По следам снежного человека - Ральф Иззард

На следующее утро Том и лама Сангхи, высокий худощавый мужчина с пергаментной кожей, редкой монгольской бородкой и такими же усами, отправились в Кхумджунг. По рассказам Тома, скальп ему показали охотно. После того как он его осмотрел, ламы высшего ранга по очереди надевали его и принимались прыгать по огороженному переднему двору. Под конец скальп бесцеремонно нахлобучили на голову самому Тому. Затем ему прозрачно намекнули, что если он, я и лама Сангхи явимся завтра на заседание деревенского совета, то, возможно, мы услышим нечто для нас приятное. На это заседание мы возлагали большие надежды, так как Пхудорджи, один из самых расположенных к нам носильщиков-шерпов, сам был членом кхумджунгского совета, так же как и его симпатичный отец, принадлежавший к числу богатейших землевладельцев района.

Однако следующий день не оправдал наших ожиданий. Рано утром лама Сангхи известил нас, что он слишком устал и не может так скоро повторить тяжелый подъем на гору до Кхумджунга. Для сопровождения нас он прислал молодого ламу, которого, как впоследствии выяснилось, благоговейный страх перед всем происходившим лишил дара речи. У нас возникли также затруднения с переводчиком. Единственным шерпом, кое-как владевшим английским языком, был Да Темба, но тот недавно заявил, что в него вселились духи двух умерших людей. Доктор Билл Эдгар не имел в запасе никаких средств для лечения такого недуга, а потому пришлось пригласить в лагерь местного знахаря. Этот джентльмен две ночи не давал нам спать, так как непрерывно бил в тамтам, а затем объявил Да Тембу исцеленным. Весть о вселении духов, но не об исцелении, дошла до Кхумджунга, и, хотя злополучный Да Темба решительно заявлял, что он снова стал самим собой, наиболее суеверные члены совета в течение всего заседания явно оставались в сомнении относительно того, кто же из трех лиц выступал в роли нашего переводчика.

Когда мы подошли к храму, весь совет уже сидел на скамье длиной в десять метров, стоявшей справа от дверей храма, которые оставались запертыми. На почетном месте первым справа восседал чрезвычайно старый лама, с большим достоинством носивший остроконечный красный колпак колдуна. Рядом с ним сидел деревенский староста, все время хранивший странное молчание (как нам позже объяснили, причиной его безмолвия было тяжелое похмелье после отпразднованной накануне вечером свадьбы), а слева от последнего — отец Пхудорджи, веселый человек с грушевидной головой, покрытой маленькой круглой войлочной шляпой. Левее разместились члены совета в порядке быстро убывающей влиятельности, а сидевших на самом конце скамьи Да Темба, не вдаваясь в подробности, огульно определил как «народ».

Заседание началось с энергичного истребления мятных конфет и сигарет, которыми угощали мы, и питья чанга, поставленного советом и наливавшегося из характерных для здешних мест, окованных медью деревянных бутылей. Наконец, так как престарелого ламу нельзя было отвлечь от непрерывного распевания молитв, а староста не мог еще достаточно прийти в себя, чтобы вымолвить хоть слово, вступительную речь в нашу пользу произнес отец Пхудорджи. Едва он только начал, как к всеобщему изумлению его хором прервали представители «народа», с чьих лиц во время всего заседания не сходило выражение острой тревоги. Коротко говоря, «народ» предвидел ужасные бедствия для деревни в том случае, если совет согласится отдать скальп йети; в конце концов, чувствуя себя ответственными за хорошее поведение стихий в период временного отсутствия скальпа, остальные две трети скамьи явно стушевались.

Сигналом к концу прений послужила речь сидевшего на скамье последним, который заявил, что «народ» отрежет носы членам совета, если те согласятся на время отдать скальп. По уверениям оратора, его слова следовало понимать как шутку, но вряд ли кто-нибудь решился бы утверждать, что они вызвали искренний смех среди более почтенных членов совета. После этого собрание разошлось в некотором замешательстве, усилившемся благодаря старосте, который внезапно пробудился от своей задумчивости и пожелал узнать, почему ему не дали возможности высказаться. Так как придумать дипломатичное объяснение было трудно, то мы уговорились на следующий день встретиться снова.

