Фьямметта. Фьезоланские нимфы - Джованни Боккаччо

Летят на ветер все твои приманки,

Уже не остановятся беглянки.

LXVII

Мгновенно нимфы были так далеко,

Что он уж их из виду потерял.

Остановился бедный одиноко,

А сам душой терзался и страдал

По девам диким странно и жестоко.

«Теперь — увы! — что делать? — повторял. —

Мне ни одной из них не видеть боле,

И ждать могу от них лишь худшей доли.

LXVIII

Что все мои приманки и моленья,

Что и молчанье, хоть молчал бы я!

Того не взять и силой, без сомненья,

Что просто мне сказали б, не тая.

Когда б хоть выведать предподоженья,

Где мне искать, где Мензола моя!

Когда б я знал, куда она сокрылась!

Брожу, как будто солнце вдруг затмилось».

LXIX

Все поиски его так развлекали —

И к Мензоле стремленье, все сильней,

И нимфы, что в долинке распевали

Под тенью свежих веявших ветвей,

И бег за ними — как они бежали! —

О, лишь узнать о Мензоле своей, —

Что не приметил он: уж вечер близок,

И солнца лик уж не горяч и низок.

LXX

И вот, раздумчивый и огорченный,

Досадуя, что рано ночь идет,

Походкой медленной и утомленной

Он стал сходить с пещеристых высот.

Здесь поздно оставаться, искушенный,

Боялся он: в лесу густом вот-вот

Зашевелится к ночи гад ползучий:

Укус его тебя отравит жгучий.

LXXI

Так повернул он на дорогу к дому.

Весь день он крошки хлеба не видал,

И ждать его пришлось отцу седому,

Что в грусти и тревоге размышлял:

Уж не попался ль зверю он какому,

А тот его, пожалуй, растерзал, —

Кто знает? И тоскует он о сыне,

А вот его все нету и в помине.

LXXII

Еще страшил его и гнев богини,

Что мог его всечасно поразить:

Всегда враждебная к их роду, ныне

Его Диана может и убить.

Или, по жалости и благостыне,

Хоть в дерево иль камень обратить.

И, останавливаясь, ждал тревожно:

Не то, так это — все теперь возможно.

LXXIII[225]

А солнце уж достигнуло заката

И скрылось, и последний свет исчез,

И вышли звезды, и луна богато

Сияла в чистом воздухе небес;

Не слышно соловья, и, мглой объята,

Иная птица оглашает лес,

Неведомая времени дневному.

В ту пору Африко подходит к дому.

LXXIV

Вошел — и сына с радостью встречает

Великою заждавшийся отец:

Ни зверь, ничто ему не угрожает,

И невредим вернулся молодец.

И мать спешит и с плачем обнимает,

Жалеет: «Цветик нежный! Наконец!

Где пропадал ты, мой сыночек милый?

Я вся измучилась в тоске унылой».

LXXV

Так и отец расспрашивал не строго, —

Да где ж он был, да целый день не ел? —

А тот, собою овладев немного,

Оправдываться начал, как умел.

В любви была надежная подмога:

Ведь истинно влюбленных благ удел. —

Он душу, утончая, научает, —

И юноша, лукавя, отвечает:

LXXVI

«Со мной, отец мой, случай был чудесный.

Я лань увидел там, среди холмов.

Она предстала мне такой прелестной,

Что я глазам не верил, и готов

Сказать: то сон, — руками ль бог небесный

Своими создал стройную? Шагов

Ее нет легче: как журавль! Вся — нега.

И белизна ее белее снега[226].

LXXVII

Увлекся я, бежал за ней далеко

Из леса в лес, поймать ее решил.

Но так она карабкалась высоко

В горах, что я уж выбился из сил.

Остановился, огорчен глубоко;

Ее сыскать я в сердце положил,

Настигнуть, поздно ль, рано ль — обещался.

Раз десять так домой я возвращался.

LXXVIII

Сказать по правде, встал я нынче рано,

Увидел, как погода хороша,

И вспомнил лань, и стало так желанно

Ее поймать, лежала к ней душа.

Пошел я по тропинке. Даже странно:

И оглянуться не успел, спеша, —

Кругом холмы, а солнце уж высоко,

На полдень поднялось, печет жестоко, —

LXXIX

Как слышу — лист дубков зашевелился.

Тихонько я приблизился чуть-чуть,

Сейчас же за камнями притаился,

Смотрю и слушаю: боюсь дохнуть.

Гляжу — три лани; даже подивился —

Пасутся дружно так; ну как-нибудь

Да изловлю одну. И, еле слышный,

Пошел я к ним с пучочком травки пышной.

LXXX

Да как меня увидели — в минутку

Уж на горе. Не ждали! Впопыхах,

И на себя рассержен не на шутку,

Я вижу, что остался в дураках, —

Да что ж играть на старую погудку?

Не уступлю! И с тем, что нес в руках,

Бежать за ними во весь дух пустился —

И только уж впотьмах остановился.

LXXXI

Теперь, отец, ты знаешь о препоне

К возврату моему, уверен будь».

Отец, который звался Джирафоне,

Конечно, понял россказней всю суть;

В таких делах годами умудренный,

Он тотчас без сомнений мог смекнуть,

Что эти лани, всех венец желаний,

Уж верно нимфы, а совсем не лани.

LXXXII

Но чтоб не показать, что догадался,

Да и не сделать сына вдруг лжецом,

И чтоб желаний пыл не разгорался

И не томил, да и остыл потом,

И сам собой, быть может, миновался, —

Все это вместе думая тайком,

Старик отец немного слицемерил

И так сказал, — как будто сказке верил: