телеса Йорги шевелились медленно, они то шли складками, комкая шерстяное платье, то распрямлялись, и тогда ткань разглаживалась, растягивалась, того и гляди грозила треснуть.

— Йорга, — Кирису удалось поймать взгляд. — Хозяин не желает скандала. А я не хочу, чтобы еще кто-нибудь погиб.

В этой женщине была кровь морских ведьм, как иначе ей к своим немалым годам удалось сохранить гриву иссиня-черных волос, без единого седого.

— Тогда. Раньше. Я просил его не спешить, — Кирис стиснул кулаки, смиряя пламя, которое рвалось наружу.

Он устал ждать.

Сколько лет?

Сколько лжи?

А главное, на сколько его еще хватит? У всего есть предел, даже у моря, что уж о людях говорить.

— Не врешь, — тяжко произнесла Йорга и велела: — Садись. Кормить буду. Садись, сказала… ишь ты, под смертью ходишь, а кобенишься.

Она шлепнула полотенцем по плечу, и Кирис смирился, подвинул затрещавший табурет поближе. А на столе появилась тарелка, из простых, не фарфор, но глина, пусть и глазированная, украшенная незамысловатой косицей… только косицей ли?

Руны переплетались друг с другом.

— Я сразу сказала, что ей здесь не место. Слишком… наивная.

Кувшин с молоком.

И кружка. Край сколот, но это сущий пустяк, так ведь?

Кусок мяса, наскоро обжаренный на углях. Печь ведь работает, стало быть, и угли имеются. Йорга посыпает мясо рубленой зеленью, солью и перцем. А следом льет соус, тягучий, кроваво-красный. Он острый и в то же время почти приторно-сладкий, отчего хочется пить.

Запивать мясо молоком?

Почему бы и нет.

И сухие пресные лепешки, которыми удобно подбирать соус, тоже пришлись в тему.

Йорга усаживается напротив. Под ней табурет молчит, хотя Кирису удивительно, как он вовсе оказался способен выдержать немалый вес кухарки. Она же подпирает подбородки ладонью, и те растекаются.

Йорга смугла.

Почти черна.

И на коже ее желтые камешки песчаника кажутся неправдоподобно яркими. Камушки нанизаны на нить, но та скрывается в складках плоти, и сами камни выглядят так, будто вросли в эту самую плоть. Может, так оно и есть.

Кирис слишком мало знает о ведьмах.

— Она мне родственница… дальняя… двоюродной сестрицы дочка. Та и прицепилась, возьми, мол, — Йорга крутит в толстых пальцах нить, и та течет, будто вода, ниже и ниже… берется из воздуха и уходит в землю. А сила молчит.

Сила Кириса не способна услышать ведьму.

А их еще полагают пережитком прошлого.

— Я ей говорила, что в этом доме неспокойно, а она все одно… я отказала. Я ж видела, что девчонка не такая… что не приживется она тут. Добренькая чересчур.

— А быть добрым плохо?

— Добрым? Нет. А вот добреньким… добренькие люди думать не способны. А еще не понимают… третьего дня вот господин молодой закрылся. Стало быть, опять подурнело…

А вот Мар о новом приступе ни словом не обмолвился.

Не знал?

Не счел нужным сказать?

И вот гадай теперь, то ли это маленькая ложь, то ли просто… совпадение?

— Я ей велела не трогать. Но она ж… голодный он… ему самое оно, когда голодный. Не зря жрецы постятся… набрала… поволокла поднос… чтоб поел, чтоб не страдал. Знамо дело, он ей и наговорил. А эта дурочка в слезы…

И значит, виделись они во время, когда приступ отступил, если мальчишка вообще способен был разговаривать, но прекратился ли? Как знать, на что способен разум, которого тьма коснулась.

— С Даной поругались. Дана отказалась молодой госпоже молоко нести. Раз не велено, стало быть, не велено… а коль охота нарушать приказ, так пускай сама Элька и несет. Но самой же ей боязно…

Йорга тянет нить и молчит.

Ждет вопросов.

— Когда она появилась?

— Так… по весне аккурат. Как Кермину порезали… на место ее… говорила я, что добра не будет, но кто слушает старую Йоргу? Сестрица моя вбила себе в голову, что только при доме доченька ее мужа хорошего найдет…

Вздох.

И от него колышется необъятная грудь Йорги, скрытая под цветастым платком, и руки ее обнаженные, перехваченные медными кольцами браслетов, и волосы, и даже сама кухня.

— К домоправителю пошла, поклонилась ему. Отдала жемчуг. Лучше б девке в приданое положила, но нет… наши то, домовые, на Эльку свысока поглядывали. Простовата она. И грамоте не обучена, хотя я говорила, чтоб отпускали ее в школу-то… но нет, не слушали. Кто и когда Йоргу слушает?

— Я вот слушаю.

— Только что ты, болезный… добрый больно. Но не добренький, не подумай… сердце ноет? Вижу, что ноет. Не слушай море. И мертвецов своих отпусти. Не своей волей приходят. Держишь. Не надо это, смертью и без того меченный. Так что сиди, кушай, тебе силы нужны… мужик недокормленный, что лодка недосмотренная, при любом ветерке опрокинется, а там уж молись, чтоб не прибрали мертвяки, да…

От ее голоса вдруг стало холодно. И повеяло той исконной жутью, которая, думалось, бывает только в годы детские. Она сгинула вместе с чудищем в шкафу и тварью, что обжила пыльное подкроватье, а вот теперь вернулась.

Скользнула ледяным шнуром по хребту.

Кирис вздохнул.

Остров — место такое… до крайности специфическое, и люди здесь такие же, особенно те, которые из коренных. Не одна сотня лет прошла, вот и не выветрилось из них… нет, не знания.

Сила.

— Чуешь? — Йорга осклабилась, и зубы ее, слегка желтоватые, вдруг показались не по-человечески длинными, острыми. Вспомнилось, что, если хроникам верить, ведьмы никогда человечиной не брезговали. А что, мясо на островах всегда в цене… и не так важно чье.

— Не бойся, во мне уже капли… то ли дело бабка… вот молодой господин в силу войдет, тогда и поглядишь, как все переменится. Я Эльке сказала, что не про нее он, что ему настоящую ведьму надобно, такую, у которой душа огненная, а тело черное, обожженное.

Йорга провела кривым пальцем по собственной руке.

— Моя бабка, она черна была… ныне-то такие, отмеченные, редко появляются, но раз уж Джар благословил, то неспроста… глядишь, пройдет год-другой и случится буря, а с нею и дитя придет в чей-то дом. Элька помнила старые сказки. И родилась она аккурат в бурю. Оно, конечно, не великое диво, потому как шторма тут случаются.

Кирис кивнул.

И кружку с терпким травяным отваром принял. Не сказать, чтобы вовсе без опаски, но… старой ведьме его травить незачем.

— Вот и вбила себе в голову, что она-то сужденная, что стоит ему увидеть, как враз поймет, что никто другой ему не надобен. Сестрице бы за розги взяться, но Элька матушкой всегда вертела… как же, единственная дочка… мужа сестрицыного еще когда море к себе позвало, а за другого она не пошла. Все дочку пестовала. Сама ворожила по малости, не без того. И люди к ней ходили. За травками там или еще по какой надобности, да…

Йорга вновь устроилась напротив и застыла, впрочем, Кирис не обманывался этой ее неподвижностью, как и кажущейся тяжеловесностью. Помнил еще зимние костры, и странный танец, одновременно уродливый и завораживающий, как извивалось темное нагое тело в объятьях огня, и все, кому суждено было увидеть, вспоминали вдруг, кто она такова, скромная замковая кухарка…