Выбирая свою историю. «Развилки» на пути России: от рюриковичей до олигархов - Ирина Карацуба

Большинство авторов писали о неминуемом упадке общества, основанного на рабстве, об угрозе выступлений народа, доведенного до отчаяния, о паразитизме дворянства. Первую премию получило сочинение француза Беарде де Л'Абея, считавшего, что «могущество государства основано на свободе и благосостоянии крестьян, но наделение их землей должно последовать за освобождением от крепостного права». Он рекомендовал не спешить ни с тем, ни с другим и заниматься подготовкой крестьян к восприятию свободы. Интересно, что даже получившее первую премию сочинение было опубликовано только в

1768 г. после длительной дискуссии и вопреки мнению большинства (императрица присоединилась к меньшинству и «протолкнула» решение; так впоследствии поступит и ее правнук, «проталкивая» отмену крепостного права).

Русские проекты были сильны в критике и умеренны в предложениях. Переводчик и правовед А. Я. Поленов, учившийся в Страсбургском и Геттингенском университетах и получивший вторую премию, писал: «Я не нахожу беднейших людей, как наших крестьян, которые, не имея ни малейшей от законов защиты… претерпевают беспрестанные наглости, истязания и насильства, отчего неотменно должны они опуститься и прийти в сие преисполненное бедствий как для их самих, так и для всего общества состояние, в котором мы их… видим». Он предложил ограничить барщину одним днем в неделю, создать в деревнях суды, школы, больницы, дать крестьянину право собственности на движимое имущество и наследственного владения — на недвижимое. Однако вначале «следует приготовить народ наперед через воспитание» и вообще начинать с дворцовых и государственных крестьян, а уж потом постепенно распространять эти меры на крепостных.

Представлены были и другие точки зрения. К примеру, замечательный русский поэт и драматург А. П. Сумароков, женатый вторым браком на своей бывшей крепостной, рассуждал так: «Потребна ли ради общего благоденствия крепостным людям свобода? На это я скажу: потребна ли канарейке, забавляющей меня, вольность, или потребна клетка, — и потребна ли стерегущей мой дом собаке цепь. — Канарейке лучше без клетки, а собаке без цепи. Однако одна улетит, а другая будет грызть людей… Что же дворянин будет тогда, когда мужики и земля будут не его: а ему что останется?… Свобода крестьянская не токмо обществу вредна, но и пагубна…» Надо сказать, что сравнение крепостного с канарейкой или собакой звучало чересчур откровенно цинично даже для того времени. Спустя несколько лет Н. И. Новиков в своих сатирических журналах ответит таким дворянам, выписав «рецепт г. Безрассуду, болеющему мнением, что крестьяне не суть человеки, но крепостные его рабы». Безрассуд должен «всякий день по два раза рассматривать кости господские и крестьянские, покуда не найдет он различие». Однако, как показали впоследствии дебаты в Уложенной комиссии, по-сумароковски рассуждало большинство дворян.

Опыт конкурса был использован Екатериной при подготовке самого крупномасштабного мероприятия первого десятилетия ее царствования — Уложенной комиссии. По мысли императрицы, комиссия должна была дать обществу новые, совершенные законы. Вопрос о новом своде законов взамен устаревшего Соборного уложения царя Алексея Михайловича (1649) был крайне актуальным для русского правительства, начиная с Петра I. Уложенные комиссии, работавшие при нем, при императрицах Анне и Елизавете, собрали много материала, а последняя подготовила и ряд важных проектов, но все детища бюрократического усмотрения оказывались нежизнеспособны. Екатерина решила пойти другим путем.

Она задумала дать России новый законодательный кодекс, основанный на идеях и принципах эпохи Просвещения, с которыми была хорошо знакома в их умеренном варианте (Вольтер как писатель, а Монтескье как мыслитель сопровождали ее всю жизнь). Императрица решила сама определить главные отвлеченные начала, на которых следовало строить новые законы, а выяснить нужды и желания общества она предполагала с помощью новой, всесословной Уложенной комиссии. Почти два года она упорно работала над своим «Наказом» будущему законодательному собранию, обильно используя классический философско-политологический трактат Монтескье «О духе законов» (1749) и некоторые юридические труды. Получилось пространное, теоретическое и местами очень радикальное произведение, по прочтении которого окружение императрицы пришло в ужас, и ей пришлось вычеркнуть почти половину текста.

