Эпиталама - Жак Шардон

Ничего не ответив, Мишель вырвался и скользнул за портьеру. Берта позвонила слуге, чтобы узнать, который час.

«Сейчас половина четвертого, — думала она, спускаясь по лестнице. — Альбер ждет меня в пять. Пройдусь-ка я до авеню Опера пешком». Размышляя о чете Кастанье, помирившихся благодаря Альберу, она вспомнила свой последний визит к Одетте и подумала: «Какой-то неестественный у нее был вид. Она говорит о своем вновь обретенном счастье так напыщенно, и взгляд у нее совсем другой — застывший и вместе с тем лихорадочный».

«Неужели будет дождь?» — подумала Берта, обратив внимание на ребенка в белом платьице, которого быстро вела за руку няня. Она подняла глаза и посмотрела на темноватую тучу, похожую на каплю грязной воды, готовую сорваться с голубого неба; затем ее взгляд пробежал по светлому ряду платанов. Первые почки прикрыли ветви легкой зернистой вуалью, тянувшейся между домами словно голубовато-рыжая струйка дыма. Проехал автомобиль. Берта посмотрела на особняк Солане.

Она пересекла площадь, прошла по набережной и обогнула павильон, где проходила выставка цветов. Остановившись у входа, взглянула на афишу. «Надо бы сходить на эту выставку».

Возле тротуара остановилась машина. Из нее вышел молодой человек и посмотрел на Берту. Она подошла к афише, притворяясь, что внимательно ее изучает, и почувствовала, что молодой человек продолжает за ней наблюдать. Прежде чем войти в зал, он обернулся и еще раз взглянул на нее.

Берта пошла дальше, размышляя: «Странно бы я выглядела, если бы пошла одна смотреть эти цветы».

В витрине булочной, на переливающемся фоне зелени и голубого неба, она увидела свое синее платье с яркой белой отделкой. Она вспомнила, как раньше, выходя из дома на свидание к Альберу, она точно так же останавливалась перед витриной какого-нибудь магазина и в последний раз оценивала свой наряд. Тогда она словно чувствовала на себе взгляд Альбера, с которым вот-вот должна была встретиться, она видела его своеобразную манеру осторожно брать ее за руки и слегка отстранять от себя, чтобы увидеть всю целиком, от шляпки до мельчайших деталей нового туалета; тогда он просто дышал ею, глядя на нее очарованным взором.

«Половина пятого», — отметила Берта, увидев настенные часы в ювелирном магазине. Она снова обратила внимание на свое весеннее платье. «Красивое платье; а он даже и не заметит; все это уже ушло в прошлое. А жаль. Теперь он смотрит не на меня, а на что-то во мне».

Она пересекла площадь Согласия и пошла по улице Руайяль. «Наверное, он полагал, что доставит мне удовольствие, когда сказал: „Мы с тобой выпьем по чашке чая, совсем как юные влюбленные!“ Он просто заставляет себя играть эту роль; он считает меня маленькой девочкой. Он, что же, думает, я не понимаю этого? Когда живешь вместе с другим человеком, начинаешь читать все его мысли».

День был еще достаточно светел, но уже понемногу начинал темнеть от сумеречных теней и грозовых облаков, витрины магазинов уже сверкали своими желтыми огнями. Улицы были забиты плотной, вибрирующей массой машин. Берта продолжала идти быстрым шагом, как бы желая оторваться от обступивших ее со всех сторон взглядов, прикосновений и торопливого шарканья ног. Ей хотелось остановиться перед одной витриной, но она подумала, что на нее сразу же обратят внимание, начнут разглядывать, и она ровным шагом быстро пошла дальше, ничего не видя, с отрешенным и непроницаемым видом, убегая от немых мимолетных вопросов, отовсюду обращенных к ней.

Она поднялась по небольшой лестнице, ведущей в тихий, пустой зал. В углу за столиком сидели мужчина и женщина и разговаривали. У мужчины было красное лицо, он сидел, наклонившись к женщине, и оба они чуть слышно, почти шепотом вели беседу, серьезную, нежную и нескончаемую. Один раз мужчина обернулся к Берте, но не обратил на нее внимания, — было ясно, что он вообще не видит ничего вокруг, — и снова принялся шептаться со своей спутницей.

Сводчатые окна выходили на улицу над самой землей. Зонты раскрывались и колыхались вдоль мостовой, словно бредущее черное стадо; струи дождя, невидимые на фоне уже темного неба, сверкали в огнях витрин.

Альбер поднялся по лестнице.

— Уютное местечко, правда? — сказал он, сжимая пальцы Берты.

Он сел рядом с ней, оживленный и еще возбужденный после только что закончившейся встречи. Он положил на стул свою мокрую от дождя шляпу и убрал со лба прядь волос, открыв лицо, бледное, изборожденное морщинами; работа словно оставила на нем свои грязные следы.

