Честь - Трити Умригар

Смита переминалась с ноги на ногу.

— Что ты здесь делаешь? — спросила она.

— Иду заваривать чай.

— О. — Повисло молчание, болезненное и неловкое, и Смита почувствовала, как краснеет.

— Как отец? — спросил Мохан.

— Хорошо, — осторожно ответила она. — Кажется, ты слышал часть нашего разговора.

— Да. Слышал. Выходит, ты до сих пор на Мальдивах? Не в Индии?

— Не хочу, чтобы папа беспокоился.

— А почему он должен беспокоиться из-за того, что ты в Индии? — Не успела она придумать, что соврать, как Мохан медленно добавил: — А еще ты сказала «Кхуда хафиз», прежде чем отключиться.

— И что?

— Ну… это же мусульманское прощание, верно?

Его голос звучал так подозрительно, что она рассердилась.

— Мне не нравится, что ты подслушиваешь мои разговоры с отцом.

— Подслушиваю? Да я просто шел по коридору на кухню, когда…

— Ну, значит, надо было идти дальше.

Мохан побагровел.

— Что? Ты будешь указывать, как мне вести себя в моем собственном доме? Что мне делать и не делать?

— Я уеду, — быстро ответила Смита. — Вызови мне такси, и я уеду. Я не буду это терпеть.

Мохан уставился на нее, словно видел ее впервые.

— Смита, что происходит? — растерянно спросил он. — Что это было? Почему твой отец думает, что ты на Мальдивах? Почему ты ему лжешь? И мне?

Она покачала головой, напряглась, как пружина, не в силах ответить. Можно ли доверять Мохану? Сможет ли он понять? А потом подумала: «Прежде он не дал ни одного повода усомниться в своей доброте и надежности».

И все же она колебалась; сердце бешено колотилось. Она вытерла вспотевшие руки о брюки и попыталась упорядочить мысли.

— Смита?

И вдруг она почувствовала облегчение, а страх ушел. Облегчение оттого, что тайна, которую она хранила более двадцати лет, сейчас раскроется. Как долго она носила на себе груз двойной жизни. И вот наконец оказалась в конце пути. Она и страшилась этого момента, и радовалась ему.

— Хорошо, — сказала она, — я расскажу. — Она подошла к дивану в гостиной.

Мохан медленно последовал за ней и сел рядом. С болью в сердце Смита заметила настороженность на его лице.

— Кто ты такая? — спросил он. — И почему солгала?

Она вытянула руку, приказывая ему замолчать.

— Я пытаюсь рассказать. Сейчас ты все узнаешь. — Она сделала глубокий вдох. — Мое настоящее имя — Зинат Ризви. Я родилась мусульманкой.

Книга третья

Глава двадцать восьмая

Смита Агарвал родилась в двенадцать лет.

До двенадцати ее звали Зинат Ризви.

Семья Зинат жила в большой светлой квартире на Колабе. Ее родители познакомились в 1977 году. Асиф поехал в гости к однокурснику в Хайдерабад. Зенобия была двоюродной сестрой этого однокурсника, хохотушкой, тут же пленившей меланхоличное сердце Асифа. Вернувшись в Мумбаи — тогда город назывался Бомбеем, — он стал писать Зенобии страстные любовные письма. Они переписывались год; зная, что родители хотят выдать ее замуж за дальнего родственника, Зенобия сбежала в Мумбаи и вышла за Асифа. Разразился скандал, но было решено, что пара будет жить с родителями Асифа, пока тот не защитит кандидатскую.

Отец Асифа, может, и считал странным, что сын выбрал карьеру специалиста по истории и теософии индуизма, но вслух этого никогда не говорил. Возможно, не переставал надеяться, что единственный сын рано или поздно придет в себя и займется семейным бизнесом — строительством. В Бомбее 1970-х отцов не слишком волновала подобная культурная мешанина. Как бы то ни было, судьба Асифу благоволила. Зенобия оказалась любящей и доброй девушкой и через год замужества влилась в клан Ризви и стала его неотъемлемой частью. Родители Асифа души в ней не чаяли. Больше всего в жизни Асиф любил слушать, как жена и мать щебечут на кухне, пока он пишет диссертацию.

Квартира на Колабе — в самом космополитичном квартале города — была подарком отца на защиту. Асиф и Зенобия могли и дальше жить с родителями, это их вполне устраивало, и поначалу возражали против такого дорогого подарка, но старик настоял. «Все равно эти деньги достанутся тебе, — рассудил он. — Кому еще мне их оставить — сыну уборщика? Дай посмотреть, как ты пользуешься хотя бы частью своего наследства, пока я жив».

Первый ребенок Ризви, Самир, родился после переезда в новую квартиру. После рождения Самира Зенобия по-прежнему проводила много времени у свекров. Каждое утро она купала и одевала малыша и уходила к ним. «Ребенку нужны бабушка и дедушка», — говорила она с грустью, которую один лишь Асиф слышал и понимал. Родители Зенобии смирились с браком дочери и даже один раз навестили молодоженов в новой квартире, но все же, сбежав с Асифом, Зенобия унизила их, и они это не забыли.

Вскоре после окончания колледжа Асифа взяли на работу преподавателем Бомбейского университета. Кое-кто из его бывших профессоров с неодобрением отнесся к назначению мусульманина на должность преподавателя кафедры истории индуизма, но Асиф блестяще учился в докторате, и возразить против его назначения было нечего. Кроме того, он не носил бороду, не молился пять раз в день и в целом не напоминал муллу. Он был современным светским человеком, даже выпивал иногда. Критически отзывался о Пакистане как об обреченном государстве и считал Кашмир истинно индийской территорией. Забыть о его происхождении было легко.

Когда через два года после Самира родилась Зинат, Асиф был уже очень известным ученым. Зинат росла в счастливой дружной семье, отлично училась и особенно хорошо писала сочинения (отец безмерно гордился этим ее талантом). Она была заводилой у соседских детишек, Самир защищал ее от школьных хулиганов, а родители окружали любовью. По будням она приходила домой, съедала приготовленный матерью обед, делала домашнее задание и шла играть с соседскими детьми, пока ее не звали к ужину. Летом семья ездила в Гоа, Утамаканд и Дхармсалу.

Когда Зинат было восемь лет, погибла ее бабушка: в сезон муссонов на нее упала тяжелая ветка. Отец Асифа так горевал, что продал свой бизнес, дни посвящал чтению Корана, а по вечерам ходил в мечеть. Асиф и Зенобия уговаривали его переехать к ним, надеясь, что внуки излечат его разбитое сердце, но он отказывался — сперва вежливо, потом все более настойчиво. «Мое место здесь, — говорил он, — в доме, где я жил со своей любимой женой».

Он умер через год. В свидетельстве о смерти врач написал «смерть от естественных причин», но Асиф знал правду: отец его умер от