Ночью в дождь - Андрис Колбергс

Мастер сидел на переднем сиденье, надутый, как жаба. Припустил дождь.

Проехав через лужи в переулке, "Волга" выкатила на асфальт. Из-за дождя ехать с дальним светом было невозможно, с ближним светом было видно лучше, с неба лился сплошной водопад, далеко впереди Наркевич увидел красную вертикальную полосу - неоновую надпись кафе. До него еще было довольно далеко - надпись выглядела как одна вытянутая тонкая буква.

- Вы разве не в Ригу едете?

- Я же сказал, что отвезу вас до станции!

Покрышки новые, нечего бояться, что занесет, подумал Наркевич, зло стиснул губы и нажал на педаль газа.

Глава XX

- Я хирург, поэтому у вас нет оснований сомневаться в правдивости моих слов - я в своей жизни видел столько луж, рек и даже, если хотите, морей крови. Чужая кровь - это мои будни за операционным столом, она мне не безразлична, но уже и не волнует меня. Изуродованные люди меня тоже не шокируют - в молодости я целый год проработал в травматологическом институте - заботиться о них мой профессиональный долг. Но там, на шоссе все было совсем иначе... Я не заметил никакой крови, я этого парнишку после удара больше не видел - он остался лежать на дороге справа. До этого я его тоже фактически не видел, заметил только круглое детское лицо с мутными глазами и жиденькими усиками, промелькнувшее в свете фар. Я не видел крови, но сам утопал в крови по горло, она заливала мне рот, и я почти захлебывался ею. Меня обступили инвалиды из подвалов морга - все с открытыми переломами, из живого тела торчали острые обломки костей, с конечностями, перемолотыми в бесформенную массу, с проломленными черепами и красным месивом - то, что может остаться от человека, которого воздушной волной подхватил и подмял под себя локомотив. В середине этого месива, как ни странно, еще билось сердце. Все несчастные, изувеченные люди, которых я когда-то оперировал или видел, оказались рядом и окровавленными ртами что-то кричали мне. А вокруг равнина, темень и дождь, и негде укрыться от них. Вдруг кто-то сильно толкнул меня в бок и крикнул: "Поезжай!" И я поехал... Совершенно автоматически... По обеим сторонам дороги мелькали стволы сосен, дождь лил так, что стеклоочистители не успевали смахивать воду со стекла...

- Тот, кто крикнул вам, был вполне реальным человеком? - спрашиваю у профессора.

- Да, это некий мастер. Он делал мне камин, и я его взял в машину, чтобы подвезти до станции.

- Как его зовут?

- Грунский. Алексис Грунский. Думаю, не ошибаюсь. Может, Алексис, может, Алексей, но фамилия - Грунский, точно. В аварии я не виноват, скорость была небольшая, я даже успел затормозить, но из-за мокрого асфальта машина продолжала скользить вперед, а парень бросился под колеса, как самоубийца. Полторы тонны против Каких-нибудь шестидесяти или семидесяти килограммов. Вы меня понимаете, надеюсь? К тому же, мне показалось, что он упал очень неудачно... Вы меня спросите, почему я уехал, если не был виноват? Вряд ли ответ удовлетворит вас. Не знаю! Не знаю, почему я сбежал. Я десятки раз проклинал себя за этот побег глупый, беспричинный.

- Где и когда это произошло?

- Вечером двадцать девятого апреля, на двадцать втором километре. Погода была ужасной, весной таких дождей обычно не бывает.

- С вашего разрешения я хотел бы позвонить.

- Пожалуйста, пожалуйста...

Одна ошибка влечет за собой другую. Я хорошо знаю, что в домашних условиях допрашивать нельзя, что я должен взять профессора с собой и отправиться в управление, что рискую необоснованно: сведения, которые я могу от него получить, имеют гораздо меньшую ценность, чем то, что я могу потерять, и все же... остаюсь. Еще одна фраза, за ней еще одна, и тогда уж точно я пойду. Тогда уж непременно!

Телефон стоит на письменном столе. Высокий, в стиле ретро. Такие аппараты фантастически дороги, яркой позолоты на них не пожалели, но конвейерная небрежность все же бросается в глаза. Игрушка, которую можно подарить для украшения роскошного кабинета.

"Кажется, недостающее звено в цепи событий нашлось. Грунский, конечно, не мог выпустить из рук такую прекрасную возможность. Получив за молчание один раз, он требовал снова и снова".

- Вычислительный центр слушает, - отзывается девичий голос. Странно, но кажется, что я его уже когда-то слышал.

- Я хотел бы поговорить с вашим уважаемым начальством, - называю фамилию своего друга.

- Подождите, пожалуйста, минуточку, я посмотрю! Мне кажется, майор уже ушел. - Трубку она положила на стол, теперь слабо слышна музыка, которую передают по радио.

