Башня Ласточки - Анджей Сапковский

— Не бейте ее, — сказал Геральт. — Пожалуйста.

В его голосе было что-то такое, что на полпути остановило занесенные для удара руки префекта и солдата. Ангулема шмыгнула носом, проницательно глянула на него.

— Спасибо, дядечка. Но бить — невелико дело, коли хотят — пускай бьют. Меня с малолетства били, я уж привыкла. Если и впрямь хочешь быть добрым, то подтверди, что я правду говорю. Пусть сдержит слово. Пусть меня, курва их мать, повесят.

— Заберите ее, — приказал Фулько, жестом удерживая пытающегося протестовать Геральта.

— Она нам больше не нужна, — пояснил он, когда они остались вдвоем. — Я знаю все и поясню вам. А потом попрошу о взаимности.

— Вначале, — голос у ведьмака был холодным, — объясните, в чем суть столь шумного финала, закончившегося дикой просьбой о повешении. Ведь как коронный свидетель девушка свое дело сделала.

— Еще не сделала.

— То есть?

— Гомер Страгген по прозвищу Соловей исключительно опасный разбойник. Жестокий и наглый. Его безнаказанность привлекает других. Я должен с ним покончить. Поэтому пошел на сговор с Ангулемой. Обещал ей, что если в результате ее показаний Соловей будет схвачен, а его шайка разбита, то Ангулема будет повешена.

— Не понял? — Ведьмак был крайне удивлен. — Вот, стало быть, как выглядит институт коронного свидетеля. Взамен за сотрудничество с властями виселица? А за отказ сотрудничать что?

— Кол. С предварительным выдавливанием глаз и вырыванием грудей раскаленными щипцами.

Ведьмак не произнес ни слова.

— Это называется «дать пример ужаса», — продолжал, немного помолчав, Фулько Артевельде. — Действие абсолютно необходимое в борьбе с бандитами. Почему вы сжимаете кулаки так, что слышно, как хрустят суставы? Быть может, вы сторонник гуманного убиения? Вы можете позволить себе такую роскошь, ведь вы в основном боретесь с существами, которые, как бы смешно это ни звучало, тоже убивают гуманно. Я себе такого позволить не могу. Я видел купеческие обозы и дома, ограбленные Соловьем и ему подобными. Я видел, что делали с людьми, добиваясь, чтобы те сказали, где хранятся ценности, либо выдали магические пароли шкатулок и касс. Я видел женщин, у которых Соловей с помощью ножа проверял, не укрыли ли они драгоценности там. Я видел людей, с которыми делали еще более ужасные вещи исключительно ради разбойничьей потехи. Ангулема, судьба которой так вас тронула, участвовала в таких забавах, это уж точно. Она достаточно долго была в банде. И если б не чистая случайность, если б не то, что она сбежала от них, никто не узнал бы о засаде в Бельхавене, а вы познакомились бы с ней при иных обстоятельствах. Возможно, именно она всадила бы вам в спину бельт из самострела.

— Я не люблю, как это называет один мой друг, сослагательного наклонения. Вам известно, почему она сбежала из шайки?

— Ее показания были туманны, а моих людей не очень-то это интересовало. Но все знают, что Соловей относится к тому разряду мужчин, которые низводят женщин до роли, я бы сказал, первично натуральной. Если иначе у него не получается, он навязывает женщинам эту роль силой. Сюда, вероятно, прибавились возрастные конфликты. Соловей — мужчина зрелый, а последняя компания Ангулемы — сосунки того же возраста, что и она. Но все это в принципе мне безразлично. А позвольте спросить, почему не безразлично вам? Почему, сразу видно, Ангулема вызывает у вас столь явно выраженные эмоции?

