Слезы Магдалины - Екатерина Лесина

Евгений пел сипло, не попадая в ноты.

– Птички уснули в саду...

Убьет. Вон и веревку приготовил, и табурет. Только почему-то не торопится. Песенку поет. У маньяков свои причуды, Алене же остается ждать.

– Рыбки уснули в пруду... мне мама пела. Еще давно, еще когда хотела петь. – Он донес Алену до кровати и уложил на покрывало. Отступил, посмотрел, склонив голову набок, и добавил несколько твердых подушек под плечи.

– Ты красивая. И она красивая. Красивые ведьмы особенно опасны. Я уже говорил, да? Извини.

Сам сел напротив.

– Всю свою жизнь я гадал, в чем же дело? В чем я виноват? Почему сирота, почему детдом, почему слабый... а потом понял. Ведьмы.

Если бы он ненавидел, было бы легче.

– Ведьмы повсюду. Здесь. Сплетничали, шипели вслед, судачили. В ее глазах видели соринку, а собственные от бревен не болели. Не понимаешь? Хочешь, я расскажу тебе сказку про маленького мальчика, который однажды узнал, что ведьмы существуют?

– Н-нет.

Оказывается, она способна разговаривать. Связки на пределе, сухие струны, трущиеся друг о друга, того гляди и лопнут, но если одно слово, значит, возможно и другое. И не шепотом, а криком.

– Никто не хочет. А я расскажу. Так вот, давным-давно жил-был мальчик. Он жил в маленькой деревушке, в уютном домике вдвоем с мамой. Отца у него никогда не было, но мальчик об этом не жалел.

Он ведь безобидный с виду. Лицо-блин, родимые пятнышки пригарочками, и губы лоснятся маслено. Не способен такой человек убивать!

– Но мама думала иначе. И вот однажды в доме появился мужчина. Он пришел из соседнего дома, оставив ради мамы мальчика жену и деток. Ты слушай внимательно, это очень важно!

Алена слушала.

– Думаешь, мальчик обрадовался? Конечно, нет. Ведь он потерял друзей. Всех и сразу, потому что другие мамы испугались, что их папы тоже уйдут к маме мальчика, и запретили детям играть с ним. Мальчику было очень одиноко. А дети очень быстро понимают, когда кому-то одиноко, сбиваются в стаю и начинают травить. Обзываются. Кидаются грязью. Мама не хочет понимать, что мальчик не сам вымазался. Кричит. Бьет. Раньше никогда, а теперь... это из-за него, из-за чужого. И мальчик начинает просить, чтобы его нового папу вернули. Но мама против. Она как будто с ума сошла. Она видит в сыне врага, потому что у нее тоже кругом враги.

– Мне. Жаль. Тебя.

– Тебе? Меня? А кто ты такая? Зачем мне жалость? Я, подобно Иову, испытал всю чашу страданий, дабы прозреть! Ибо путь к спасению души вымощен болью. Но я прошел его. И ты пройдешь. Я спасу тебя, маленькая моя сестра. У мальчика вот сестер не было. Он остался один. И постепенно привык. Прятаться от других мальчиков. Прятаться от их матерей. Прятаться от своей матери и того, кому назначили быть отцом.

Жуткая история, но разве Алена виновата в том, что случилось с ним?

– Тогда мальчик не понимал, в чем его предназначение, но Господь помог, явив истинное зло. Однажды ночью семья того человека, который перешел жить к маме, сгорела. Мальчик не был виноват в случившемся, и мама его, конечно, тоже такого не хотела, но все обвиняли их. На каждый роток не накинешь платок, верно? И рты говорили,говорили и говорили. Шипели. Плевались ядом. Передавали от больших к маленьким. Натравливали. Знаешь, как больно, когда тебя бьют? Изо дня в день. Ни за что. Просто потому, что защищать тебя некому. Разрешенная жертва.

Лицо бледнеет. Старыми обидами, шрамами, душевными морщинками. Каждая складочка, каждая тень – отпечаток, некогда оставленный на раненой душе. И мольбы о пощаде умирают. Этот не пощадит.

– В школе. Во дворе. Дома... мама чувствовала себя виноватой. И он, который и вправду был виновен, предал их и нас и теперь кричал на нее. А потом проклял... сволочь, правда?

Алена заплакала, а мучитель вытер слезы платочком.

– Мама повесилась. Я знаю, что случившееся раздавило ее сердце, и проще уйти, чем продолжать жить. Но самоубийство – непрощаемый грех. Но тогда еще мальчик не знал про грехи. Он не понимал, в чем виноват. Почему мама его бросила?

Он плачет, хотя, кажется, не замечает слез. Голову запрокинул только, а вытирать – не вытирает.