"Утонченному эстету, который во всем соблюдает стерильность и ко всему в жизни прикасается лишь пинцетом, не очень-то приятно было снова и снова встречаться с Грунским. Какое там приятно! Надо бы спросить его, как долго он мыл руки после каждой такой встречи!"

- Майор уже ушел, звоните завтра.

- Подождите, не кладите трубку! Мне необходима совсем простая информация. Из вашей электроники вы ее получите за полминуты, а мне сэкономите недели.

- Ваш шифр?

- Мы с майором знакомы лично, поэтому я и хотел поговорить с ним. Шифр в данном случае не имеет никакого значения: я звоню не из своего кабинета. - Для вычислительного центра шифр и номер телефона образуют одно целое, при помощи которых в срочных случаях мы можем получить и более важные сведения. - Я же не прошу вас разглашать государственную тайну, меня интересует обыкновенное дорожное происшествие и где найти следователя, который этим занимается!

- Скажите, а Ивар, - голос девушки вдруг становится нерешительным, Хинтенберг вам не звонил еще?

Ах вот откуда я знаю этот голос!

- Он слишком большой, поэтому с ним ничего не может случиться. Во всяком случае, на этот раз ничего! Запишите, пожалуйста, номер телефона, - я диктую, глядя на прикрепленную пластинку (под слоновую кость), на которой тушью красиво выведены цифры номера.

Профессор медленно перемешивает ложечкой чай в чашке, движения его плавны и размеренны, но я вижу, как на его щеках вспыхивают и гаснут красные пятна. Как у Винарта.

"Почему он не догадывается, что мой визит связан с Наурисом? Со вчерашнего дня тот находится в управлении, в изоляторе предварительного заключения. Должно быть, родители уже привыкли к тому, что он часто по ночам не бывает дома. Им, наверно, надоело говорить с ним на эту тему и они предоставили судьбе самой решать за него, надеясь, что ничего ужасного не случится. Но случилось. Все же случилось. А может, они настолько свыклись с мыслью, что катастрофа неминуема, что смирились и уже не в силах ей противостоять?"

- Профессор, а вы не задумывались над тем, что остальные ребята могли заметить номер вашей машины?

- Я даже не думал об этом. Разве что позднее. А тогда я вообще не думал ни о каком номере. Мне только хотелось поскорее уехать. Будто можно сбежать от того, что случилось! Как проснуться и тем избавиться от ужасного кошмара. - Помолчав, он продолжал: - Если я должен что-то написать или следовать за вами, то говорите.

И я снова упускаю возможность встать и увести его за собой.

"Нет, он, наверно, еще не осознает серьезности случившегося. Наказание, к которому он приготовился, - оно ему неприятно, о, как оно ему неприятно! - вовсе не из уголовно наказуемых. Он приготовился к тому, что его будут стыдить, увещевать - так стыдят мальчишку, который с немытыми ногами залез в постель на чистые крахмальные простыни. И бежал он тогда не от уголовного наказания, а от того, что его будут стыдить и журить".

- Что сказал ваш мастер-печник?

- Ему-то что говорить! Не он ведь был за рулем. Он прекрасно видел, что я нисколько не виноват. Когда мы отъехали уже с километр или больше, я сказал, что надо вернуться назад, вдруг нужна помощь, но он отговорил меня - пострадавший, мол, был не один, неподалеку в кафе есть телефон, а до районной больницы всего три-четыре километра. Не скрою, то, что он говорил, для меня было как маслом по сердцу. Я ужасно не терплю всякие формальности, протоколы - это может вывести меня из равновесия на несколько дней. К тому же я был убежден, что с парнем ничего серьезного произойти не могло - так, синяки, ну, в худшем случае - небольшой перелом. В последующие дни я, конечно, мысленно снова и снова возвращался к этому, анализировал случившееся, но всегда приходил к такому выводу.

- А сейчас вы такого же мнения?

- По правде сказать, не знаю.

- Несколько минут назад вы сказали: кажется, он неудачно упал... Это не совсем совпадает с тем, что вы говорите сейчас.

- Почему не совпадает? Очень даже совпадает. Не хотите ли еще чаю?

- С удовольствием.

Профессор протягивает мне серебряное ситечко в виде грецкого ореха с дырочками, подвешенное на цепочку. Наполняю его ароматным чаем "Black curraut" и опускаю в чашку с горячей водой.

- Сахар?

- Спасибо, я охотнее пью без сахара.

- Почему не совпадает? - профессор повторяет вопрос. - Я был уверен, что падение парня осталось без последствий, но ваше появление здесь поколебало мою уверенность. Не думаю, чтоб вы стали тратить время из-за каких-то синяков.