Мы сделали попытку восстановить всеобщее хорошее настроение при помощи еще одной круговой чаши чанга. Я обратил внимание, что она исключительно быстро переходила из рук в руки и счел такое отклонение от всеобщего обычая плохим предзнаменованием. Когда чаша дошла до меня, я обнаружил, что причиной стремления поскорее от нее избавиться был большой мертвый таракан, плававший на дне. Поведение «народа» расстроило, однако, престарелого ламу, и тот теперь не хотел даже показать мне скальп. Впрочем, когда мы вручили ему небольшую сумму на поддержание храма, нам удалось его уговорить. На этот раз скальпом не перебрасывались, как накануне; лама обращался с ним очень бережно и лишь неохотно дал его сфотографировать, держа в руках.

Кхумджунгский скальп по величине точно такой же, как пангбочский. Возможно, он сильнее помят, но на нем сохранилась более густая шевелюра. Оба скальпа, на наш взгляд, были одинакового возраста, и существует легенда, что они составляют пару: пангбочский скальп принадлежал самцу, а кхумджунгский — самке. Большая часть наших носильщиков была нанята в Кхумджунге, и то обстоятельство, что лишь после многих недель дружеского общения жители этой деревни решились довериться нам и рассказать о своем скальпе, указывает, с каким почтением относятся к такого рода реликвиям. Когда Том и я вернулись в базовый лагерь, очень огорченные событиями дня, мы обнаружили, что единственная остававшаяся у нас норка издохла; впрочем, вечером нас несколько утешило появление двух шерпов, каждый из которых принес нам по живому трагопану (темно-красному рогатому фазану).

Теперь мы тщательно следили за погодой, так как шла третья неделя апреля. Весна надвигалась все более быстрыми темпами. Повсюду вокруг нас распускались рододендроны, и весь вид местности около базового лагеря менялся на глазах. Несколько дней у нас еще теплилась слабая надежда, что нам удастся получить кхумджунгский скальп. Деревенский староста, «отсутствовавший» во время первых переговоров, впоследствии посетил нас и сообщил, что, если мы пошлем его и еще одного из односельчан со скальпом в Лондон, он будет продолжать хлопотать за нас. Нам удалось убедить его, что будет достаточно, если мы пошлем их двоих в Калькутту, где они смогут проследить за отправкой скальпа на самолете и подождать там его возвращения, живя за наш счет. Это дало бы нам значительную экономию, хотя и лишило бы Пиккадилли довольно живописного зрелища. До выяснения окончательного решения ни Том, ни я не считали возможным уйти в следующий маршрут. Я забыл упомянуть, что после танцев в монастыре Чарлз отправился к Макалу, и Тхьянгбоче явился первым этапом на его пути. Чарлз двигался медленно, чтобы дать возможность Ангу Тхарке его догнать. На следующий день после фейерверка Бис и Ахкей вышли в район Дингбоче для дальнейшей ловли птиц.

К этому времени среди нас обнаружились разногласия по вопросу о более целесообразном методе выслеживания йети. Джон, которого поддерживал я, считал необходимым постоянно двигаться, покрывая возможно большее пространство в надежде рано или поздно снова наткнуться на свежие следы. Том и Джералд стояли за то, чтобы выбрать удобную стратегическую позицию и засесть там, если окажется нужным на целую неделю. Чарлз придерживался чего-то среднего. Пока он прошел не меньшее расстояние, чем каждый из нас, и провел гораздо больше ночей под открытым небом, лежа среди камней. До отъезда из Англии мы обсуждали также следующую возможность: мы отыскиваем долину с одним только входом, и двое потихоньку пробираются в ее верховье; затем остальные погонят по направлению к ним всю дичь, какая окажется в долине, и мы увидим, кто нам попадется. Вблизи от базового лагеря имелась одна такая долина, расположенная между изогнутым склоном Тхьянгбочского отрога с одной стороны и неприступными скалами Кангтеги с другой. Эта долина — глубокое поросшее лесом ущелье, доходящее чуть не до самой средины массива Кангтеги. Склоны ущелья почти отвесно поднимаются свыше чем на триста метров от дна долины, а верховье загорожено обледенелыми отрогами самой горы, достигающими 6700 метров. Это ущелье представляет дикую местность, в него имеется лишь один вход — его устье; оно никуда не ведет, и шерпы им никогда не пользуются, а потому оно казалось нам очень подходящим для организации сплошного прочесывания. Мы еще тверже укрепились в этой мысли после изучения ближайших окрестностей монастыря Тхьянгбоче.

Если в 1949 г. йети появился перед зданием монастыря (а монахи твердо настаивали, что так оно и было), вероятнее всего, он тогда укрывался в нашей долине. Это, конечно, не означало, что он все еще был там, но так как мы имели несколько свободных дней, то решили устроить прочесывание, рассматривая его в качестве тренировки для шерпов на случай возможной в будущем операции в более многообещающем районе.