– Мальчика отдали в детский дом. Там плохо, и когда его усыновили, мальчик решил, что ему повезло. Все, кто живут в детском доме, думают, что усыновление решит проблему. Ничего подобного. Меняем один ад на другой. Скажи, зачем люди берут в дом ненужных детей? Не знаешь? Я тоже. Мальчик не был нужен приемной матери. У нее имелось собственное дитя. Очень мерзкая, гадкая девочка, которой нравилось доводить приемыша до слез. А мама старалась не замечать. Так и жили. Знаешь, если долго-долго жить в аду, то постепенно привыкаешь. Начинаешь думать, что так и надо, что по-другому просто не бывает... Над тобой не издевались в школе? Не травили потому, что человек, притворившийся близким, показал новую игру? А потом уже по привычке. Нет, конечно, ты же светлая девочка, ласковая... испытание мое. Я не хочу тебя убивать. И ее не хотел.

– К-го? – Ломаные слова из ломаного горла. Поддержание ненужной беседы.

– Сестру свою. Сводную. Я видел, как она попала под машину. Я в тот момент желал ей смерти, и желание исполнилось. Это был знак!

– Ты веришь в знаки? Нет? А я верю. Недавно стала. Пример? Да пожалуйста. Видишь дом напротив? Так я Мишку и нашла. Я первая сюда вернулась. – Василиса сидела на лавке, вытянув ноги, и курила. Дым поднимался к потолку, и святые кривились. Им кадило привычнее. – Я знала, что если и искать, то отсюда. Сиди, сказала.

Черное дуло крошечного пистолета придало просьбе необходимый вес, и Влад, дернувшийся было к окну, опустился на кровать.

– Куртку снять позволишь? Жарко.

И бровью не повела. Пялится в ночь, словно и вправду что-то может разглядеть в туманной мути, но любое его движение засекает. Реакция у нее как у гюрзы. И характер такой же.

Когда Василиса только продемонстрировала оружие, Влад решил, что она шутит. Но удар рукоятью по голове, неожиданно сильный для хрупкой женщины, показал – на самом деле все всерьез.

Но зачем? Что Влад сделал ей? Мишке? Ведь не за разбитые же коленки и неисполнившиеся мечты мстят!

– Однажды проснулась и поняла, что нет у меня будущего. Просто вот нет, и все. Как будто кто-то там, свыше, взял и поставил крест на моей жизни. Первые месяцы с ума сходила. Бесконечный день, один в один. Те же люди, те же лица, те же разговоры. Слепцы, которые не видят ничего, кроме сегодня. И меня заставляют видеть это растреклятое «сегодня». Это как будто...

– ...тебя не стало, а мир живет, – подсказал Влад.

Василиса на сей раз повернулась, смерила долгим взглядом и соизволила согласиться:

– Да. Именно. Меня не стало. Я начала искать, когда же не стало, и обнаружила, что еще тогда. Давно. Когда папа ушел. Он ведь не имел права нас бросать. Это он виноват во всем. И та шлюха, и ведьма, которая взялась ей помогать...

– Ты правда в это веришь?

Рука нырнула под рубашку, дернула за цепочку, и в ладонь Василисы упал чужой амулет. Она взяла его двумя пальцами, как дохлую мышь, и подняла на уровень глаз.

– Это ведь ее игрушка. Той твари, которая отобрала папу. А знаешь, откуда она у Алены-Аленушки? От бабки. Аленкина бабка была ведьмой. Жила в соседней деревушке. Недалеко. Километров пять, если напрямки. Что такое пять километров для того, кто чужую жизнь перевернуть собирается?

Ни тени усмешки. Она не шутит, мертвая женщина с пустыми глазами. Она и вправду верит, что любовь можно сварить в котле из крысиных хвостов, крыльев летучей мыши и жабьих шкур. Что достаточно произнести волшебные слова, и тот, кого желаешь, будет принадлежать душой и телом.

– Думай, что хочешь, – сказала Василиса, сжимая амулет в кулак. – Но я точно знаю, он нас любил. А потом ушел. И забыл. И мама умерла. Не тогда, когда дом поджигала, а раньше... тварь украла отца и мамину душу. Тварь расплатилась. Только одна за всех – слишком мало. Дело не окончено, понимаешь?

Чужое безумие казалось куда более отвратительным, чем собственное.

– Ну давай, спрашивай. Убивала ли я? Тебя ведь это интересует? Нет, не убивала. Зачем? Он и сам прекрасно справляется. Он ведь тоже вырос...

– Кто?

– Женька. Неужели не помнишь? Надо же, сколько всего ты забыл...

Трава высока, поднимается над головой, развешивает фиолетовые флаги-кисти, гудит шмелиными голосами и пахнет донником да клевером. Ветер по небу тучи катит, а внизу душно, бездвижно.

И Владик задерживает дыхание. Он в засаде. Разрисованное глиной лицо, измазанные пылью руки. Венок из лохматой травы, ивовый лук с кривой стрелой.

Владик слушает, как кто-то приближается.

Хрустит трава, гудят шмели. Сопит носом враг-Женька.

– Ату его! – орет слева Мишка и, вылетев на траву, кидает сухим конским яблоком. – Ату его! Ату...

В ответ летит ком сухой глины, ударяет в лоб и рассыпается. Больно, обидно. Злостью закипает кровь. Кажется, в тот раз дошло до драки.