Прощай генерал… прости! - Фридрих Незнанский

К счастью, обыск в квартире никаких результатов не дал. Хотя отрицательный результат иной раз куда важнее всяких сюрпризов. Филя уговорил Лиду, ничего ей, в общем-то, не объясняя, сходить с ним в гараж, где тоже постарался перевернуть, перелопатить весь хлам, и тоже безрезультатно, так что версию можно было теперь безболезненно отбросить.

По поводу безопасности Лиды вопрос решился без особых трудностей. Сама Ангелина Петровна пожалела «бедную девочку» и пригласила пожить у себя, и теперь они на работу и с работы — вместе.

Куда сложнее оказалось с Катериной Ивановной, которая на другой день после «беседы» с Александром Борисовичем — надо же, какая нервная реакция! — смогла произнести первые звуки, что, несомненно, было крупным прогрессом. Но ведь если человек способен говорить и об этой его способности станет известно тем, кто заинтересован в абсолютном молчании, жди беды. А о том, чтобы как-то изолировать больную в укромном месте, Ангелина Петровна и слышать не желала! Дергать ее в Настоящее время равнозначно хладнокровному убийству, что она, как врач, никогда не позволит. И какой же выход?

Обращаться в местные охранные структуры, где «пашут» братки, с которыми Филе уже приходилось иметь дело, вариант самоубийственный. Привлекать милицию или Федеральную службу безопасности — рискованно. Решения-то принимаются в «верхних кабинетах», а кадры в «низах» — ненадежны, да наверняка и коррумпированы. Уговаривать Ангелину Петровну, уверения которой, что без ее ведома в палату к больной проникнуть практически невозможно, ничего не стоили. Ну хоть сама верит, и ладно. Зато как проникают убийцы даже в строго охраняемые помещения, рассказывать москвичам не стоило, житейских примеров имелось выше крыши. Что оставалось? И, посовещавшись, они пришли к однозначному выводу — надо звонить в «Глорию».

Дорогое, конечно, удовольствие, но жизнь теперь практически единственного свидетеля — остальные-то продемонстрировали уже свою «объективность» — стоила любых средств. И в середине следующего дня из Москвы прибыли двое, сотрудников агентства — Всеволод Голованов и Владимир Демидов, оба богатыри и «профи», прошедшие и Афган, и Чечню. Но, пожалуй, важнее другое: их тоже помнила «ангельский» доктор, поскольку все они, в той или иной степени, бывали ее пациентами.

Филипп встретил друзей в аэропорту, устроил на своей конспиративной квартире, после чего с легким сердцем отбыл на юг. Сперва транспортным рейсом в Шушенское, а оттуда его уже вертолетом, но без всякой помпы, должны были по указанию начальника управления Нефедова перебросить на базу. Ни дать ни взять очередной, будь он неладен, «представитель» субподрядчика, они тут всем давно уже осточертели!

А к концу дня в крайней по коридору одноместной палате сидел на стуле, поглядывая на экран тихо работающего переносного телевизора, крупный такой, важного вида охранник, облаченный в необычную полувоенную форму, перетянутый ремнями и при личном оружии, с многочисленными шевронами и нашивками — будто посол какой-нибудь заштатной африканской страны. Производить внешнее впечатление тоже ведь надо уметь, чтобы не выглядеть и явным дураком и до поры не расшифровывать Своей основной роли. Недаром же гардероб «Глории» всегда мог рассчитывать на дружескую помощь костюмерных расположенных по соседству театров. Короче, за этот участок теперь Александр Борисович мог быть полностью спокоен…

В конце каждого дежурства либо Сева, либо Демидыч «выходили» на Турецкого с докладом. Пока, Бог миловал, никаких происшествий не наблюдалось. Но лучше, как говорится, в подобных случаях — перебдеть, чем… ну и так далее…

Появилось первое известие и от Фили.

Он отыскал в Шушенской городской больнице лежащих там членов экипажа и главу тимофеевской администрации Анатолия Ивановича Романовского и имел со всеми недолгие, но весьма доверительные беседы. Подробности, как говорится в таких случаях, письмом. Но Романовский — тот самый человек, который находился практически до самого конца в кабине пилотов, указывая им наиболее приметные ориентиры на местности, а покинул ее уже на подлете, когда все было и так ясно и его присутствие показалось лишним. Вышел, чтобы сообщить, что все в порядке, уже видна база и через несколько минут они сядут. Он же практически последним и видел губернатора живым. Ну, из тех свидетелей, которые в настоящий момент способны отвечать на вопросы.

