СОКОЛ и ЛАСТОЧКА - Борис Акунин

– Оставаться на местах! Когда махну рукой, брасопь реи! А вы, Аткинс, лучше помогите мне со штурвалом. Скоро нам понадобится резкий поворот.

Заламывая руки, суперкарго завопил:

– Господи, вразуми этого идиота! Через минуту будет поздно! Там же крюйт-камера!

– Успокойтесь, Аткинс. Или вы думаете, я не знаю, где на корабле что находится?

Тут мне сделался ясен самоубийственный план капитана. Ясно стало и то, что никакая сила лорда Руперта не остановит.

Суперкарго опустился на колени и начал молиться. Матросы на реях следили за поднятой рукой своего командира, не ведая, что их смертный час близок.

Я ничем не мог помочь ни этим бедным людям, ни безумцу, для которого самоуважение было дороже жизни. Погибать вместе с ними я не хотел. Не страх, но чувство долга звало меня к моей питомице.

Захлёбываясь плачем, я взлетел над «Русалкой» – и вновь спустился, не в силах расстаться с Рупертом Греем. Я сел на брам-рее. Подо мной тлели паруса, становясь из алых чёрными.

К нам приближалась развороченная, уродливая громада линейного корабля. Весь форкасл был облеплен вооружёнными людьми. Их свирепые лица говорили: пощады никому не будет. Мрачен был и адмирал, снова замаячивший на мостике. Он больше не изображал галантность. Верно, предвидел объяснения с начальством из-за тяжких, ничем не оправданных потерь.

Сотни жизней уже оборвались, истреблённые свинцом, огнём и водой; в море продолжали гибнуть несчастные. Но ненасытному року этих жертв не хватило. Главное пиршество Смерти было впереди!

Лорд Руперт выпустил из-под рубашки медальон на золотой цепочке, поцеловал его и махнул рукой.

Матросы взялись за канаты, а капитан и смирившийся со своей участью суперкарго навалились на штурвал.

«Русалка» взяла поправку курса. Теперь она летела прямо на «Консепсьон».

Оглушительно захрустело дерево – это столкнулись корабли. От толчка я слетел с рея и замахал крыльями.

С испанца летели верёвки с абордажными крюками, чтобы покрепче прицепить к себе фрегат. Бедные дураки, если б они знали…

Первые храбрецы с воплем посыпались на палубу «Русалки», добежали до середины судна и остановились. От квартердека их отделяла зона огня.

– Капитана живьём! – донёсся громовой голос испанского адмирала.

Я увидел, что лорд Руперт смеётся. Он оставил штурвал и просто стоял, скрестив руки на груди. Белая батистовая рубашка расстёгнута на груди, ветер шевелит каштановые волосы на лбу.

Как же красив этот человек!

Я спустился ниже, не думая об опасности, хотя горящая смесь наверняка уже проникла в крюйт-камеру.

– Прощайте, милорд, – услышал я грустный голос суперкарго. – Какая жалость, что вы безбожник. Это значит, что на том свете нам с вами не свиде…

Тут мир сжался в упругий ком и лопнул, разлетевшись миллионом огненных брызг. Меня подбросило вверх, очень высоко – туда, где наливалось тёмной синевой вечереющее небо.

Глава четырнадцатая

Пленник

Меня не оглушило, не опалило крылья, иначе я бы упал в море и погиб. Спасся я благодаря тому, что вешу неполных четыре фунта – взрывная волна просто подбросила меня, как пушинку, высоко-превысоко.

Я увидел сверху обломки двух кораблей, увидел волны, сплошь в кусках дерева и чёрных точках человеческих голов. Если б я умел, то зарыдал бы. А так – просто закричал.

Меня неудержимо влекло к месту трагедии.

Я перевернулся, сложил крылья и устремился вниз.

Не буду описывать, что я там увидел. Для этого я слишком люблю людей и слишком неравнодушен к их страданиям. Скажу лишь одно: единственным облегчением для меня было то, что среди уцелевших Руперта Грея я не обнаружил. Должно быть, он погиб мгновенно. Его противнику, испанскому адмиралу, повезло меньше. Контуженный и обожжённый, он отчаянно плыл саженками в сторону берега; его надменное горбоносое лицо было искажено ужасом – а сзади сеньора настигали две акулы, уже перевернувшиеся брюхом кверху для атаки.

Я сделал дугу в воздухе, снова взмыл вверх и полетел прочь от этого месива. Моё сердце рвалось на части. Из многих сотен жизней, так страшно оборванных судьбой, я горевал только об одной.

Сколько времени пробыл я с капитаном «Русалки»? Самое большее – полчаса. Но у меня было ощущение, что я знал его долгие годы и что от меня оторвали бесконечно ценный кусок бытия. Да что я! Весь мир будто померк и утратил один из самых прекрасных своих оттенков. Таково уж свойство истинно красивых людей: стоит им исчезнуть, и вселенная тускнеет.

