Кабинет-министр Артемий Волынский - Зинаида Чиркова

Приговор светский был суров: достоин смертной казни.

Но казнь не пришлось производить: царевич умер через два дня...

Немало разговоров и брожение вызвала в столице ясная предсмертная речь царевича. И многие задумались впервые над тем, куда ведёт Россию великий самодержец, столь жестокий даже к своему родному сыну.

И Анна, может, в первый раз за свою короткую ещё жизнь стала раздумывать о судьбах своего Отечества, размышлять и сравнивать.

Жизнь в Петербурге, впрочем, вовсе не изменилась оттого, что умер царский сын, объявленный наследником престола. На следующий же день здесь была с большой помпой отпразднована годовщина Полтавской баталии, а в Адмиралтействе спущен на воду только что построенный военный корабль, названный «Лесной» в честь победы над шведами под деревней Лесной. И построен был этот корабль старанием самого царя, и веселились на празднике все министры и высшие сановники, и никто не вспоминал уже о трагическом конце молодого царского сына, как будто и не было всей этой истории с его бегством за границу и смертью от пыток...

Из Ревеля через месяц Пётр отправил Екатерине письмо, в котором ясно намекал, что царевич Алексей думал даже перебежать к шведам и добывать российский престол с помощью врагов России — шведов.

Затаилась в своей Митаве Анна — всё ещё ждала каких-нибудь отголосков оговора, который сделал Алексей на её мать. Но всё было спокойно, и вскоре успокоилась и она: значит, не принял в расчёт Пётр этот оговор, не поверил, что тихая жена его брата Ивана может быть замешана в крамоле. Даже и проверять оговор не стал — слишком был уверен в преданности царицы Прасковьи.

И опять одна забота стала у Анны: выдали бы уж поскорее её замуж, пока не ушла пора, ей так нужна крепкая рука, и не любовника, как Пётр Михайлович Бестужев, с замужней дочерью которого Аграфеной Волконской Анна была очень дружна, а настоящего мужа. Все заботы можно было бы переложить на мужские плечи, а самой лишь румяниться да белиться, да заниматься нарядами и драгоценными камнями, да следить за домашним хозяйством. Но видно, Бог не судил ей замужество, потому что все сватовства расстраивались, сколько ни хлопотал Пётр о выгодном браке для племянницы. Да и тётушка-царица Екатерина старалась для пользы Анны, но оборачивалось всё неудачей.

В конце года пришла из Петербурга и другая новость: четырёх летний сын Петра и Екатерины тяжело заболел и ровно через девять месяцев со дня смерти царевича Алексея отдал Богу душу...

Смерть этого мальчика, сразу после суда над Алексеем объявленного наследником престола, глубоко потрясла Петра. Анне рассказывали, что у царя начались припадки, страшные головные боли, горячка. Несколько дней не отходила от его постели Екатерина.

Но Пётр выжил, только голова стала трястись ещё больше, ярость его уже превращалась в бешенство, и он не щадил ни правых, ни виноватых.

«Верно, — думала Анна, — Бог покарал царя-батюшку, забрав этого мальчонку, такого пригожего и весёлого». Она сама, бывало, играла с Петрушкой, шутила с ним, дарила лошадок и игрушечные ружья. Он был резв не по летам, носился по дворцу так, что мамки и няньки не поспевали за ним. Жаль мальчишку, и она думала, кто же теперь сменит батюшку-дядюшку на престоле, когда придёт и его пора? Дочери его считаются незаконнорождёнными, они родились тогда, когда мать и отец ещё не были повенчаны. Правда, Анну Петровну уже пристроили, выдав замуж за герцога Голштинского, но Пётр не очень-то благоволил к зятю, а Аннушка и вовсе плачем заливается от своего житья-бытья, хоть и скрывает ото всех свои покрасневшие от слёз глаза.

«Ну да Бог рассудит, — думала Анна, — что впереди — увидим, а что было — забудем...»

Глава пятая

Упорно добивался Артемий почётного въезда в столицу Персии — Испагань. Ещё 3 марта 1717 года он известил первого министра шахского двора о скором прибытии посольства. Но великий визирь не откликнулся, и 12 марта Волынский снова послал гонца. Он резонно спрашивал, кто будет его встречать, где будет расположен подхожий стан — местность, откуда начнётся торжественное шествие. И в наказе гонцу не преминул Волынский упомянуть, что в обычае у Европы высылать для въезда кареты, а также лошадей и будут ли они посланы для него теперь или нет.

Гонца Волынского не допустили к первому министру, а принял его мехмандар баши — главный пристав по встрече и обслуживанию иностранных послов. Ответ этого баши не был вежливым: иранские власти, заявил мехмандар баши, будут поступать по своему обычаю, а в Персии не принято встречать посла посылкой лошадей. И от себя мехмандар баши грубо добавил, что посланник приехал сюда не учить, и действовать шахские подданные будут так, как у них заведено, а не тешить прибывшего.

Обидное начало для посланника, но Артемий понял, отчего это происходит. Мехмандар, сопровождавший посольство, заранее распространил по столице слухи, что у Волынского слишком большие требования и желание принизить персидские власти.

Но упрямство Волынского основывалось не на чём ином, как на стремлении не унизить свою великую державу и царя-преобразователя. И он держался своей линии твёрдо, изобретая всё новые предлоги, чтобы не остаться без торжественного въезда в столицу.

Сколько ни старались всякими путями персидские посланные лишить Артемия торжественного шествия, он не поддался на их провокации. Пять дней продолжались бесплодные переговоры, но Волынский уже научился разгадывать трюки и обманы персов и держался стойко. И пришлось ему дать наглядный урок персидским заправилам.

   — Даже если и нет в Персии обыкновения предоставлять иностранным послам лошадей, всё же надлежит смотреть, как поступали у нас в России и с их посланниками. Фазла Али-бека встречали двадцатью каретами на подхожем стане, а когда подъехал он к Петербургу, то прислана была для него яхта царского величества и несколько судов разных.

Тогда мехмандар баши стал настаивать, чтобы Волынский ночевал со своими людьми в шахском загородном доме в урочище Таухча, а поутру и начнётся въезд в столицу.

И опять не поверил персам на слово Волынский. Он согласился ехать до Таухчи, но только после того, как будут поставлены ему все лошади. И в то же время он направил в Таухчи своего человека, чтобы обезопасить себя от обмана.

Он оказался прав: мехмандар баши стремился провести караван посланника в город поздней ночью, чтобы избежать торжественной встречи, и повёл его совсем по другой дороге. Но Артемий не дал себя обмануть. Посланцы его вернулись и доложили, что шахский дом открыт, но не все палаты очищены, и показали верную дорогу. Ничего не сказал Артемий, который уже привык к уловкам персов. Подъехав к загородному дому шаха, он нашёл его запертым. Закрыть дом велел мехмандар баши, а Волынскому он сказал, что дом запер огородник и ключи унёс с собой, и продолжал настаивать на прямой дороге в столицу.

Уличил Волынский перса в обмане и произнёс с горечью:

   — Зело удивительно, что в такую темноту хотите меня в город везти. По ночам одних воров возят, а не посланника великой России.

Полчаса выдерживали мехмандар баши и Волынский молчаливую схватку: кто уступит...

Волынский не трогался с места, и пришлось послать за огородником. Сыскали его быстро, дом был открыт, и посольство заночевало в Таухче.

Утром привели лошадей, требуемых посланником, но для него не прислали ту, что должна была быть украшена по всем обычаям торжественных встреч. И опять он отказался ехать, хотя уже прибыли в Таухчу многие знатные люди шахского государства.

Наконец Волынскому привели лошадь, богато украшенную, но потребовали, чтобы он поцеловал повод, а потом уже садился в красное бархатное седло. Волынский отшутился:

   — Противен мне дух кожаный, поелику дёгтем пахнет...

И посольство поехало.

Торжественно и пышно постарался обставить Волынский свой въезд в столицу. Лошадь его была убрана золотой гладкой уздечкой, бархатное седло оправлено золотом, чепрак шит золотом, серебром и разноцветными шелками. Члены посольства ехали в парадных одеждах, блестевших золотом и серебром, гайдуки и камердинеры — в парадных ливреях с галунами, офицеры и солдаты тоже в парадной форме чеканили шаг под музыку и барабанный бой.

И снова высокие глиняные коридоры, грязные улицы без намёка на зелень, но по сторонам улиц жался народ и приветствовал русское посольство.

По этим глиняным коридорам и проехало посольство к отведённому ему дому. И снова начались унижения. Дом был разломан, обещания отремонтировать его не выполнялись, и в весенние дожди в палатах лило так, что не оставалось сухого места.

Волынский устал просить и требовать: он отремонтировал дом за свой счёт, перестав считать свои деньги, что тратил на государево дело...