Вынос дела - Дарья Донцова

– Дай деньги вечером, – потребовала сестра.

– Бери сейчас, вот же они лежат, – удивился брат.

– Нет, лучше вечером, – стояла на своем Маня.

– Что за чушь, – начал вскипать Кеша, – протяни руку и возьми.

– Я привыкла получать деньги на расходы ближе к ночи, – не сдавалась Маруся.

– Да какая разница?

– Большая.

– Какая?

– Большая!!!

– Какая?

– Отвяжись, – завопила Маня, – люблю класть деньги в кошелек в пол-одиннадцатого!

– А я, – раздельно произнес Кеша, – привык в это время укладываться спать, и мне не нравится, когда ты влетаешь с криком в мою спальню!

– Не собираюсь из-за тебя менять привычки, – продолжала вопить Маня, – мне всю жизнь дают деньги после десяти вечера, и сегодняшний не будет исключением!

– Дура!

– Сам дурак!

– Кеша, – поспешила я вмешаться в конструктивную беседу, – уступи ребенку, ну что ты как маленький!

– Действительно, – добавила Маня, – и чего уперся рогом? Возьму в пол-одиннадцатого!

– Хороша малышка, – кипел брат, – да ей замуж скоро! Впрочем, ни один муж это сокровище не вынесет! Упрямая, вздорная и глупая!

– Зато учусь на пятерки, – отрезала Маня, – а ты двоечник был и маму с Наташей до обморока доводил.

И это святая правда. Я сдуру отдала его в школу слишком рано. До семи не хватало ровно месяца, а в классе на соседних партах сидели восьмилетки. К тому же Кеша был невероятно подвижным ребенком, и, пока все остальные смирно писали «жи» и «ши», мой елозил по столу и задавал дурацкие вопросы. Да еще первая учительница досталась нам строгая, если не сказать жестокая. Возраст у Евдокии Терентьевны подкатывал к семидесяти, шум и крик ее раздражали, а особенно не любила она непоседливых мальчиков. Вообще в наших школах, по моим наблюдениям, педагогам больше всего нравятся больные девочки. Сидят тихо, бегать на переменах у них нет сил, а вопросы не задают от полной апатичности; часто болеют, и тогда в классе значительно меньше учеников. Ну сами посудите, есть разница – сорок детей беснуются на уроке или тридцать! По мне, так и то, и то слишком много, вузовские преподаватели привыкли к маленьким группам, но школьные учителя не слишком избалованы и всегда рады эпидемии гриппа, свинки или кори…

5 сентября в дневнике моего первоклассника появилась первая запись – «Отвратительно вел себя на уроке чтения, смеялся и хрюкал». К Новому году основной документ школьника оказался исписан вдоль и поперек, а в клеточках плотно толкались двойки вперемешку с колами.

Как раз перед самыми зимними каникулами мое сокровище пришло из школы страшно гордое. Зашвырнув в угол испачканный ранец и поцеловавшись с кошкой Маркизой, Кеша радостно произнес, вбегая на кухню:

– Знаете, я кто? Детил!

Наташка, как раз наливавшая горячий суп, вздрогнула, уронила поварешку и спросила:

– Кто?

– Детил, – сияя от счастья, сообщил сын, – и меня следует перевести в другую школу, где обучают таких детей. Я – совершенно особенный!

Мы с Наташкой переглянулись.

– Может, дебил? – спросила подруга.

– Ага, – радостно закивал бесхитростный ребенок, – точно, дебил! Мама, а кто это такой?

– Замечательный человек, умный и красивый, – объяснила я, едва сдерживая гнев.

Завтра же отправлюсь в школу и поговорю по душам с «Макаренко». Но назавтра к Евдокии Терентьевне отправилась Наташка.

– Ты слишком импульсивна, – вздыхала подруга, – наорешь на нее, только хуже ребенку сделаешь. Давай сюда коробку с новыми сапогами «Аляска», надо перед этой грымзой предстать в наилучшем виде.

Назад она вернулась через два часа, красная и злая.

– Теперь полный порядок, – пробормотала подруга, стягивая в передней на редкость грязные сапоги.

Помнится, я еще удивилась, как она ухитрилась их так изгваздать, прогулявшись разок по чистому снегу.

Двойки и впрямь прекратились, появились четверки, а в январе за склеенный из спичечных коробков Мавзолей Кеша получил желанную пятерку и наконец стал октябренком. Тут как раз ударили морозы, и я спросила у Натальи:

– Чего «Аляску» не носишь? Нечего беречь, здоровье дороже!

Шел восьмидесятый год, обуви в стране днем с огнем не сыскать, отличные финские сапоги на меху были вожделенной вещью для большинства советских женщин. Впрочем, для многих так же совершенно недоступной. Наталье обувка досталась по случаю, с большой переплатой.