— Что за ужасная погода! Надеюсь, ты ждешь меня недолго!

— Не держи зонт, поставь его у входа, — тихо сказала Берта. — Я еще ничего не заказывала. Хочешь чаю? — спросила она, когда Альбер вернулся и сел на свое место.

— Как раз то, что нужно! Чаю, пожалуйста, — сказал Альбер, обращаясь к девушке, стоявшей возле него. — Принесите нам чаю и тостов.

— Я бы предпочла пирожные, — шепнула Берта.

— Ну если так! Мадемуазель, принесите нам чаю, тостов и пирожных. Но только побыстрее.

— Не говори так громко!

— Мне очень нравится это место, — вполголоса сказал Альбер, улыбаясь и окидывая зал все еще озабоченным взглядом. — Я раньше про него не знал. Здесь так пусто. Просто чудесно. У меня была назначена как раз на пять часов встреча с Перноттом; я попросил передать ему, чтобы он подождал меня. Он вполне может немного подождать… Это не имеет никакого значения. О! Это твое платье я никогда раньше не видел. Очень красивое.

Он повернулся к двери и повторил:

— Это не имеет значения. Так, значит, сегодня ты прогуляла лекцию? — бодро спросил Альбер, переводя внимание на Берту. — Поэты восемнадцатого века.

— Второстепенные поэты восемнадцатого века.

— Ах да! Парни… Парни. Ты скоро станешь педанткой. В общем, отличный предлог, чтобы куда-нибудь выйти. Главное — это придумать для прогулки достойную цель. Зря я все-таки заказал чай, — сказал он, со страдальческим выражением лица поворачиваясь на стуле.

— В ресторане для тебя всегда такая мука что-нибудь выбрать.

— Я бы лучше выпил портвейну. Как ты думаешь, в таком приличном месте может быть портвейн? Эти вот люди, что они пьют? — тихо спросил он, наклонившись к Берте и разглядывая шушукающуюся парочку.

— Mind, they can hear[4], — сказала Берта.

Альбер повернулся к двери:

— Здесь девушки подбегают, чтобы осведомиться о твоих желаниях, и больше уже не возвращаются.

— Да. Это всегда так, ждешь и не дождешься.

— Что за погода! — сказал Альбер, глядя сквозь сводчатое и низкое окно на улицу, заполненную потоком торопливых теней с пробивающимся сквозь них мерцанием огней.

— Я думаю, та девушка совсем забыла про нас, — помолчав, сказал он.

— Раз ты не будешь пить чай, то тебе незачем и торопиться.

— Здесь скорее дело принципа — пустой стол раздражает. Ты потом домой? Могу тебя подвезти.

— Я собиралась в гости. Если бы ты был хорошим, ты бы оставил машину мне.

— Я буду хорошим, — сказал Альбер.

Помолчав, он продолжал:

— Мне нужно заказать костюм. Наверное, я выберу серую ткань. Этот пиджак Каррье сшил мне в прошлом году. Он смотрится еще хорошо, но немного полинял. При этом свете, правда, не видно, какого он цвета, — сказал он, взглянув на часы. — Я теперь понял, чего здесь не хватает, — продолжал Альбер, пока Берта наливала себе чаю. — Музыки. Тишина делает все слишком торжественным. Не решаешься даже разговаривать.

Когда Берта вошла в гостиную госпожи Ламорлетт, ее встретили веселые приветственные возгласы.

— Дорогая моя! А я ведь заходила к вам позавчера! — говорила госпожа Ламорлетт. — Ну как я могу запомнить про эту третью среду? А меня, как видите, можно застать в любой день, так гораздо проще… Что за прелесть это платье! — воскликнула она и, рассматривая Берту со всех сторон, увлекла ее за руку в середину гостиной. — А, вот и Боби! Он будет рад вас увидеть.

— Ах! Ле Куэ! Дорогой друг. А я приняла вас за Боби. Кажется, вы знакомы с госпожой Пакари. Ле Куэ! — сказала госпожа Ламорлетт, усаживаясь. — Мне опять хочется смеяться, когда я вас вижу. Вы всегда так забавны!

— Мадам, с этими глупостями уже покончено, — серьезно сказал Ле Куэ. — Вы не устали?

— Я? Усталость меня вообще не берет. И потом, я долго сегодня спала; это вот бедняжка Боби встал в семь утра.

Она повернулась к Берте.

— Мы вчера ездили на бал в Баранси. Господин Ле Куэ был в костюме квакера, представляете, с прилизанными волосами, в очках, с Библией под мышкой и с черным зубом! И он нес безумно смешной вздор! Покажите-ка, Ле Куэ, нам ваши зубы, — говорила она, глядя на него с улыбкой, приоткрывавшей ее большой рот. — Мне почему-то кажется, что у вас всегда будет эта черная дырка.

Берта взглянула на губы Ле Куэ; он продолжал держаться серьезно, точно хотел снять с лица ту смешную маску.