«Если», 2016 № 01 - Журнал «Если»

С какого-то момента (кажется, после первой июньской грозы) папа стал каждое утро ходить наверх, к Мемсахиб — так он в разговорах с мамой называл большое дерево, которое пряталось в дубраве.

— Она боится, — сказал он маме как-то утром, — и кстати совершенно правильно боится. Антошка будет ходить со мной, язык освоить ему не помешает. Малышам добавь сегодня удобрений, из синей банки, где-то ложку на ведро. Мемсахиб беспокоится, что им не хватает микроэлементов.

— Ладно, — сказала мама, — с утра простой полью, а на ночь разведу с удобрениями. Ты знаешь, что Варежка с ними шепчется?

Папа улыбнулся.

— Пусть шепчется. Им ведь, наверное, тоже страшно.

* * *

Папа садился перед Мемсахиб на кочку и щелкал языком. Повторял для Антона по-русски. Опять щелкал. Переводил шелест и потрескивания.

В основном речь шла о детях. Им нужно было много света и с кем-нибудь разговаривать. Маленькой петрушке нельзя было зябнуть. Папа пообещал установить наземный термометр и убирать маленькую петрушку, если что, в дом.

Но чаще всего папа повторял одну и ту же фразу: «Не знаю».

— Она спрашивает, нет ли каких известий о ее муже, — сказал папа Антону, — я отвечаю, что не знаю ничего. Это неправда, сынок, он умер. Она это знает, спрашивает на всякий случай.

А Варя действительно понимала, о чем шепчутся малыши. Им было скучно. Они просили какую-нибудь историю, и Варя стала приходить играть возле клумбы с планшетом, в котором мама или Антон настраивали ей аудиокнижки. Маленькая петрушка первой стала понимать их и шепотом объясняла старшей. Мама никогда не оставляла Варю одну с малышами — боялась, что девочка повредит их, но неделя за неделей становилось все заметнее, что девочка и два кустика нашли общий язык.

— Мам, — сказала однажды Варя, — мам, она просит отнести вот это их маме.

В руках у Вари был свернутый сухой листик.

— Ты сорвала это? — с тревогой спросила мама.

— Да нет же. Она мне это дала.

Мама встала над маленьким кустиком и внимательно его рассмотрела. Вроде бы никаких свежих надломов.

— Ну, давай отнесем.

Мемсахиб ждала их у самой опушки, чуть ли не приплясывая. Умоляюще протянула к ним ветку, всю инкрустированную маленькими прозрачными кристаллами, согнула ковшиком плотный зеленый лист.

Мама подняла Варю, Варя положила сухой листик в зеленую ладонь. Огромное дерево задрожало, заскрипело. Мама внимательно посмотрела на Мемсахиб, но та уже успокоилась, нежно провела листом по Вариной макушке и отступила в лес.

Папа вернулся вечером и на мамины расспросы задумчиво ответил, что у маленькой, наверное, раскрылась вторая мозговая почка.

— Ну… — он задумчиво посмотрел на маму, — ну представь, что у Антошки выпал молочный зуб, а лезет зуб мудрости. Вот вы молочный зуб, в общем, Мемсахиб и отнесли. А с маленькой теперь тоже надо больше разговаривать. А то нехорошо, если малыши одичают.

К середине лета папа стал уезжать чаще, иногда на целый день.

— Пытаемся экономику восстанавливать в додриадарском состоянии. Никто не понимает, как это все работало, — рассказывал он маме вечером, когда свет горел уже только на кухне. — Нашли несколько бывших управленцев: половина ворюги, остальные ничего не помнят. Или не хотят. Один мне говорит — отстань, у меня альцгеймер. Я ему — кто у тебя? Мужики ржут: ты б еще сказал, рак у тебя, хрыч старый.

Мама вздрогнула.

— А вот я не подумала, — сказала она, — а как больницы работают?

— Люди же обученные остались. Но, правда сказать, не все могут. Не все. Больничных, говорят, не всех убили, где-то держат в плену. Не знаю точно, расспрашивать боюсь.

— Как-то это все… — вздохнула мама.

— Плохо не то, что это жестоко, а то, что бесполезно. Я даже думать не хочу о том, как нас накажут. А они накажут.

— Ты боишься?

— И боюсь, конечно, тоже. И жаль, что столько народа сейчас полегло на этом восстании. Если только нас считать, и то много. И впредь будет еще тяжелее.

— По радио говорят, они нам всю планету разграбили.

— Ну, это верно, — хмыкнул папа, — весь навоз, который могли собрать, двадцать лет вывозили, полпроцента атмосферного азота увезли, известняка выгребли какое-то тоже дикое количество. Мой-то шеф, он среди них считался и так не бедным, особенно не хапал, а большинству только и подавай то редкие металлы, то органику какую-нибудь.

— Ты поэтому? — мама кивнула в сторону рощи.

— Нет, — резко сказал папа, — нет. Не поэтому.

— Но почему?

— Я их ненавижу, Лея, — сказал папа, — ненавижу с тех пор, как они прилетели и сломали всю земную цивилизацию. Мне лет семь было, но я все помню. Как они стерилизовали половину населения. Как они Витальку живьем сожгли. Как города все большие разогнали. А сколько народа погибло, когда они запретили публичное вероисповедание!

— Ну, так кому нужно, можно же дома молиться?

— А, ты младше, ты не поймешь, — сказал папа. — А Витальку… Да что там, сколько было таких смертей… Он ведь даже не знал, что она была беременна.

— Аборт, что ли? — скривилась мама.

— Да. И я ничего, ничего не мог сделать. У них такие законы, и их не трогает. Ненавижу их.

— И Мемсахиб?

— И ее. Она, конечно, сама по себе ни в чем не виновата. Жена да последует за мужем, что-то такое. Но ненавижу. Просто дать ее убить — это неправильно. Пусть живет. Пусть все видит и живет.

— Пойдем, Андрюш, спать, — сказала мама.

* * *

Был дождливый день, когда к дому подъехала большая приземистая машина и из нее вышли трое мужчин, одетых так, как папа одевался раньше, когда каждый день ходил на работу, — коричневые штаны и рубашка, твердый жилет, каски с очками. Двое остались у машины, третий поднялся к крыльцу. Мама цыкнула на ребят, чтобы спрятались подальше, Антон ушел на второй этаж и осторожно подобрался к окну.

— Андрей, я знаю, что они вылечили твоего отца, — говорил чужой человек, — но кроме личных причин, есть и более серьезные.

— Я присягу давал, — отвечал папа.

— Понятно, — человек тяжело вздохнул, — тогда так. У меня нет выбора. Мы уже видим тормозной след. Они будут здесь недели через две. Я без тебя отсюда не уеду.

Папа долго молчал, потом спросил:

— Ну?

— Ну, так. Ты работаешь инструктором на базе в Сплите. Обучишь, сколько успеешь. А взамен я не пойду в твой огород.

— Ясно, — сказал папа, — пойду детей обниму. Если нужно, зайди со мной, проследи.

— Зайду, — ответил тот человек, — извини, но зайду.

Папа поцеловал маму, она заплакала.