Капитан чёрных грешников - Пьер-Алексис де Понсон дю Террайль

— А то нет? Ты сын капитана Фосийона, которого советник Феро отправил на гильотину.

— Верно, — сказал Николя. — Только ты еще не все знаешь.

— И чего же я не знаю?

— Что советник Феро облагодетельствовал мою мать, обеспечил ее старость и дал приданое сестре.

— Вот оно что! — сказал Рабурден.

— Так что теперь ты понимаешь, почему я не хотел трогать советника.

— Ну, а дальше? — лениво спросил Рабурден.

— Как ты знаешь, я переменил имя, постарался всеми силами замести следы сына Фосийона.

— Знаю, знаю.

— Так что сын Фосийона умер для всех на свете, кроме меня, тебя и моей сестры.

— Правильно.

— Но если он придет к советнику Феро…

— Что, советник даст ему денег?

— Очень может быть. Он же дал приданое моей сестре — должен что-нибудь дать и мне.

— Что верно, то верно.

— Так вот я к нему и пойду.

— Когда?

— Завтра же.

— А я тогда тебе обещаю: как только получу свое, тут же уйду, и жена тебя пилить не будет.

Рабурден цинично усмехнулся, встал и сказал:

— Спокойной ночи. Я спать пошел.

* * *

В ту ночь Николя Бютен — сын капитана Фосийона — спал еще хуже обычного.

Странные сновидения переполняли его сон. Молодая жена чувствовала, как он судорожно шевелится, и слышала зловещие слова, смысла которых не понимала.

Внезапно эти сновидения дошли до каких-то страшных размеров. Николя видел во сне что-то ужасное.

— Говорю вам, это не я! — вскрикивал он. — Я не капитан! Это он! Это молодой господин из замка! Не я, не я!

Николя на миг затих, потом опять затрясся в кошмаре:

— Не рубите голову! Не хочу, чтобы мне рубили голову, как отцу!

От этих слов мадам Бютен тоже завопила.

От ее крика Николя вдруг проснулся.

Он сел на постели, весь в холодном поту, и в ужасе уставился на жену.

Спальня была освещена бледным, неверным светом ночника.

Мадам Бютен, белая, как полотно, глядела на мужа с немым ужасом.

— Что такое? — спросил он.

— Ничего, милый, — ответила она ласково.

— Я что-то видел во сне, да?

— Да, милый.

— И разговаривал?

— Да…

— И что я говорил?

— Да так, ничего.

Взгляд его стал зловещим.

— Что ты слышала? — настойчиво повторил он. — Говори!

— Милый мой…

— Я говорил про черных грешников?

— Да…

— Это все Симон со своими дурацкими разговорами. Мне приснилось, как будто я главарь черных грешников. Надо ж такое удумать!

Он расхохотался и крепко обнял жену.

Потом помолчал и сказал:

— А больше я ничего не говорил?

— Не знаю… не помню… ах, да! Что-то такое про гильотину…

— Как выпью этого вина из Сен-Сатюрнена, всегда кошмары снятся.

— Так впредь не пей.

— Не буду, не буду…

И Николя Бютен опять улегся, но засыпать уже не решался.

VI

Теперь последуем за Симоном Барталэ, который направился в Ла Пулардьер.

Выходя из Ла Бома, он был немножко под хмельком, но на свежем воздухе скоро протрезвел.

А протрезвев, он стал рассуждать.

"Тот коробейник и этот, кого я сегодня повстречал — один и тот же человек. Голову на отсечение дам, что это так, — думал он. — Только он почему-то не хочет признаваться, что был коробейником и пил у меня в гостях. Не признается — значит, есть причина. А какая тут может быть причина? Если человек скрывается — всегда дурной знак".

И Симон, исходя из этого положения, все пытался понять, почему этот маляр напускает на себя туману.

Вдруг в его голове как будто молния сверкнула:

"А что, если он из черных братьев!"

Сердце его заколотилось, и он подумал: "если этого человека арестовать, наверняка многое станет ясно во всем этом таинственном деле.

Вот только как его арестовать?

С кем поделиться подозрениями?"

Симон Барталэ был человеком разумным; он понимал: такого бедняка, как он, никто особо слушать не станет.

Да и что он скажет жандармам? "В Ла Боме живет человек, который раньше был коробейником и не сознается?" Ну и что?

Все это Симон обдумывал, бодро шагая по дороге, и у него не было времени задать себе другой вопрос: чего же хочет от него советник Феро.

Тот был давним, отъявленным врагом Венасков (ведь для крестьянина судья, предъявляющий обвинение, — всегда враг), поэтому Симон и не помышлял поверить ему свои сомнения.

К тому же советник был уже в отставке и арестовать никого не мог.

С этими мыслями перевозчик подошел к калитке Ла Пулардьера.

За калиткой начиналась широкая аллея столетних платанов, ведущая прямо к крыльцу дома.

Стояла ночь, но в небе сияла луна, и в лунном свете Симон увидел человека, ходившего взад и вперед по аллее.

Калитка была отперта — толкни и войди.

Как только Симон вошел в сад, человек на аллее повернулся и пошел к нему навстречу.

За десять шагов Симон узнал гоподина Феро.

Советник подошел к нему и сказал:

— А я тебя тут караулил…

— Простите, сударь, я, может заставил вас ждать…

— Есть немного, — ответил советник, — но ничего: вот ты и пришел.

Он по-свойски взял перевозчика под руку и сказал:

— Я тебя караулил, потому что не хотел, чтобы тебя здесь кто-нибудь увидел.

— Правда? — удивился Симон.

— Пошли сюда.

Господин Феро увел Симона с большой аллеи и провел к маленькому павильону у стены того, что здесь пышно именовали парком, а хозяин по-простому называл садиком.

Этот павильон служил домиком садовника, но сейчас в нем никто не жил.

У двери стояла скамья, залитая лунным светом.

— Присядем-ка тут, — сказал господин Феро. — Здесь нам будет удобно, никто не увидит и не услышит.

Его загадочное поведение стало не на шутку интриговать паромщика.

Господин Феро сел первым и спросил:

— Знаешь, зачем я тебя позвал?

— Право, не знаю, сударь, — простодушно ответил паромщик. Он остался стоять.

— Я знаю, ты меня недолюбливаешь.

— Да что вы, сударь! — воскликнул паромщик.

— И со своей точки зрения ты прав. Человек сперва всегда прав, пока не подумал хорошенько.

— Нет, господин советник, — немного смущенно сказал Симон, — я про вас дурного никогда не говорил.

— Может, и так. Но на перевозе ты всегда на меня глядишь косо, да и не пришел бы сейчас, если бы только посмел отказать.

Симону стало не по себе.

"Дьявол, а не человек! — подумал он. — Мысли читает, как по-писаному".

— Что же, правду я говорю? — ласково спросил старик?

Симон не ответил.

— Ты не любишь меня, — продолжал господин Феро, — потому что ты из Кадараша, а все, кто из Кадараша, не любят меня со времен дела Большого Венаска.

На Симона вдруг нахлынул