Но и оставшиеся 20 глав и 526 небольших статей производили весьма сильное впечатление. «Наказ» был первым русским правительственным документом, говорившим о «естественной вольности» человека. Если петровское законодательство ввело понятие «общего блага» как цели, то Екатерина этот принцип персонифицировала, постоянно подчеркивая «благо всех и каждого», «безопасность каждаго особо гражданина». В «Наказе» вообще впервые в российском законодательстве ставился вопрос об обязанностях правительства перед гражданами. Еще одна новация — нехарактерное для русских законов внимание к собственности. Говорится даже и о стремлении «учредить нечто полезное для собственного рабов имущества». Отголоски конкурса в ВЭО слышны и в ст. 295: «Не может земледельчество процветать тут, где никто не имеет ничего собственного». В «Наказе» развиваются просветительские идеи о необходимости распространения просвещения, искоренения беззакония, деспотизма, запрета смертной казни и жестоких наказаний, об умножении народного благосостояния.

Екатерина признает необходимость для России самодержавной власти ввиду огромного пространства империи, но цель такой власти — не то «чтоб у людей отнять естественную их вольность: но чтобы действия их направити к получению самаго большаго ото всех добра». Деятельность всех правительственный учреждений должна быть основана на законах — «чтобы люди боялись законов и никого бы кроме них не боялись». Законы же не должны запрещать ничего, «кроме того, что может быть вредно или каждому особенному или всему обществу». Декларируется веротерпимость, так как «гонение человеческие умы раздражает, а дозволение верить по своему закону умягчает».

Разумеется, Екатерина не просто компилировала тексты европейских философов и юристов, но и пыталась адаптировать их теории к интересам собственной власти и страны, как она их понимала. Многое, что называется, изменилось до неузнаваемости (например, коренная для Монтескье идея «посредствующих властей» — относительно независимых от трона органов управления, превратившихся в «Наказе» в проводников политики монарха).

В первоначальных набросках императрица, не настаивая на немедленном освобождении крепостных, предлагала смягчить их положение, предоставив право собственности на землю и оградив их от насилий помещиков. В окончательном варианте осталось лишь требование, чтобы законы, с одной стороны, «злоупотребления рабства отвращали», а с другой, «предостерегали бы опасности, могущие оттуда произойти». Но и в таком виде «Наказ», вызвавший бурный восторг Вольтера, во Франции в 1769 г. был запрещен цензурой.

Уложенная комиссия была созвана осенью 1767 г. в Москве. Избранные в нее 564 депутата представляли все сословия империи, кроме крепостных (считалось, что их интересы выражают помещики). В итоге довольно сложной системы выборов и представительства почти половина депутатов были дворянами. Комиссия читала «Наказ» императрицы и депутатские наказы, привезенные с мест, законодательство о крестьянах и т. п. Порой разгорались жаркие споры, главным образом о сословных правах и пределах власти помещиков над крестьянами. Прозвучали некоторые либеральные выступления — например, дворянина Г. И. Коробьина, потребовавшего законодательного ограничения крепостничества, или казака А. И. Маслова, предложившего вообще отобрать крестьян у помещиков и передать в ведение специальной коллегии, которая бы собирала налоги и выплачивала бы их помещикам.

Но основная масса дворян продемонстрировала узкосословный эгоизм и враждебность каким бы то ни было реформам. Депутаты-горожане требовали права покупать крепостных и монополии на занятия торговлей. По меткому выражению С. М. Соловьева, «от дворянства, купечества и духовенства послышался этот дружный и страшно печальный крик: „Рабов!“». Русское «третье сословие» добивалось не политических прав или юридических гарантий, а сословных привилегий. Через полтора года Уложенная комиссия была распущена и больше не собиралась. Своей законодательной задачи она не выполнила.

Свод законов будет составлен в России только в 1832 г. командой опытных чиновников под руководством М. М. Сперанского.

Но ее деятельность не прошла бесследно ни для власти, ни для русского общества. Содержание местных наказов, речи депутатов, материалы подкомиссий широко использовались в дальнейшей деятельности правительства. По словам самой императрицы, комиссия «подала мне свет и сведения о всей империи, с кем дело иметь и о ком пещись должно». В дальнейшем императрица будет действовать более прагматично, учитывая требования и интересы высших сословий. Бурные дебаты в комиссии стимулировали подъем гражданского самосознания самых различных групп русского общества. Как писал знаток русской литературы XVIII в. Г. А. Гуковский, «в комиссии пережила свой первый расцвет русская политическая речь как особый и важный вид публицистики и литературы вообще». В комиссии начинали свою общественную деятельность — пока в качестве протоколиста и секретаря — гвардии поручик, а впоследствии знаменитый русский журналист, издатель и масон Н. И. Новиков и гвардии сержант, будущий замечательный поэт Г. Р. Державин.