Голоса советских окраин. Жизнь южных мигрантов в Ленинграде и Москве - Джефф Сахадео
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но в целом оскорбления в адрес низшего класса, который в царский период непременно связывали с русскими, «годящимися для грязной работы», или с колонизированными небелыми подданными, стали звучать в позднем Советском Союзе гораздо реже[633]. Российских крестьян иногда считали отсталыми, но также их воспринимали в качестве жертв кавказских и среднеазиатских приезжих, которые вытеснили их с продовольственных и вещевых рынков, когда в 1970–1980-х гг. разрослась неофициальная торговля. Возникающие в ту пору националистические организации считали здоровье и высокую рождаемость русских сельских жителей критически важным фактором для своей идеи возрождения русской нации, которая израсходовала слишком много сил, вкладывая их в руководство многонациональным СССР[634]. Однако среднестатистические ленинградцы и москвичи могли относиться к деревенским русским жителям так же, как и к «черным» приезжим, поскольку обе эти группы в их глазах не имели ни культуры, ни статуса, чтобы быть способными внести какой бы то ни было вклад в столичную жизнь двух городов[635].
В Европе конца XX в. сложным образом взаимодействовали и пересекались социальные, региональные, национальные, расовые и городские иерархии. Клэр Александер утверждала, что расизм, возникший в Великобритании после войны, смягчил давно существующие классовые различия среди английского населения. С прибытием в британские города волн мигрантов из Вест-Индии, Африки и Азии распространилась и укрепилась вера в превосходство принимающего белого населения[636]. Даже несмотря на то, что так называемые черные мигранты оставались для Москвы чужаками, которых стоило изолировать, «у москвичей были плохие взаимоотношения вообще со всеми восточными народами», – отмечает Газюмов. Среди мигрантов были распространены предрассудки о привилегированном положении ленинградцев и москвичей. Дискурс модернизации в позднесоветский период, выделяющий городские пространства – а в особенности крупные города – в качестве двигателя советского развития, укреплял неравенство городов, хотя столицы должны были служить для всех ярким положительным примером[637]. Некоторые мигранты говорили о том, что якобы просвещенные ленинградцы и москвичи не могли выполнить свои обязательства – принять, просветить и обучить своих менее продвинутых, хотя и открытых к обучению сограждан. Хамагова вспоминала, как она утешала друзей, студентов с Кавказа и из Средней Азии, когда в Ленинграде преподаватели были недовольны их уровнем подготовки. Она говорила, что скобари – так она называла жителей Ленинграда, которые прибыли в город уже после нацистской блокады Ленинграда, – относились к ним с предубеждением, а сами не были «настоящими ленинградцами». А истинные ленинградцы, которые сделали этот город культурной и интеллектуальной столицей СССР в 1920-е и 1930-е гг., стремились поделиться со всеми его современными достижениями.
В рассказах Жылдыз Нуряевой чувство изоляции сменялось ощущением включения в сообщество. Спустя годы после того, как в ее первую поездку на электричке в городе на нее бросали недоброжелательные взгляды, случился неприятный случай в общежитии МГУ: «Однажды [в 1980 г.] мой муж и его друг пришли к нам в гости <…> Моя [русская] соседка по комнате мыла пол и что-то бормотала себе под нос. Мы прислушались, и оказалось, что она ругается на нас: „Эти черномордые, мы на них работаем, а они живут за наш счет“»[638]. Нуряева сообщила об этом эпизоде руководству университета, и соседку перевели в другую комнату, пригрозив ей исключением, если она не извинится. Нуряева сочла, что в этом нашли уместное выражение московские иерархии: «Моя мама была театральным режиссером, отец – инженером, муж и его друг были из интеллигенции. Конечно, недопустимо, чтобы какая-то девица из русских лесов могла оскорбить нас только потому, что цвет ее кожи и разрез глаз были не такими, как у нас»[639]. Для Нуряевой культура и статус были определяющими факторами для включения в динамично развивающийся мир Москвы.
Рассказ Нуряевой подчеркивает космополитический характер Москвы. Мигранты со всего Советского Союза претендовали на законное место не только в столице, но и в «Европе», которую они считали принципиально отличной от своих «азиатских» домов. При этом они стремились разрушить расовые, культурные и пространственные бинарные представления. Таджик Арьян Ширинов считал, что оказался в Европе, а не остался «там, на Востоке» благодаря постоянному стремлению к самосовершенствованию[640]. Орузбаев заявлял, что его знания – в частности, в области европейской поэзии – ставят его выше большинства москвичей. Минакши Тапан отметил, что западные мигранты из Азии и Африки продолжают рассматривать Европу как пространство с великой культурной историей, открывающее большие экономические возможности[641]. Считая себя европейцами или хотя бы чувствуя себя частью Европы, мигранты – как с окраин бывших западных империй, так и из советских республик, – часто с самого детства стремились приобщиться к богатству и престижу центра своего мира. Их вдохновляли истории успеха, рассказанные родственниками или другими людьми, которые путешествовали в европейские столицы или работали там. Когда идея Европы у мигрантов перестала связываться с идеей этнической или расовой исключительности ее населения, это позволило им противопоставить свое стремление к интеграции нетерпимости со стороны принимающего населения.
Объявить себя частью принимающего сообщества или европейцем означало найти свою противоположность – тех, кто был исключен, не был частью Европы[642]. Жители восточных и южных регионов СССР тоже выделяли «своих» и принимали другие меньшинства со своей родины. В то же время русские, будь то ленинградцы, москвичи или приезжие сельские жители, могли стать для них чужаками – когда те были невежественны или проявляли нетерпимость по отношению к другим, предавая современные советские ценности, символами которых выступали пространства Ленинграда и Москвы. Некоторые нерусские студенты и уже обученные специалисты противопоставляли себя торговцам с Кавказа и из стран Средней Азии, которые не соблюдали нормы европейской культуры, не умели надлежащим образом себя вести и одеваться или даже не знали правил русского языка[643]. Многие татары считали, что из-за торговцев, приехавших с Кавказа и из Средней Азии, под угрозой был их имидж как части принимающего городского сообщества, заработанный с большим трудом за долгую историю жизни татарских общин в Ленинграде и Москве, жизни с соблюдением социально-экономических правил городских пространств[644]. С конца 1970-х и в 1980-е гг. они все же услышали первые оскорбления в свой адрес.