Подруга замялась и принялась бубнить нечто совершенно невразумительное:

– Жарко слишком, ноги потеют.

Все встало на свои места, когда в пятницу, забирая Кешу домой, я слегка припозднилась и явилась, когда наша учительница уже одевалась. На ногах у Евдокии Терентьевны красовались новенькие сапоги «Аляска».

– Подумаешь, – отбивалась, прижатая в угол, Наталья, – что мне, сапог для ребенка жаль! Зато, гляди, почти отличник.

Так я поняла, от чего зависят отметки. И мы начали таскать в школу коробки, коробочки и кульки. И хотя в девятом классе Аркашка взялся за ум и стал отлично учиться, «даропровод» не иссякал. Последний пузырь духов «Клима» мы оттащили учительнице математики в день выпускного экзамена. Просто так, на всякий случай.

По счастью, времена изменились, и Машка учится совсем в другой школе. Тут непоседливость считается бодростью, любопытство – любознательностью, а лень – усталостью. Не ношу я и унизительных презентов, просто раз в месяц оплачиваю счет.

– Не твое дело, как я учился, – закипел Кеша, – бери деньги и топай наверх.

– Нет, – нудила Маня, – возьму в пол-одиннадцатого!

Зная по опыту, что они могут проспорить целый час, я, вздохнув, пошла было наверх, но тут Кешка не выдержал и отвесил сестре подзатыльник.

– Еще и драться! – заорала Маня и швырнула в него ботинком.

Раздался звон, красивая ваза из темного стекла, стоявшая на столике, разлетелась вдребезги.

– Думай головой, – вскрикнул Аркадий, – не дома находишься!

Его рука вновь отвесила сестре оплеуху. С визгом девочка набросилась на обидчика. Прибежавшие на шум собаки подняли лай. Даже маленькая Муля, подпрыгивая на коротеньких лапках, кидалась поочередно то на одну, то на другую сражающуюся сторону. Откуда ни возьмись появилась Варя и с воплем: «Наших бьют!» – налетела на Аркадия. Под натиском двух разъяренных фурий сын попятился и упал на ковер. Девочки моментально оседлали его и замолотили кулаками по адвокатскому телу. Вопль, лай, визг – все слилось в единую мелодию.

– Что тут происходит? – раздался голос, и Таня вошла в холл. – Прекратите немедленно, Маша, Варя!

– Не мешай, мама, – отозвалась Варвара, пиная Кешу, – видишь, мы заняты.

Таня на секунду не «удержала» лицо. В ее глазах мелькнуло откровенное негодование, если не сказать ненависть, щеки вспыхнули румянцем гнева. Но она быстро взяла себя в руки, пробормотав:

– Первый раз вижу, чтобы Варька дралась.

«Ей было не с кем», – подумала я, но вслух сказала:

– И звини, скоро уедем, уже почти закончили ремонт.

– Ну что ты, – быстро произнесла Таня, – мне с вами веселей, хоть какая-то жизнь идет.

Она окинула взглядом растрепанных девочек, лежащего на спине хохочущего Кешу, лающих собак и добавила:

– Никуда вас не пущу. Ладно, идите ужинать, драчуны!

Глядя, как она, безукоризненно прямо держа спину, направляется в столовую, я невольно затаила дыхание. Странно все это! Хозяйка явно тяготится гостями, мы раздражаем ее шумом, а Маруся плохо влияет на Варю. Дочка Харитонова выскользнула из-под гиперопеки матери, натянула мини-юбки, начала ходить в школу и Ветеринарную академию, перестала заплетать тугие косы… Да Таня должна просто ненавидеть Маню, послужившую детонатором этих неуправляемых процессов. По себе знаю, до какой злобы могут довести назойливые гости! Но Таня по непонятным для меня причинам изо всех сил хочет удержать нас у себя в доме. Отчего? Может, она просто мазохистка?

ГЛАВА 24

Следующее утро покатилось по накатанным рельсам. Дети разбежались по делам, собаки погуляли, поели и улеглись на диванах и креслах, собираясь предаться спокойному сну. Таня укатила в парикмахерскую. Я же, повертев в руках клочок бумаги, на котором Людмила Сергеевна написала дрожащей рукой два телефона, недолго думая, набрала первый и услышала:

– Газета «Желтуха», отдел информации.

Ну надо же, пожилая дама написала не тот номер. Помедлив минуту, я все же попросила:

– Можно Алену Иванову?

– Слушаю вас, – ответил бойкий голос.

Я поперхнулась. Людмила Сергеевна ничего не говорила о том, что Алена трудится в этой газетенке. Наоборот, все время подчеркивала полное безденежье младшей дочери, и у меня сложилось впечатление, будто та безработная.

– Говорите, – поторопила Алена, – ну, чего молчите!

Пришлось действовать по вдохновению.

– И мею кое-какие сведения о высокопоставленном человеке и хотела продать их редакции.