Какое несчастье, какой удар, какая невозвратимая утрата, причитал я, летя к острову. А потом взял себя в руки, призвав на помощь мою вечную утешительницу философию.

Краткое знакомство с капитаном Греем безусловно обогатило меня. Это не утрата, а, наоборот, дар судьбы. Ещё один важный урок, преподанный мне жизнью.

Несущественно, из-за чего ты решаешь стоять до конца. Пусть из-за ерунды вроде нежелания спустить раскрашенную тряпку на флагштоке. «Всегда оставайся собой и никогда не сдавайся – вот главный закон жизни», – сказал мне на прощанье лорд Руперт. Не имеет значения, что сказано это было без слов. Я понял.

Когда, подчинившись воле и разуму, мой взгляд прояснился, я был уже вблизи от берега. И увидел, что пока я воевал, Летиция времени не теряла. Не знаю. Как ей удалось убедить Дезэссара, но он всё-таки спустил на воду обе лодки, и теперь они как раз выгребали из бухты, чтобы подобрать немногих ещё державшихся на воде.

Уверен, что на помощь моей питомице пришёл отец Астольф. Я увидел его на носу первой лодки – он молился на коленях; по его морщинистому лицу обильно текли слёзы. У руля сидел капитан.

Второй шлюпкой командовал Гарри Логан, рядом с которым стояла моя девочка.

Я сел ей на плечо, а она едва на меня покосилась. Только пробормотала: «А, это ты». Полагаю, Летиция и не заметила моего отсутствия, очень уж была потрясена.

Ирландец же оглядывал следы побоища взглядом человека бывалого.

– Не при мсье Кабане будь сказано, пушкари – худшие грешники на свете, – сказал он, когда мимо проплыл издырявленный кусок борта. – Метким картечным выстрелом можно за раз отправить на тот свет два десятка людей. А хуже всего, что артиллерист никогда толком не знает, сколько душ он погубил на своём веку. Всем канонирам суждено гореть в аду, уж это точно. Я, конечно, тоже убийца, но по крайней мере твёрдо помню каждый свой грех.

– Я помню. Вы говорили, что угробили семнадцать душ, – сказала Летиция.

– Восемнадцать, мой дорогой Эпин. Восемнадцать. Однако перед Богом я почти чист, ибо произвёл на свет семнадцать новых душ. Когда Лиз из Сен-Мало разродится, счёт выравняется. А в Форт-Рояле мной посеяно ещё несколько семян. Коли они взошли, как предусмотрено природой, то я уже квит или даже в плюсе. В прежние века церковь продавала индульгенции. За деньги можно было искупить любой грех, хоть бы даже смертоубийство. Это, конечно, неправильно. Единственное возможное извинение за столь тяжкое прегрешение – дать новую жизнь вместо отнятой, – с глубоким убеждением заключил рыжеволосый философ.

– Если убил для защиты, это грех простительный, – неуверенно молвила Летиция. Я понял, что она опять вспомнила застреленного разбойника с большой дороги.

– Почему только для защиты? Убивать можно из разных соображений. – Логан удивился. – А если человек тебе здорово мешает? Или, прикончив кого-то, можно получить солидную выгоду? Но в случае корыстного или заранее задуманного убийства я всегда расплачиваюсь авансом. – Он с важностью поднял палец. – Чтоб не становиться должником у Всевышнего по столь опасному поводу. Не хватало ещё угодить в чистилище из-за собственной непредусмотрительности! Сто или двести лет лизать раскалённые сковородки? Слуга покорный!

Вдруг Летиция прервала его.

– Вы что!? – закричала она Дезэссару. – Надо подбирать людей! Места не хватит!

Дело в том, что на соседнюю лодку, подцепив багром, затаскивали сундук, приплывший с какого-то из погибших кораблей.

Но людей до нас добралось совсем немного. На обе лодки мы подняли всего шестнадцать человек, сплошь одних испанцев. Все они были не в себе после перенесённых ужасов, а одному акула откусила ногу до колена. Летиция наложила жгут, но поздно – бедняк потерял слишком много крови и вскоре испустил дух. Последними его словами была благодарность. «Благодарю Тебя, Мадонна, что моё последнее пристанище будет в земле, а не в кишках мерзкой твари», – молвил он слабым голосом. Уж не знаю, почему внутренности червей предпочтительней акульей утробы, но коли это соображение утешило умирающего, тем лучше.

Шлюпки чуть не касались воды верхушками бортов – столько было подобрано ящиков и тюков со всякой всячиной.

Дезэссар велел поворачивать к берегу, а я поднялся вверх, чтобы почтить место сражения, пока ветер и волны не стёрли с поверхности моря следы кровавой драмы.