Но ведь он тоже изменил свои показания, вспомнил Турецкий. А Филя обронил, что мужик нормальный, как это понимать? Впрочем, до очередной связи. Если не акцентировал, значит, что-то уже узнал.

А про обоих пилотов сказал, что те до сих пор находятся в крайне тяжелом состоянии, с многочисленными переломами и всяческими сотрясениями, и винят во всех бедах только самих себя. Это у них сейчас просто как мания. Их, впрочем, тоже понять можно — почти десяток погибших, не говоря о покалеченных.

В настоящее время Филя планирует заняться поиском спасателей, которые первыми появились на месте падения вертолета, но народ почему-то помалкивает, будто знает какую-то тайну, а открывать ее не желает.

И последнее, о чем также успел сообщить Агеев в краткой своей информации. Нестеров, этот бывший молдавский градобой, находится где-то рядом, но никто не может сказать где. И поэтому все силы он бросил на поиски этого «неуловимого ковбоя», который, говорят, своим новым оружием, «снежной пушкой» германского производства, владеет, как тот самый ковбой собственным кольтом. Практически вся лыжная трасса, поднимающаяся от перевала к самому высокому пику Усинского хребта, куда теперь «убегают» опоры канатной дороги, укрыта плотным снежным покровом его работы. Ну сейчас, после трагедии, строительство конечно же приостановлено. И люди — а народу здесь достаточно много, почти «стройка века», — ждут, какое примут в крае решение, но власти не торопятся его принять, словно и сами ожидают, что им будет приказано сверху.

Вот пока и все…

Теперь «Глория». С ребятами в краевой больнице, чтобы их не светить, Александр Борисович договорился о следующем способе общения. Они дают на его мобильник один сигнал и отключаются. Это значит, что теперь он должен сам найти возможность выйти на их телефоны. Мало ли когда вдруг появляется необходимость экстренной связи! А рядом с Александром Борисовичем может оказаться вовсе не желательный свидетель. И что его постоянно прослушивают, это тоже факт. Перед отлетом Филя «на минутку» заглянул в гостиницу через служебный вход и снял в номере Турецкого очередного «жучка». И место его отметил жирным крестиком, чтоб кто увидел, сразу понял, о чем речь. Но это так, чистая игра, никаких разговоров из своего номера Александр Борисович, разумеется, не вел, для них существовало много других, безопасных способов. А кроме того, он оставил Турецкому необходимую миниатюрную технику, привезенную с собой коллегами из Москвы, которая могла бы выручить «важняка» в крайних обстоятельствах, если таковые сложатся. И об этой в какой-то степени технической стороне дела Александр Борисович все больше задумывался, ибо ситуация его никоим образом не удовлетворяла…

Ближе к концу дня, почти уже завершая очередной бесполезный с посторонней точки зрения день, Александр Борисович услышал, как тренькнул его мобильник. Никакого сообщения не последовало, значит, кто там у нас сегодня дежурит, Демидыч? Это он ждет контакта.

Разговаривать из этого кабинета Турецкий не стал бы ни при каких условиях, и он поднялся, по привычке спрятал документы в сейф, запер его и зашел в соседний кабинет, к Серову. В дверях устало, с хрустом, потянулся, поинтересовался, когда придет очередной свидетель, и, выслушав неутешительные известия, что его невозможно найти, осуждающе покачал головой и заговорил, рассчитывая на то, что сказанное им сейчас станет немедленно известно «подлому врагу».

— Надоели мне, Юра, — вот так, совсем по-домашнему, произнес он, — эти ваши дурацкие игры. Я долго ждал, ты сам видел, верно? — Он дождался утвердительного кивка следователя. — А больше ждать не хочу. Да и время зря тянуть — непростительный грех. Значит, диспозиция на сегодняшний вечер будет у нас с тобой такая. Придется немного пострадать, извини. Я не хочу в данный момент раскрывать все аспекты своего плана, но у меня появилась наконец возможность «развязать» нашим свидетелям языки. Сколько веревочке ни виться… да что я тебе говорю, ты и сам все прекрасно знаешь! — И Турецкий удовлетворенно хлопнул ладонями и потер их одну о другую.

Серов вытаращил глаза. Он ничего не понимал, но если что-то и дошло, то это было мгновенное озарение — у Александра Борисовича появился неизвестный, но очень серьезный козырь. Тот, которого он давно, видно, ожидал, готовился и поэтому так непонятно тянул время.