— Странный вопрос. Девушка доносит о покушении на меня, которое по поручению какого-то полуэльфа готовит ее бывшая дружина. Факт уже сам по себе ошеломляющий, поскольку у меня нет никаких застарелых распрей ни с какими полуэльфами. Кроме того, она знает, в какой компании я путешествую. С такими подробностями, как то: что трубадура зовут Лютик, а у женщины отрезана коса. Именно коса-то заставляет меня видеть во всем либо ложь, либо провокацию. Не требуется особое искусство, чтобы поймать и допросить кого-либо из лесных бортников, с которыми я шел последнюю неделю. И быстренько инсценировать…

— Достаточно! — Артевельде саданул кулаком по столу. — Нечего рассусоливать! Получается, что я здесь спектакль устроил? И зачем же? Чтобы обмануть вас, поймать? Да кто вы такой, что так боитесь провокаций и ловушек? Только на воре шапка горит, милостивый государь ведьмак. Только на воре!

— Дайте другое объяснение.

— Нет, это вы мне дайте!

— Сожалею. У меня такового не имеется.

— Я мог бы кое-что подсказать, — саркастически усмехнулся префект. — Но зачем? Поставим вопрос прямо. Меня не интересует, кому и почему вы нужны мертвым. Мне безразлично, откуда у этого «кого-то» о вас такая полная информация до цвета и длины волос включительно. Скажу вам больше: я вообще мог бы не сообщать вам о покушении. Мог бы спокойно отнестись к вашей команде, как к ничего не ведающей приманке на Соловья. Следить, ждать, пока Соловей заглотит крючок, леску, грузило и поплавок. И тогда запросто взять его тепленьким. Потому что нужен мне он, а не вы. А то, что вы к тому времени уже грызли бы землю? Подумаешь! Неизбежное зло, издержки, так сказать, производства.

Он умолк. Геральт не комментировал.

— Видите ли, дражайший господин ведьмак, — продолжал префект, — я поклялся себе, что на этой территории воцарится закон. Любой ценой и любыми методами, per fas et nefas.[11] Ибо закон — не юриспруденция, не толстенная книга, забитая параграфами, не философские трактаты, не напыщенные бредни о справедливости, не истрепанная фразеология о морали и этике. Закон — это безопасные дороги и тракты. Это городские закоулки, по которым можно прогуливаться даже после захода солнца. Это гостиницы и корчмы, из которых можно выйти в сортир, оставив кошелек на столе, а жену у стола. Закон — это спокойный сон людей, знающих, что разбудит их пение петуха, а не красный петух! А для тех, кто закон преступает, — виселица, топор, кол и каленое железо! Наказание, отпугивающее других. Тех, кто закон нарушает, следует хватать и карать. Всеми доступными средствами и методами… Эх, ведьмак, ведьмак! Неодобрение, которое я вижу на вашем лице, относится к цели или методам? Я думаю — к методам! Потому что методы критиковать легко, а в безопасном мире жить-то хочется, а? Ну, говорите.

— Не о чем говорить.

— Я думаю, есть о чем.

— Мне, господин Фулько, — спокойно сказал Геральт, — даже нравится мир вашей картинки и вашей идеи.

— Серьезно? Ваша мина свидетельствует о противном.

— Мир вашей картинки — это мир аккурат для ведьмака. В нем никогда не будет недостатка в работе. Кодексы, параграфы и напыщенную фразеологию о справедливости ваша идея заменяет беззаконием, анархией, самоволием и корыстолюбием принцев и самодуров, она предполагает сверхусердие карьеристов, стремящихся польстить покровителям, слепую мстительность фанатиков, жестокость палачей, реванш и садизм. Ваша картинка — это мир ужаса, мир, в котором люди опасаются выходить в сумерки, боясь не бандитов, а стражей закона, ибо как ни крути, но в результате крупных облав бандиты валом валят в ряды блюстителей порядка. Ваша картинка — это мир взяточничества, шантажа и провокаций, мир коронных и подставных свидетелей. Мир шпионства и признаний, полученных под пытками. Доносительства и страха перед доносом. И неизбежно наступит день, когда в вашем мире, господин префект, станут рвать клещами грудь не того человека, когда повесят либо посадят на кол невинного. Вот тогда-то как раз и наступит мир преступлений и преступников. Короче говоря, — докончил он, — мир, в котором ведьмак будет чувствовать себя как рыба в воде.