Слишком личное - Наталия Костина

Очнулась она от того, что ужасно замерзла. Она не знала, сколько пролежала на дорожке, часов у нее не было. Застонав, она поднялась и села. Господи, что же это такое – снова голова! Мало ей того, что несколько месяцев назад она чудом осталась жива и перенесла сложнейшую операцию, так теперь еще и это. Тогда она оказалась слишком недальновидной и самонадеянной и поэтому чуть не умерла. Недальновидной и самонадеянной, правда, считала она себя сама. Лейтенант Скрипковская относилась к своим действиям весьма критически, упрекая себя помимо прочего еще и в недостатке профессионализма. Да, а вот теперь она еще и ударилась своей многострадальной головой так, что увидела, как говорится, небо в алмазах. Она ощупала голову и посмотрела на свою ладонь. Крови не было, а вот шишка вспухла огромная, в голове гудело и, кажется, даже щелкало. Да, а где же эти двое, которые за ней погнались? Куда они девались? Она осмотрелась. Рядом никого не было. Только луна все так же безмятежно светила в небе, ей, луне, все было до лампочки. И тем двоим, видимо, тоже. Значит, они бросили ее, беспомощную, здесь и ушли. Вот негодяи! А если бы она убилась насмерть? Или они понадеялись, что, треснувшись головой о камень, она все забудет? Кого видела и о чем они говорили? А в самом деле, о чем они говорили? Что связывало незнакомца, который сбил ее с ног, и невесту парня по имени Ваня? Чего так настойчиво требовал ночной визитер от Оксаны? И что девушка Оксана так не хотела делать? Наверное, этого Катя никогда не узнает. Да, сыщик из нее вышел никудышный. Возможно, эти двое, что оставили ее лежать на дорожке, были в чем-то правы: не нужно подсматривать и подслушивать чужие разговоры, даже если тебе этого очень хочется. А ведь все началось с того, что две старухи сбрендили и остальному семейству это очень не понравилось. Вот по этому поводу Кате и захотелось посмотреть: куда это пошла ночью Оксана и не связано ли это как-то с будущим завещанием, которое всех так огорчило, и с Казимиром Малевичем, по словам горничной, написавшим с Ариадны Казимировны портрет. Или что-нибудь в этом роде. И вот как все плачевно закончилось. Если мама узнает о Катином полуночном приключении, не миновать визита в больницу. Голова налилась тупой свинцовой тяжестью, затылок разламывался от боли, и, кажется, ее даже затошнило. Вот и скамейка-качалка, с которой все началось. Сидела бы она спокойно, слушала цикад и смотрела на звезды – нет, угораздило же ее… Луна в небе из серебряной стала золотой и начала уваливаться куда-то к западу, звезды поблекли, а небо сделалось индигово-синим. Ее тапки, мокрые от выпавшей росы, сиротливо стояли там, где она их оставила. Она сунула ноги, исколотые об острые иглы тисов и елей, мимо которых бежала, в шлепанцы и понуро потащилась по тропинке к их флигелю. Оглянулась и зачем-то посмотрела на большой дом. Окно во втором этаже по-прежнему светилось. Их же флигель был тих и темен – слава богу, мама не проснулась и не хватилась своей непутевой дочери…

Девочка родилась точно в срок, высчитанный Аристархом Сергеевичем. Он ликовал – от того, что оказался прав и что женщина ходит ровно девять месяцев, в отличие от какой-нибудь кошки, от того, что посрамил медицину, которая очевидные факты готова поставить с ног на голову, и от того, что все наконец благополучно разрешилось. Жена была здорова, роды прошли нормально. Малышка была совершенно прелестная и очень, по заверениям всех, кто ее видел, похожа на отца. Сам Аристарх Сергеевич не находил в ней пока никакого сходства ни с собой, ни с женой – крохотный вздернутый носишко, красное личико, светлые кудрявые волосики, миниатюрные ручки и ножки с почти прозрачными чешуйками ноготков. Однако это новое долгожданное существо, появившееся на свет в день, определенный им самим, неожиданно умилило его до слез. Держа на руках похожий на полено сверток, перевязанный розовыми атласными лентами, он испытывал острое чувство счастья. В этом существе он видел обещаемое всеми религиями мира бессмертие, продолжение, отражение самого себя. Он был безудержно, почти неприлично счастлив и, если бы это было возможно, сам бы пеленал, и купал, и кормил ребенка.

Жена с огромным букетом ранних роз в руках, несмотря на то что перед родами ее мучили всякие непонятные страхи вроде того, что она непременно умрет в родовых муках или с ребенком что-нибудь случится, также выглядела вполне здоровой и довольной. Аристарх Сергеевич не хотел делать рождение долгожданного наследника достоянием гласности, и поэтому у крыльца роддома встречал жену только он сам. Шофер переминался у машины, боясь пропустить момент, а у крыльца суетился фотограф с треногой, выбирая лучший ракурс. Он снял чету Липчанских с младенцем в окружении улыбающегося медперсонала и без оного, потом одну Ариадну Казимировну с цветами, потом ее же с младенцем на руках. Фотосессия была затеяна самим Аристархом Сергеевичем, и вышедшие на редкость удачными снимки вскоре украсили стены его кабинета.

Корзины роз были посланы врачам, принимавшим у Ариадны Казимировны роды. Всем сестрам и акушеркам, участвовавшим в событии, также было послано по большому букету и шоколадному набору. В корзину же с цветами, предназначавшуюся главврачу, был вложен еще и пухлый конверт. Да разве деньгами можно было выразить то чувство благодарности, которое испытывал первый человек края, несший на руках долгожданное продолжение своего «я», своего рода пропуск в вечность? И только в самой глубине души Аристарха Сергеевича шевелилось мелочное чувство неполного удовлетворения – он бы предпочел, чтобы ленточки на свертке были не розовые, а голубые. Но все равно – какое это было неземное блаженство!

Действительно, ребенок оказался тем самым недостающим штрихом, который придал картине их существования совершенство. С первых дней жизни девочка росла в полном достатке, избалованная всеобщей любовью и вниманием. Ей одной разрешалось все – срывать цветы с клумб, в любое время входить в рабочий кабинет отца, хотя никому и никогда не разрешалось там появляться, если он был не в духе. Только их драгоценная дочь могла безнаказанно рисовать красным карандашом на обоях свои первые рисунки – человечков, больше похожих на осьминогов, и кошек, напоминающих кучевые облака. Однако, уверенно тыкая пальчиком, маленькая Леночка утверждала, что это – папа, это – мама, а это – Мура!

Ариадна Казимировна много времени проводила с ребенком, радуясь и новорожденной, и тому, что ее опасное приключение так хорошо закончилось. Девочка росла, окруженная заботой и комфортом, нормально развиваясь и практически ничем не болея. Вскоре Леночке исполнился год, потом второй, ребенок был на редкость красивым и смышленым – чего было еще желать? Но однажды Аристарх Сергеевич спросил уютно свернувшуюся калачиком рядом с ним жену: